Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

Вначале Раковский «покаялся» в шпионской деятельности в пользу Японии: он подписал показание, что был завербован в Токио ни более ни менее как председателем японского Красного Креста принцем Токугавой, а во второй раз – стал шпионом в пользу британской Интеллиджент сервис, которой был якобы завербован еще в конце 1924 г., будучи полномочным представителем СССР в Великобритании.

Анализ показаний Х. Г. Раковского на следствии, а затем на суде по поводу его «шпионской деятельности» показывает, что, подтверждая нелепости, он сам запутывал следователей и судей, разыгрывал роль в театре абсурда, чтобы общественность могла понять действительный смысл его показаний, вырванных насильно. Однако это на самом деле был «театр Сталина», который, согласно имеющимся свидетельствам, лично наблюдал судебный спектакль из специальной ложи за занавесом,[1515] и показания воспринимались, по крайней мере внешне, вполне серьезно.

22 сентября следователи провели очную ставку Раковского с бывшим полпредом СССР в Японии, в прошлом единомышленником Константином Константиновичем Юреневым. Юренев не смог узнать Раковского. На вопрос следователя «Вы знаете друг друга?» Юренев ответил: «Раковский, я не узнал вас, а вообще знаю очень давно». Раковский же произнес реплики в духе тех иносказаний, которые были характерны для его показаний на предыдущих допросах. Протокол очной ставки передает их так: «Вы меня не узнали. Тюремный режим имеет одно свойство, что режим питания умеренный, пребывать в весе не дают. Это действовало на мою болезнь, но потом мне стали давать некоторые льготы в смысле продуктов, но я не из-за этого сознался… Я в конце концов понял, что нужно разоблачить себя, чтобы разоблачить Троцкого и чтобы дать возможность партии укрепить тыл и против внутренних реставраторов и против внешней агрессии».[1516]

Обратим внимание на то, что, во-первых, Раковский дал понять, что он подвергался жестокому обращению и что его режим улучшился только тогда, когда он стал давать «признательные» показания, а во-вторых, он счел необходимым подчеркнуть политический мотив своих показаний, который, как мы уже отмечали, по существу дела, полностью их перечеркивал.

Сами показания на следствии, а затем на суде показывают, что, подтверждая нелепости, Раковский продолжал запутывать следствие и судей, разыгрывал роль в театре абсурда, чтобы общественность, по крайней мере в будущем, могла понять нелепый смысл его показаний, вырванных насильно.

В некоторых случаях подследственный вписывал в свои показания лживые сведения, продиктованные ему следователем, или же подписывал соответствующие фикции на допросах. Таковым являлось, например, заявление о том, что К. Б. Радек будто бы рассказывал ему, что в конце 1935 г. Г. Л. Пятаков нелегально летал в Осло для встречи с Троцким. Эта версия фигурировала уже на январском процессе 1937 г., причем сам Троцкий, а вслед за ним западная общественность убедительно доказали, что ни встречи, ни самой поездки не было и попросту быть не могло, так как в ту зиму в Осло на аэродроме не совершал посадки ни один иностранный самолет. Радек не мог рассказывать об этом в 1936 г., когда еще находился на свободе (дата была специально оговорена), а Раковский подписал включенную в протокол нелепицу, отлично сознавая, что этот абсурд уже был полностью вскрыт.

Но в то же время внимательное изучение показаний убеждает, что Раковский сам нагнетал, хотя и осторожно, чтобы чего-либо не заподозрили малограмотные, но хитрые следователи, двусмысленности, прямые противоречия, вскрыть абсурдность которых не составляло бы труда при мало-мальски добросовестном отношении к делу.

Рассчитывал ли он на такое отношение? Можно с уверенностью утверждать противоположное. Отлично зная результаты предыдущих «открытых» судебных фарсов, факты исчезновения тысяч людей, расстрелянных или отправленных в концлагеря на основании приговоров «троек», понимая свое выдающееся место в антисталинской оппозиции конца 20-х – начала 30-х годов, вспоминая предыдущие столкновения со Сталиным по национальному вопросу, Раковский был почти убежден, что в живых его не оставят. В глубине души он с жизнью распрощался, хотя какая-то кроха надежды в душе смертника всегда остается. Главная цель состояла в том, чтобы облегчить будущую реабилитацию невинных жертв и, естественно, собственную реабилитацию в первую очередь.

Человек образованный, увлекавшийся историей и хорошо ее знавший, Раковский наверняка помнил различные эпизоды из разных эпох, когда заведомо неверные показания на следствии и судебном процессе давались специально для того, чтобы обрушить все обвинение. Исследователи полагают, что именно так протекало судебное дело Жанны д’Арк в 1430–1431 гг. По поводу хитрого епископа Пьера Кошона, сосредоточившего в своих руках это дело, современный российский историк высказывает мнение, что тот заранее готовил основание для кассации приговора.[1517] Неизвестно, знал ли Христиан Георгиевич этот эпизод из истории Орлеанской девы, но подобный опыт не мог пройти мимо его цепкой памяти, если он был с ним знаком. Из нагромождения нелепостей, которыми изобиловали показания, обратим внимание только на несколько моментов (при желании же можно обнаружить десятки вопиющих несуразностей).

Первый пример – в том, что, согласно показаниям, в Японии Раковский был не просто завербован представителем знатнейшей династии Токугава, правителей (сёгунов) Японии в XVII–XIX вв., свергнутых революцией 1867–1868 гг., но продолжавших пользоваться глубоким почтением в стране. Эту вербовку якобы подтвердили самому Раковскому вначале министр иностранных дел Японии Коки Хирота, а затем и премьер-министр адмирал Куйсуке Окада! Любой грамотный человек понимает, что «прием на работу» шпионов никогда, ни в одной стране не осуществлялся ни на уровне высших правительственных руководителей, ни на уровне принца знатнейшей династии, занимавшего к тому же высокий пост в авторитетной в Японии общественной организации.

Второй пример связан с визитом в Москву в мае 1935 г. премьер-министра Франции Пьера Лаваля по поводу подписания франко-советского союзного договора. Раковский сообщил следствию ряд нелепостей в оценке советско-французских отношений этого времени, на которых мы остановимся при анализе его поведения на судебном процессе.

Яркие примеры абсурда в показаниях были связаны с обвинениями в шпионаже в пользу Великобритании. Как бы насмехаясь над следствием, не располагавшим никакими другими данными о его шпионской деятельности, кроме «чистосердечных признаний», Раковский писал в своих показаниях о «светской простоте», с которой разного рода «шпионы» вступали в контакты друг с другом, обсуждали общие задачи, не предпринимая ни малейших попыток конспирации, взаимной проверки и т. п.