Трилогия "Багдадский вор" - Андрей Белянин

В этот раз горожане поддержали болтуна более единодушным хихиканьем. Ибо перебежчиков нигде не любят, а уж таких явных, перед лицом смерти, без стыда, чести и совести, тем более…

Впрочем, сам Шехмет на общественное «фуканье» внимания не обращал, он резво, по-собачьи, подбежал на четвереньках к Хайям-Кару и несколько раз, насколько позволяли связанные руки, поставил его ногу себе на голову. Такая убойная лесть никогда не остаётся без награды. Чёрный шейх уже никак не мог ограничить своё «милосердие» и, не чинясь, приказал поднять несчастного, громко объявив, что один раскаявшийся грешник угоднее для Аллаха, чем сотня нудных праведников. С бывшего начальника городской стражи были мигом сняты цепи, а на его помятую чалму тут же намотали полосу чёрной ткани…

— Второй великий грешник, самозваный домулло по имени Ходжа Насреддин! — громко оповестил глашатай. — Что ты можешь сказать перед смертью обманутому тобой народу благородной Бухары?

— Вай мэ, да не такая уж она и благородная, — себе под нос, но тем не менее вполне слышимо откликнулся герой народных анекдотов. — Шумный торгашеский городишко, где превыше всего ценится прибыль, а не священный Коран.

— То есть ты признаёшь, что Бухара погрязла во грехе? — радостно выгнул бровь шейх, надеясь поймать домулло в логическую ловушку.

— О да! Воистину! — охотно поддержал Насреддин, повышая голос так, чтобы орать уже на всю площадь. — Бухарцы, вы грешны! Ибо только отступник от строки Корана склонит голову перед лжепророком! Вы — ослушники, трусы и глупцы! Ибо только трус позволит ступить ему на ваши улицы! И только глупец будет с разинутым ртом внимать его лживым речам, когда самое время браться за дубину!

Тут уже в едином порыве всколыхнулась вся площадь.

Абдрахим Хайям-Кар мигнул палачу, и болтливому Ходже была мгновенно накинута верёвка на шею. Народ мигом стих.

Чёрный шейх поднял вверх правую руку…

— Вот так и держи, — громко посоветовал Лев, кузнечным фартуком вытирая выступивший на лбу пот. — Только попробуй дать отмашку этому бородатому смешарику, я тебе при всех печень вырву! Не сметь душить моего друга и соучастника без меня!

…Честно говоря, на мой непредвзятый читательский взгляд, данный поступок казался несусветной глупостью. Тем более если учесть, что никакого стратегического плана у нашего общего друга не было. То есть, поверьте, вообще никакого! Он не прятал нож в рукаве, чтобы поразить тирана, не украл ту самую лампу с джинном, не надеялся выхватить из-под полы очучан-палас и улететь, прихватив за химок приятеля. Нет, ничего подобного…

Гордый потомок русского дворянства, продолжатель рода и фамилии князей Оболенских, просто вышел из толпы, растолкал изумлённых стражников и, матом послав палача в чётко указанном направлении, уверенно встал на «коврик крови», рука об руку с живой совестью всего Востока!

— Братья мусульмане, простите меня, грешного, — широко перекрестился перед всем народом бывший москвич. — Не своею волей крал и сквернословил, сие есть вина некоего джинна и уличного воспитания. Но ведь вроде последнего не отнимал, по миру никого не пустил, а…

— …А какой плов приготовил, вай мэ! — старательно поддакнул кто-то с дальнего края площади.

Лев благодарно кивнул, послал в ту сторону воздушный поцелуй и продолжил:

— Если что могу, компенсирую! Вот тут этот самовлюблённый хмырь в чёрной шинели лезет учить вас жизни, так вот я у себя дома таких мухобойкой гоняю! И если сегодня вы позволите его шайке лишить вас всех демократических свобод, то оно будет не зер гут. Короче, братва, свободу Насреддинам! Ну и меня заодно… отпустите на покаяние… с чистой совестью… до следующего срока…

В среде бухарцев вдруг началось явное томление и пертурбация. Люди в чёрных чалмах, верные слуги нового пророка, быстро покидали отведённые им места и, толкаясь, спешили поближе к своему господину. Воодушевлённый народ тычками и затрещинами направлял их в нужном направлении. Для действительно всенародного бунта не хватало лишь искры и предводителя. Но — увы, проклятие шайтану, пока реально не было ни того ни другого…

— Казнить обоих. — По знаку Хайям-Кара локти Оболенского стянули верёвкой, а на шею накинули толстую петлю.

— Ты чего добивался, почтеннейший? — тихо спросил домулло, пока палач уточнял, кого душить первым.

— Вообще-то думал спровоцировать гнев народных масс и компактную революцию, — виновато буркнул россиянин. — А что не так? Я ж по-любому не смог бы смотреть, как они тебя казнят перед строем, без суда и следствия! Чего?!

— Ничего, — отвернулся Насреддин. — Помрём вместе. Говорят, так даже веселее. Проверим, Лёва-джан?

Чёрный шейх поднял руку, призывая всех к молчанию.

Возможно, он хотел сказать приличествующую моменту речь, но не успел. В небе над Бухарой появилась быстро увеличивающаяся точка, в считаные минуты оказавшаяся человеком, стоящим на летающем ковре и размахивающим старым мечом. Узнать великого эмира Сулеймана в драном халате и тюбетейке было просто невозможно…

— Остановись, негодяй, узурпировавший мой трон! Или, клянусь Аллахом, я обезглавлю тебя вот этим же мечом и отправлю твою душу к твоему господину — иблису!

— Что это за нищий побродяжка? — поинтересовался у палача Хайям-Кар.

Тот недоумённо повёл плечами, да много их тут таких по базару нетрезвыми ходят…

— Мы — великий эмир Бухары, оплот единства и законный правитель Сулейман аль-Маруф! — грозно оповестил эмир, подпрыгнув на ковре так, что послышался треск ткани.

— Явился — не запылился, — буркнул Лев.

— И по-прежнему ведёт себя как осёл, — грустно подтвердил Ходжа, но кто их слушал…

Никто, потому что слуги чёрного шейха мигом приволокли за шиворот изменника-визиря, и тот с ходу заявил на всю площадь:

— Наш прекрасный эмир, да вспомнит его Аллах, почивает в своих покоях, а этот оборванец, дерзающий называть себя его пресветлым именем, обычный самозванец!

— Обычный?! — вновь возмутился Ходжа. — Можно подумать, все самозванцы появляются на летающих коврах, лживый ты шакал!

— Дать бы ему по гульфику, — поддержал друга Оболенский, но их опять-таки не услышали.

— Мы — ваш эмир! — Сулейман выпрямился во весь рост, воздев кривой меч над головой. — Этот ковёр — сам очучан-палас, летающий под небесами! Этот халат — броня святого Хызра, не пробиваемая никаким оружием! Эта тюбетейка делает человека невидимым! Этот меч срезает по сто голов за один раз!

— Что ж, воистину эти вещи будут полезны для меня, — пораскинув мозгами, признал Абдрахим Хайям-Кар, теребя серебряную бороду. — Джинн! Принеси мне всё, что перечислил этот человек.

В одно мгновение неведомая сила сбросила эмира с ковра, отняла оружие, халат и головной убор, а самого владыку Бухары бесцеремонно переставила поближе к осуждённым. Лицо его было растерянным, он безмолвно открывал рот и недоумённо поводил ушами, словно пытаясь согнать надоедливую муху обманчивого сна, вернувшись в мир привычной реальности. Увы и ах…

Конечно, реальность была таковой, что, кроме «пророка» с его рабами, вряд ли кому всерьёз нравилась. Но народ пока ничего толком не понял и, чего ждать от невнятной смены власти, не знал. А вот визирь Шариях, наоборот, всё просёк очень быстренько и теперь корил себя на все лады за союз с чёрным шейхом, лихорадочно соображая, на кого бы повесить всю вину за собственную глупость. Дворцовой страже в принципе было по барабану, кому конкретно служить, но воины всё-таки как-то соображали, что скорее всего новый хозяин постепенно заменит их своими людьми…

Рассказ продолжился уже вечером, когда наконец заявился Ходжа в порванном халате, с разбитым в кровь носом, но довольный собой, как уцелевший троянский воин.

— Я бился один против шестерых!

— Тогда уже как герой битвы при Фермопилах, — скорее отвечая самому себе, пробормотал я, пропуская домулло в ванную.

— Да воздаст тебе Аллах за доброту и понимание. Я быстро совершу омовение и всё поведаю.

— Лучше скажи сразу: милицию звать?

— Лучше правительственные войска, — подумав, кивнул он и заперся в ванной комнате.

— Куда ты влез?!

— В твою ванну, почтеннейший…

— Не увиливай от ответа. — Я нервно пнул дверь ногой. — Куда ты умудрился влезть, с кем поцапаться? Какого уса моржового тебя вообще тянет на драку в нашем мирном городе?!

Ответом мне послужил лишь плеск воды и монотонное пение Насреддина под душем. Волей-неволей пришлось перебеситься и ждать. Домулло вышел минут через пятнадцать. Освежённый, довольный, густо пахнущий моим одеколоном, которым он щедро и храбро залил свои синяки и царапины. Низко поклонился мне, выпрямился и торжественно заявил:

— О мой драгоценный друг и щедрый хозяин, простишь ли ты меня, если выслушаешь правдивую историю моего сегодняшнего приключения, которая, клянусь Аллахом, не только интересна, но и поучительна!