Вся трилогия "Железный ветер" одним томом - Игорь Николаев

— Моторизованный госпиталь?! — Александр возвел очи к низкому потолку, покрашенному серо-зеленой краской и совершенно искренне сказал. — Господи, ты вознаграждаешь меня за страдания! Целый моторизованный госпиталь с кабинетом физиотерапии и специалистом-радиологом во главе!

И, уже обращаясь к Кларку, он продолжил:

— В резерв, только в резерв! Будете моим последним доводом.

Иван перелистнул последнюю страницу доклада. За последние недели ему пришлось очень много печатать, поэтому пальцы закостенели и частично потеряли подвижность. По рангу Терентьеву полагалась собственная секретарша-машинистка, но у Ивана хронически не получалось надиктовывать. Зато когда он садился за аппарат сам, мысли неслись вскачь, нужно лишь вовремя хватать их и бодрее стучать по клавишам.

Болели пальцы, болела шея, устали глаза, несколько часов подряд сфокусированные в одной точке. Терентьев встал из-за письменного стола и прошелся по домашнему кабинету. Ютта отправилась в магазин, купить чего-нибудь к ужину. Даже весьма высокопоставленные чиновники, к которым теперь относился Терентьев, отоваривались по карточкам, но работало немало обычных магазинов, только цены в них были отнюдь не божеские. Иван остался наедине с работой и сыном.

Вечернее солнце озаряло Москву последними багряными лучами. Иван взглянул в окно, разминая пальцы. Хотел было сделать самомассаж с помощью двух коротких деревянных палочек, как в свое время рекомендовали врачи, но решил, что обойдется. Не хотелось будить сына. Как мог, Иван растер плечи, шею и загривок, чувствуя, как кровь бодрее бежит по жилам, унося часть усталости и снимая мышечные спазмы. Подумалось, что вот так и чувствуется приближение старости — раньше громадье забот вызывало азарт, готовность снести горы, доказывая себе и миру собственное превосходство. Теперь работа с бесчисленными бумагами вызывала тоскливое раздражение, а вместо куража наваливался пудовый груз ответственности.

Последняя папка со штампом министерства воздухоплавания оказалась любопытной. Терентьева держали в курсе относительно новых военных разработок Империи, в надежде, что попаданец вспомнит еще что-нибудь полезное или даст квалифицированную оценку очередной задумке имперских конструкторов. На этот раз таковой оказался специальный «противотанковый» самолет, развившийся из идеи легкобронированного штурмовика наподобие «Ил-2».

Первоначальная идея родилась еще в первый год войны, но была отклонена — ресурсов для нее уже не оставалось, все уходило на дирижабли, «скаты» и гиропланы, которых строили в десять раз больше, чем до войны и все равно не хватало. Но Иван вспомнил слово «дельта-древесина», и стараниями небольшого КБ, возглавляемого бывшим яхтостроителем, замысел возродился в новом образе. Металл только на каркас плюс несколько броневых пластин, остальное — дерево, формованное под давлением. Производственная база — бывший транснациональный трест «Уют в каждый дом» с девизом «наша мебель везде — от дворцов до хижин». Бронестекла — прозрачная пластмасса, склеенная в пакет, ничего, что через пару месяцев помутнеет, самолет все равно так долго не живет. Один поршневой двигатель, мотор-пушка с тридцатью бронебойными снарядами и батарея неуправляемых ракет под крыльями.

И еще летчик, готовый умереть на среднестатистическом втором-третьем вылете.

Но как понять, что это — гениальная простота или пустая трата времени и двигателей? Временный паллиатив, который укрепит оборону, или безнадежно устаревшее пугало?

Терентьев взглянул в окно еще раз. Половина седьмого. Еще совсем недавно в этот час толпы горожан выплескивались на улицы, торопясь жить, любить, наслаждаться каждым прожитым часом. Но теперь лишь отдельные прохожие торопливо шагали по тротуарам или ждали метробус. Еще не закончился рабочий день, специальным указом императора продленный до восьми часов вечера. Скоро улицы вновь наполнятся жизнью, но радости в толпе, возвращающейся по домам, не будет. Зато будет много калек и одиноких женщин со скорбными складками в уголках рта. Почему то тех, кто овдовел или проводил на фронт сына или мужа видно сразу, их очень легко отличить от просто уставших или грустных.

Страна воевала.

Иван бросил взгляд на стопку рабочих бумаг, которая за полдня работы убавилась едва ли на треть. Снова его ждет ночь за работой, шорох бумаг в ярком световом круге от настольной лампы. И непременная чашка кофе или тарелка с бутербродами, появляющиеся под рукой, словно из ниоткуда, но на самом деле, конечно, из теплых любящих рук жены.

Ютта, милая Ютта.

Доселе Иван никогда не был женат и не заводил продолжительных связей, война и работа как-то не оставляли места для женщин. Один из наставников Терентьева любил приговаривать — «Бог войны ревнив и не любит соперников, особенно детей и жен». Иван свыкся с мыслью о том, что семья — не для него, и не находил в том ничего страшного и ли просто плохого. И вот, случилось так, что он стал любящим и любимым мужем, а так же отцом. Воистину, не зарекайся…

Быть семьянином оказалось тяжело, но определенно интересно. И вообще очень здорово. Временами отец брал на руки сынишку и долго всматривался в черты младенческого личика, думая о том, что когда-нибудь Ивана Терентьева похоронят, но в мире останется его частица, искорка новой жизни.

Однако хорошие, добрые мысли неизменно оказывались отравлены страхом.

Иван прошел в комнату, которую они отвели для детской. Маленький Иван-Ян спал. Он скинул полосатое одеяльце и лежал на боку, в белой пижамке с красными и желтыми полосками, похожий на забавного шмелёнка. Повинуясь внезапному порыву, Терентьев осторожно достал сына из кроватки и уложил на руках. Малыш засопел, но не проснулся. Отец прошел по комнате, тихо покачивая ребенка и в полголоса напевая без слов, вспоминая мотив колыбельной, которую пела Ютта на своем родном языке.

Последние недели Иван жил в страхе, который тщательно скрывал ото всех. По-видимому, ему удавалось обманывать окружающих, даже жену, но от самого себя убежать невозможно. И каждый раз, открывая новую страницу с красной печатью особой секретности, Терентьев чувствовал дрожь в пальцах.

Империя сделала много, очень много. Конечно, здесь России не пришлось эвакуировать заводы на восток, но, с учетом ужасающего шока и отсутствия традиций настоящих войн, пожалуй, это был примерно такой же производственный подвиг. За год высокоразвитая, цивилизованная экономика превратилась в огромный завод, производящий оружие. Танк «Балтиец» через полгода должен был уступить место новой машине, уже получившей неофициальное название «Диктатор». Реактивный двигатель отработал на стенде почти тридцать минут без единого значимого сбоя, артиллерия калибром выше ста миллиметров перестала считаться экзотикой, развивались залповые реактивные системы, производство боеприпасов росло уже не на проценты, а кратно. Каждый образец нового оружия по отдельности был хуже вражеского, уступая по многим параметрам, но страна могла выставить пять-десять и более единиц на одну вражескую. Гиропланы обрастали броней и охапками НУРСов, превращаясь в летающие танки. Дирижабли учились закрывать все небо огненным шквалом ракет и пушечного огня, действовать целыми дивизионами, как единое целое, по наводке термопланов ДРЛО, охватывающих цепкими лучами пространство радиусом до тысячи километров. Пехота отвыкала от атак цепями и, с опозданием на полвека, училась старой доброй штурмовой тактике. И даже атомное оружие… впрочем, одно лишь упоминание о нем вне стен специальных кабинетов означало трибунал и бессрочную каторгу.

Да, сделано было очень много Но Империя хронически не успевала. Новое снаряжение уже шло в войска, но пока лишь тонким ручейком. Настоящее полномасштабное перевооружение не могло начаться раньше рубежа лета-осени, и с каждым днем становилось все очевиднее — Нация не станет ждать. А это означало, что в самой главной, решающей битве страна вновь противопоставит врагу лишь численное превосходство и мужество.

Россия может проиграть…

Эта мысль была проста и очевидна, она не отпускала Ивана ни днем, ни ночью. Изредка, в объятиях Ютты, тяжелые думы отступали, но всегда возвращались, с новой остротой и болью в сердце. Терентьев не боялся за себя, но при одном лишь взгляде на жену и ребенка перед его внутренним взором вставали ужасы, которые он вдоволь повидал на оккупированных территориях СССР. И хладнокровный, жесткий, требовательный генеральный инспектор дорожных войск превращался в испуганного человека, одержимого тревогой на грани паники. Иван понимал, что это плохо и просто опасно, но ничего не мог с собой поделать. Страх за близких людей, боязнь потерять так поздно обретенное счастье — были сильнее.