История средних веков - Николай Алексеевич Осокин

задних рядов принуждены перейти другую гору. По причине нестерпимого зноя и невыносимой жажды язык прилипает к гортани, силы истощаются, сами руки слабеют, вырываются болезненные вздохи из груди; однако воины не смеют остановиться. Иные бросили на щиты свои панцири, другие стоят, прислонившись к деревьям, тщетно домогаясь призрачных сокровищ, иные занемогли, как бы обезглавленные, особенно тучные и непривычные к пути в пешем вооружении. Когда приблизились к укреплению, оттуда раздался крик; над лесом расстилался, подобно облакам, пар, вышедший из утомленных тел тевтонских воинов. Видя это, богемцы на короткое время замедлили, но тотчас, как только поняли, что утех недостает сил, смело выскочили из укрепления. Непобедимая сестра фортуны Беллона дала им смелость. О, счастливая Фортуна! Ты не всегда добрая, и теперь на нетвердой колеснице низвергаешь тевтонов в преисподнюю. Вот железные копыта скачущих коней обезображивают лица счастливых мужей; конь своей ногой яростно сокрушает животы и чресла, украшенные червлеными поясами, и растаскивает внутренности, как и внешнюю перевязь голени. Такого поражения не было ни от моровой язвы, ни от меча неприятельского. Между тем Цезарь сидит на вершине горы, обманутый своими пророчествами и ожиданием».

Несмотря на эту победу, дела чехов не поправились. Страна заплатила контрибуцию — прежнюю дань с недоимками. Бретислав возвращает Польше отнятые у нее города с обязательством уплаты ему 500 марок серебром и 30 золотых. Ему наследует Спитигнев, при котором были изгнаны все иностранцы, а в том числе его мать, аббатиса. Много места занимает поход в Moравию, изгнание брата Бретислава, который после стал его преемником, правление Бретислава, борьба его с князем и епископом Яромиром, стремление последнего подчинить моравскую церковь. Свекровь примиряет братьев Бретислава и Конрада, который делается королем, но правит недолго; ему наследует Бретислав младший. О самих чехах автор говорит мало. Во всех трех книгах виден клерикальный взгляд на события; чудодействия — любимый прием толкования. Темницы отмыкаются, и узники освобождаются благодаря заступничеству патронов Адальберта и Вячеслава, а раздоры членов герцогской фамилии объясняются кознями дьявола. В третьей книге говорится о Бретиславе II младшем, как он выгнал всех магов, гадателей и прорицателей, как во многих местах срубил и сжег деревья и рощи, почитаемые невежественным народом. Крестьяне, остававшиеся полуязычниками, на третий или четвертый день Троицыной недели отправляли некоторые суеверные обряды: совершали возлияние над источниками, закалывали животных и приносили их в жертву демонам, «своих покойников хоронили в лесу и на поле по языческому обычаю, на перекрестке двух или трех дорог ставили пишу будто для подкрепления душ усопших, в честь своих умерших также упражнялись в мирских играх, причем призывали тени покойников и надев на себя маски, бражничали»[243]. Все это будто Бретислав прекратил навсегда (!).

Участие чехов в судьбах Священной Римской империи, как составной части ее, видно из этой же главы под 1094 г. Затем следует описание борьбы с моравами. Достоверно описана смерть Бретислава на охоте, борьба из-за престола. Затем выведены Боривой польский и Владислав чешский, смертью которого (1125) кончается история Козьмы.

Национальная летопись. Мы наблюдали в средневековой летописи стремление сосредоточиться на истории какого-либо одного народа и страны, но это стремление не носило в себе еще национального смысла, пока выражалось на латинском языке. Мы видели, как Гельмольд писал о славянах по-латыни с немецкой враждебной точки зрения: затем Козьма, будучи славянином, по-латыни же писал историю чехов. Но могла ли последняя пробудить патриотические стремления, если не была понятна читателю, не знавшему по-латыни? Замечательно, что с упрочением произведений распространяется гражданское чувство и обратно; таким образом, исторические творения служат отражением политического и гражданского состояния народа. Потому в странах, где рано проявилась цивилизация с известной степенью государственного развития, скорее возникают попытки летописи на родном языке, в свою очередь укрепляющие национальное чувство. Такой страной была Италия. Но и здесь, до появления итальянской летописи, историография является в латинской форме, притом непременно с гражданским характером.

Каффаро (1030–1164). Первым явлением в этом роде была летопись Каффаро Генуэзского, современника нашего Нестора. Он был консулом в своем родном городе около 1122 г. Еще юношей в 1100 г. он участвовал на генуэзском корабле в крестовом походе и был при взятии Кесарии в Палестине. Если генуэзцы давали свои корабли крестоносцам, то с прямым расчетом получить непосредственные выгоды от перевозки, а вместе с тем завести прямые торговые сношения. Тогда их флот плавал до Черного и Азовского морей, где издавна были генуэзские колонии, послужившие предметом весьма важных исследований позднейшего времени. После первого крестового похода генуэзское правительство поручило Каффаро описать его путешествие на латинском языке, который был официальным в сенате и на котором велись тогда протоколы и составлялись акты, Каффаро описал события 1100–1163 г. в «Генуэзских анналах». Это и есть первая книга этих летописей — произведения весьма важного и содержательного[244]. Следующие книги ответственно продолжали: Оберто, Оттобан, Оджерио, Марчисио, Бартоломео, Пиньоле, Гуэрцио, Якобо де Аурия идругие, всего десять книг до 1293 г. Это тип государственной летописи. Автор, написавший ее, сознает высокое значение своего города, видит патриотический завет и призвание Генуи в защите всего моря между устьем Роны и Барселоной, которая принадлежала также генуэзцам. Везде слышен гордый римский тон; горделивое сознание превосходства, здравый смысл и практический взгляд на вещи, качества вообще свойственные итальянским историческим произведениям, присущи и труду Каффаро. Каждый город имел свою летопись, потому-то имел особую политическую жизнь, но видная роль Генуи требовала соответственного подъема таланта у историка.

Виллардуэн (1203). Эти официальные истории городов написаны по-латыни. Первая вполне национальная попытка сказалась на Юге, в тогдашнем королевстве обеих Сицилий, в хронике Спинелли, относящейся ко второй половине XIII в., о которой будем говорить после. Еще ранее того опыт национальной истории наблюдаем в хронике «Истории завоевания Константинополя»[245]. Это произведение большой исторической важности. Жоффруа Виллардуэн, маршал Шампанский, был участником IV крестового похода, который так горько обманул ожидания благочестивых людей в Европе, ознаменовав собой подрыв верований и ослабление энтузиазма крестоносцев. Собрав сколько можно было крестоносцев, французских и итальянских, их вожди, частично направляемые дожем Венеции Дандоло, заставили воинов действовать во имя совсем других интересов, чуждых прямой цели похода. Их обратили «в ребят, над которыми посмеялись», но которые, однако, продолжали наивно думать, что они служат святому делу. Совершился дерзкий обман; греков с их православием выдавали за более нечестивых, чем были сами мусульмане. Когда требовалось взять Византию, как легкую добычу, раздираемую междоусобицами ее властителей, дож и само католическое духовенство выставляли византийцев не врагами Венеции, а еретиками и врагами всего Запада. Этим прониклись даже такие сравнительно культурные люди, к числу