К. Р. - Элла Матонина. Эдуард Говорушко

Потом гром музыки, шум, блеск. В 20 лет волновали не мундиры и наряды канцлеров, тайных советников, полных генералов, иностранных дипломатов, полковников, обер-камергеров… Только молодые офицеры-танцоры достойны были ревнивого внимания: они — твои соперники в дивном «саду» дам и барышень. Дамы в сверкающих диадемах, головки барышень убраны цветами. Так полагалось по этикету на Императорском балу в Николаевском зале Зимнего дворца, где танцевало почти три тысячи человек. Приглашения рассылались не позже чем за две недели…

Константин Константинович открыл дверцу письменного стола, потом нижний ящик, достал несколько дневниковых тетрадей, полистал:

«Был бал в Большом дворце, более 2000 человек. Несмотря на тесноту, мы плясали довольно усердно. Я был в конногвардейском красном мундире — есть грех на душе, хотелось пощеголять. Танцевал мазурку с кн. Салтыковой, она такая милая!»

Это 1879 год, январь. Он прикрыл глаза. Разве вернешь этот вихрь тридцатилетней давности, когда все бриллианты, жемчуга, бальные пелерины из лебяжьего пуха, кружева, палантины, веера из страусовых перьев, горделивая девичья осанка, гибкость походки, воздушность были лишь для тебя, двадцатилетнего?!

Он не мог пожаловаться на неуспех, как когда-то Саша, еще не ставший Александром III, жаловался Саше Жуковской, что «хотел танцевать все время, но все милые дамы, и в особенности та, которую он хотел пригласить на мазурку, ему отказали, и он с носом удалился из залы».

Воодушевленный воспоминаниями, Константин Константинович взглянул в зеркало и увидел в нем мужчину пятидесяти лет. И этот мужчина должен был сознаться, что чаще всего на балах его глаза останавливались на жене Саши — принцессе Дагмаре, милой Минни, Императрице Марии Федоровне. Это всё ее имена…

Кажется, в 1883 году на Императорском балу он увидел Минни в каком-то сложном наряде: розовое платье, украшенное впереди цветами, сзади шлейф, на талии розовые перья, на голове большая алмазная диадема с перьями, на шее алмазное ожерелье, принадлежащее короне Российской империи.

— Костя, я совсем не могу танцевать — мне всё мешает, особенно перья. На кого я похожа? Наверное, на обезьянку, — шепнула Минни, скорчив милую гримаску.

В ней всегда была детская свежесть, которую она никогда не утрачивала, даже став Императрицей. «Ни положение ее, ни несчастья, которые она пережила, ни возраст не сняли с нее яркость ее детской души», — говорили знавшие ее.

Дочь датского Короля Христиана IX, она любила Россию. Он вспомнил ее на маскараде у Великого князя Владимира, где все были одеты в старинные русские костюмы, украшенные драгоценными камнями. На ней был костюм русской Царицы. Настоящий, как на старинных картинах. На голове — соболья шапка, вся в серебре и алмазах, а наверху — огромный алмаз, стоящий вертикально. Минни было жарко, тяжело, она не могла танцевать, но терпела и несла на себе этот костюм как честь, оказанную ей великой Россией.

— Костя, костюм — настоящий! — с восторгом сказала она ему.

Он любил разговоры с ней. В них проявлялась их симпатия друг к другу, обнаруживались доверие и откровенность. Он тогда понимал из разговоров с нею, что роман Александра II с княжной Екатериной Долгорукой был для нее, невестки Императора, самым мучительным событием ее жизни в России.

И как ни кружили его балы — императорские, концертные, эрмитажные (их называли по залам, где они проходили), — и годы спустя он всегда выделял ее из толпы красавиц, хотя красавицей она не была. Блистала ее невестка Аликс, молодая Императрица. Она была восхитительна и в белом бальном платье, залитом каменьями, и в розовом с блестками и изумрудами, и в черном — на балу в Аничковом дворце бриллианты блестели еще ярче, или в Концертном белом зале, где черное смотрелось особенно выразительно. А как красива была она на эрмитажных балах, которые считались одними из самых красочных зрелищ! Зал в мавританском стиле, белый с золотом, отделен колоннами от гостиной. Над колоннами — балкон, с которого можно любоваться и танцующими на сверкающем паркете, и гуляющими по малиновому ковру гостиной; через открытую дверь в зимний сад доносились звуки «певцов зимой погоды летней» — канареек, которые соперничали с музыкой вальсов. Александра Федоровна и ее сестра Элла представляли удивительное по красоте явление.

Однако при всем этом Александра Федоровна была, как говорил князь Волконский, «ходячий портрет», «только имя», ее «нерасположение к роду человеческому» лишало ее всякой популярности. Не было в ней того обаяния, которое излучала на всех милая Дагмара, Минни, Мария Федоровна.

Пленительное время бального очарования, когда он увозил домой по 13 бантиков — знаков особого женского внимания, — давно отошло для него. Но и теперь, спокойно наблюдая с хоров вместе с женой за танцующими внизу, он всегда отмечал женщину, которая была лучше всех, — Дагмару…

Да, магия балов покинула его рановато. Быть может, виноват тот страшный бал во время Ходынки? Он не знал. Но, листая дневники, вдруг поразился своему раннему отторжению от этих «смотров» роскошных нарядов и человеческих амбиций.

«Вчера большой бал у Половцевых на Большой Морской, туда был зван весь наш свет. Все наше блестящее и гнусное общество — не по мне. Донельзя обнаженные грудь и плечи, вокруг увивающаяся золотая молодежь, пустые, часто нескромные речи, весь этот блеск, чад, шум меня раздражали. Отрадно лишь было глядеть на свежие цветы: на одном столе розы, на другом гиацинты, на третьем тюльпаны действовали освежающим и успокоительным образом на глаза и душу».

В дневнике все чаще мелькали записи о надоедливой части придворной жизни, о скучных обязательствах, жалобы на то, что впереди еще столько балов, что никогда на это мельтешение и эту мишуру не хватит сил, что тихая великопостная пора еще не скоро…

Встретилась поразительно сухая запись о первом придворном бале в начале царствования Николая II: «Приглашений разослано 3500, явилось 2500, толпа и давка. Ужин накрыт на 2400, осталось свободных 60 приборов. Царь не танцевал… Императрица Александра Федоровна в бледно-зеленом с рубинами. Все ею восхищены».

Статистический отчет. Ни вздоха о жизни. На балах становилось «не то весело, не то скучно». Остались, пожалуй, лишь желание видеть любимую жену красиво одетой к балу и благодарность к матери, которая проявляла нежную заботливость к его Лизе. Он дорожил теперь каждой минутой: жизнь коротка, а свои обязательства перед вечностью он исполняет медленно. И все же его Татьяне хочется танцевать на балу!

В тепле и уюте горит настольная лампа, и, когда на улицах и в переулках Петербурга воет ветер, можно долго и с удовольствием сидеть над грудой бумаг. Но он понял, что в одиночку с ними не справиться. Позвал на помощь Иоанчика и Роберта Минкельде. Втроем они резво набросились на стопки писем, полученных за многие годы по поводу стихов К. Р. Роберт быстро разработал тактику, откуда-то зная, как это делает графиня Софья Андреевна Толстая с письмами мужа Льва Николаевича.