Ермак - Евгений Федоров

— За мной, браты! К стругам! — загремел его голос.

В длинном панцыре, битом в пять колец, со златыми орлами на груди и меж лопаток, он, наклонив голову, пошел вперед, размахивая тяжелым мечом. Как сильный умелец-дровосек, он клал гамертво татар, прорубая дорогу к Иртышу.

— Ермак! Ермак! — кричали в смятении татары. Алей набежал сзади и дважды ударил атамана ножом в спину. Но могучий воин не шатнулся, осилил удары.

— Браты! — звал он за собой соратников. — Сюда, браты!

Никто не отозвался на его зов. Полегли костьми казаки. Недорезанных душили татары. В последнем смертном объятии сплетались враги, давили друг друга, грызлись зубами. Высокий и плотный, как кряж, казак Охменя схватил нападавшего татарина и смаху брякнул его о землю:

— Дух вон!

Все боялись подойти к казаку. С посеченным лицом и плечами, в изорванном кожаном колонтаре, он дубом шумел среди врагов:

— Подходи, зашибу!

Ловко брошенный аркан захлестнул Охмене шею. Он захрипел и сильными руками стал рвать петлю. Пятеро татар тащили его дюжее тело, а он все рвался…

Наехал Кучум и спросил:

— Ермак?

Ему ответили:

— Нет, Ермак впереди. Это просто казак.

— Отсечь голову! — равнодушно сказал хан, и рослый ногаец саблей снес с Охмени буйную голову. Он воткнул ее на пику, злобно торжествуя, но глаза казака, еще полные гнева, были так страшны, что палач поскорее бросил голову в кусты…

А Ермак все бился; он выбрался на крутой берег, подмытый яростной волной. С крутояра он размашисто бросился вниз в бушующие волны и поплыл к стругам. Но струги отогнало ветром. Тяжелая кольчуга — дар царя — потянула могучее тело в бездну. Набежавшая волна покрыла Ермака с головой.

— Алла! Алла! — радостно закричали татары, ликуя и размахивая копьями. Только сын Кучума Алей угрюмо глядел на черную воду. Свет молний озарял Иртыш, и на волне все было мертво.

Страшным усилием Ермак победил смерть, вынырнул и всей грудью жадно захватывал воздух. Снова яростная волна хлестнула его в лицо. Раза два широким взмахом ударил Ермак руками по волне, стремясь уйти от гибели, но таяли силы; он стал захлебываться и погружаться. Тяжелый панцырь увлек атамана в пучину, и воды сомкнулись над богатырем…

Отшумела гроза, отгремел раскатистый гром и погасли зеленые молнии. Кучум слез с коня и бродил среди порубанных тел. Трогая крутое казачье плечо, спрашивал:

— Не этот ли Ермак?

— Нет, — горестно поник головой тайджи Алей. — Ермак ушел в Иртыш!

— Горе мне! Беда мне! — покачивая седой головой, сказал Кучум. — Иртыш напоит его силой. И эта сила будет еще страшнее, ее принесут многие тысячи русских богатырей…

Хан молча сел на коня и поехал с печального острова. На броду он нагнал посланца Селима, сгорбленного, нагруженного тяжелой добычей. Увидя хана, татарин весело осклабился, радостно блеснули глаза на смуглом лице.

— А этого…. этого! — показывая плетью на Селима, сказал Кучум, — удушить немедля и добычу его взять на меня.

Конь хана, храпя и разбивая упругую иртышскую волну, устремился на берег.

В ночь с пятого на шестое августа тысяча пятьсот восемьдесят четвертого года не стало Ермака. Но у Кучума не было полной радости. Ему мечталось лицом к лицу встретиться с отважным русским воином, отнявшим у него царство. Ему хотелось насладиться муками его, а теперь что?.. В глубине души своей не верил полуслепой Кучум в гибель своего заклятого врага.

«Ушел он! Алей — сын мой — не хотел огорчить!» — опечаленно думал хан.

На седьмой день после побоища на острове в кучумовский юрт прискакал внук князьца Бегиша и, тяжело дыша, взволнованно передал хану неожиданную весть, от которой воспрянул Кучум.

Татарин Яниш, прискакавший из Епанчинского юрта, поведал:

В солнечный августовский день он сидел на берегу Иртыша и ловил на приманку рыбу. И вдруг он увидел в темной воде большие ноги в сапогах, подкованных железом. Волна шевелила их. Тогда Яниш, внук Бегиша, закинул петлю и вытащил мертвое тело. Поразило княжича необычное — на утопшем синью поблескивала кольчуга с золотым орлом на груди. Яниш вскочил на скакуна и объехал юрт, оповещая о находке. Сошлись и съехались со всех концов кочевники, чтобы посмотреть на диво. Те, которые дрались в городке над озером Тобоз-куль вместе с князьцом Бегишем, опознали тело богатыря, разметавшего теперь большие руки на прииртышском песке.

— Ермак! — в один голос сказали они и, подняв мертвеца, положили его на высокий помост. Старый мурза Кайдаул снял с могучего тела панцырь. Все дотрагивались до кольчуги, хваля доброе мастерство.

— Смотри, смотри! — в удивлении закричал Яниш. И все увидели, как изо рта и носа мертвого воина хлынула кровь. Рассказывая потом об этом в шатре Кучума, Яниш клялся, что это так и было.

Из дальних волостей на быстрых конях подоспели беки, мурзы со своей челядью и затеяли потеху — стали пускать в покойника стрелы. Из каждой раны лилась кровь. Яниш, внук Бегиша, даже уверял:

— Смотрите, кровь, горячая, живая!..

Татары хотели верить, — так могуч и необычайно храбр был батырь Ермак. По совести говоря, они боялись его даже мертвого: вдруг поднимется и начнет пластать их своим мечом!

В степях, на берегу Иртыша, рождались легенды о батыре Ермаке; они, как весенние птицы, летели из края в край! И чего только не рассказывалось в них!

Тогда сам хан Кучум с мурзаками, чтобы насладиться местью, прибыл к Епанчиным юртам, что в двенадцати верстах выше Абалака, а от него рукой подать — Искер! До чего осмелел и возмечтал хан!

Шесть недель пировали в поле татары и издевались над телом Ермака. От дальних курганов слетелись стервятники и кружили над степью, но ни один из них не спустился на казачьи останки. И все шесть недель от тела не шел тяжелый дух, никто не заметил разложения: так говорили потом все татары — свидетели. Кучум натешился местью, но уехал все же огорченный: слава русского воина была так велика, что и хана, и мурз его корчило от зависти. И родилась в степи новая легенда: непреданный земле прах Ермака вызывает страшные сны и чудесные явления.

Тогда татарские князья и мурзы решили захоронить тело Ермака на бегишевском кладбище, под сосною. На поминках русского богатыря съели тридцать быков и десять баранов. Была уже глубокая осенняя пора, и холодное серое небо низко жалось к земле. С полуночного края в солнечные страны целыми стаями летели косяки перелетных птиц. Они тревожно облетали место поминального пира, ибо молодые джигиты, потешаясь, пускали множество стрел в небо. Над огромными закопченными котлами клубился пар и с утра до ночи продолжалось обжорство, за которым татарские наездники, хваля себя, невольно отдавали должное и доблести покойного русского богатыря. Велик и к смерти неустрашим он был! И кто же мог победить великое сибирское ханство, как не такой богатырь?".

Знатные татары поделили воинские доспехи и одежду Ермака. Цветной кафтан достался Сейдяку, а сабля с поясом — Караче. Панцырь еще загодя увез мурза Кайдаул, верхнюю же кольчугу шаманы из Белогорья отвезли вырубленному из толстой лиственницы идолу. Суеверные и мнительные, они свято оберегали последнее ермаково добро, веря в его волшебную силу.

Шейхи, муллы и праведные блюстители ислама испугались такого преклонения перед памятью Ермака простых людей, которые, якобы, даже видели свет над его могилой. Народная молва передавала, что по субботам над ней вспыхивает огонек, и будто свечка теплилась в головах покойника.

— Аллах не хочет этого! Это против корана! — кричали муллы у мечетей и запретили поминать имя русского богатыря. Тем, кто укажет его могилу, они пригрозили смертью. Но людская молва не прекращалась. Тогда муллы выкопали прах атамана и зарыли его в тайном месте. Не знали они, что и это не отнимет у народа нетленную память о Ермаке. Столетия спустя простые русские люди, как самое дорогое и самое любимое, воспевали его имя в песнях.

5

Только один казак случайно избежал смерти на Иртыше в страшную ночь — Ильин. Он бежал по следу Ермака, отбиваясь от разъяренных врагов.

Вслед за ним он бросился в Иртыш в колонтаре из железных блях, держа в руке схваченный впопыхах большой топор. Тут бы ему и могила! Но счастье спасло казака от гибели: ныряя в кипящие иртышские воды, он ногами нащупал татарский брод и в суматохе невредимо добрался до берега. Всю ночь он бежал по степи с гулко колотящимся сердцем. Не раз падал на землю, в грязь, и слушал — нет ли погони? Утром он забрел в густой тальник и отсиделся в нем. Ильин прибежал в Искер-Сибирь оборванный, отощавший, и дозорный, впуская его, тревожно спросил:

— А батька где?

Ильин ничего не ответил, тяжелыми шагаи прошел к войсковой избе и предстал перед атаманом Матвеем Мещеряком. Сразу посеревший, срывающимся голосом тот выкрикнул:

— Беда? Сказывай!

Казак, сбиваясь, торопливо все поведал, по лицу его катились слезы.