Геносказка - Константин Соловьев

Отрава! — ударила откуда-то со стороны страшная мысль: Варрава отравил их!

Но ведь они даже не принимали ничего из его рук. Не пили вина.

Гензель выхватил кинжал. Когда-то это плавное и естественное движение занимало меньше времени, чем требовалось глазу, чтобы моргнуть. Теперь у него ушло на это куда больше. Мало того, рука была столь слаба, что чуть не выронила оружие, пальцы разжимались сами собой. Гензель зарычал, ощущая, как предательская слабость, не встречая сопротивления, овладевает его телом, распространяясь с током крови. Для нее не существовало барьеров, ей не требовалось долгой осады. Кто-то впустил отраву в его тело, и теперь она просто брала то, что принадлежит ей.

Гензель с трудом повернул голову на деревянной шее и обнаружил, что Гретель уже лежит на полу, уткнувшись лицом в ковер. Мертва?.. Отчаяние черным псом вонзило клыки в сердце и превратило его в лохмотья.

Он ударил Карраба Варраву кинжалом. Снизу вверх, как бьют в переулках, чтобы перечеркнуть его жирное надувшееся тело короткой извилистой молнией шипящей стали. И позволить внутренностям господина директора шлепнуться на роскошный ковер, сделавшись еще одним украшением кабинета.

Улар получился столь слаб и предсказуем, что уклониться от него не составило труда и лишенному ног инвалиду. Карраб Варрава поморщился и шлепнул Гензеля по руке. Боли не было, он даже не почувствовал прикосновения, но кинжал беззвучно выпал из пальцев.

— В нашем мире, где все сущее постоянно меняется, предсказуемость — самая опасная черта, — задумчиво произнес Карраб Варрава. — Ты всегда был подозрителен, милый Гензель. Это тебя и сгубило. Твоя подозрительность была слишком предсказуемой. А ведь я предлагал тебе вина, как старый друг… Впрочем, ты, наверно, уже и так все понял. Яд заключен в газе, которым незаметно пропитывается мой кабинет. А нейтрализующее его вещество как раз и заключено в вине, от которого ты так самонадеянно отказался. Всего один тост мог бы спасти твою жизнь. Есть в этом определенная ирония, верно?..

Гензель попытался сделать шаг к Каррабу Варраве, но в этот раз его подвели ноги. Суставы заржавели, в костях, мгновенно и произвольно смещая центр тяжести, катались ртутные шары. Он чуть не рухнул ничком, едва успев упереться коленом в пол.

Карраб Варрава в задумчивости оторвал безвольно повисшую пиявку от своей щеки, покрутил в пальцах и сдавил. Ее внутренности прыснули во все стороны, как мякоть перезревшего плода. Но крови в ней не было, лишь какая-то студенистая зеленоватая субстанция, от которой он брезгливо вытер ладонь.

— Яд не смертелен, — пояснил он неспешно. — Мне нет интереса убивать вас. Я работник искусства, а не убийца. О, вижу блеск в твоих глазах, милый Гензель. Ну ладно, ты-то все и так понимаешь. Конечно, мне нужно избавиться от вас двоих. Поворачивать ключ в замке может лишь одна рука, ну а лишние уши тут и подавно не нужны. Но вот ведь загвоздка… Не так-то просто прикончить самую известную во всем Гунналанде геноведьму! С этими тварями всегда приходится держать ухо востро. Вдруг у нее в крови хитроумный нейротоксин или еще какая-нибудь штука… Известно, геноведьмы необычайно мстительны и коварны. К тому же ее исчезновение может встревожить многих достаточно уважаемых людей в Вальтербурге. Нет, старику такие проблемы не нужны.

Гензель упал на пол, но боли не почувствовал. Снизу господин Карраб Варрава и подавно выглядел великаном.

— Я решил поступить проще. Отдам я вас с госпожой Гретель какому-нибудь заинтересованному лицу. Вы ведь квартероны, чистенькие, наверняка кому-то в Вальтербурге сгодитесь. А уж для чего — не моего ума дело. Я — честный делец, в чужие дела не лезу. За то меня и ценят, верно?

Карраб Варрава склонился над ним так, что кольца черной бороды непременно защекотали бы Гензелю шею, если бы его тело не потеряло окончательно чувствительности. Директор театра улыбался широко и искренне, в своей манере.

— Так что, полагаю, милый Гензель, наш с тобою договор выполнен и закрыт. Без возможности дальнейшего продления. Но все равно я благодарен тебе. С тобой всегда было приятно иметь дело. Как жаль, что зрители моего театра не увидят твоей улыбки…

Карраб Варрава дернул за шелковый шнур.

— Мистер Дэйрман, наш гость уже появился?

— Сын Карла? Минуту назад, господин Варрава. Пригласить его в кабинет?

— Да, пригласите, мистер Дэйрман. Я обещал ему пару гостинцев, пришло время их забрать.

Гензель из последних сил повернул голову, чтобы разглядеть дверь кабинета, хоть в этом и не было никакого смысла. Его сознание медленно гасло, подобное вертящемуся на поверхности пруда цветочному лепестку. Еще секунда, и он начнет тонуть.

Пол вдруг стал ритмично сотрясаться. Удивительно, как он почувствовал это своим полумертвым телом, да еще и сквозь ковер. Что-то большое шагало в его сторону. Настолько большое, что емкость с пиявками звенела не переставая, а на поверхности воды появились буруны. Что-то большое и, понял Гензель с затихающим ужасом, разумное. Что-то, что шло за ним. И что резко отворило дверь кабинета, так что хрустнули сорванные со своих мест бронзовые петли. И тогда что-то удовлетворенно заворчало, замерев на пороге. Гензель попытался сместить голову еще на полпальца. И увидел.

Удивительным было, как это существо сумело протиснуться в дверной проем: в нем было не меньше трех с половиной метров. И оно было столь тучно и огромно, что даже господин директор театра по сравнению с ним мог бы показаться лишь упитанным карапузом. Не человек, а наполненный колышущимся жиром бурдюк, но чьей-то странной прихоти облаченный в неимоверно грязный и потасканный комбинезон. На бурдюк этот была нахлобучена голова, сама по себе не меньше того чана, где мистер Дэйрман разводил своих пиявок. Поросшая грязно-ржавым рыжим волосом, с отвисающими жирными складками многочисленных подбородков, с маленькими глазками, спрятавшимися в сальной коже, она бессмысленно шевелила челюстью и поглядывала на распростертые тела.

— Приветствую вас, сын Карла! — Варрава расщедрился на самую доброжелательную свою улыбку. — Как долетели? Все в порядке?

Огромный толстяк склонил голову и что-то пробормотал, с его пухлых губ звуки летели вперемешку со слюной. Взгляд его был мутен, как захватанное пальцами оконное стекло, почти потерявшее прозрачность. Мутен, тягуч и тяжел.

Гензель чувствовал, что теряет сознание. Подобно крохотному шарику на наклонной плоскости, он соскальзывал, не в силах ни за что зацепиться. И взгляд его выхватывал из темнеющей на глазах картины отдельные, не связанные между собой детали. Исполинское брюхо рыжего толстяка. Гудящие лопасти пропеллера, виднеющиеся из-за его спины и сбрасывающие обороты.