Акселерандо - Чарльз Стросс

Прямо сейчас внешние ветви его сознания говорят ему, что Аннетт им нравится, особенно — когда она является сама собой, а не винтиком в биопространственной сборке, управляющей Арианспейс. Но та часть его самого, которая все еще является человеческой, не знает даже, насколько можно доверять самому себе. «Я хочу быть самим собой. А кем хочешь быть ты?»

Она пожимает плечами. Официант ставит перед ней тарелку. «Я просто маленькая парижанка, чего уж там! Простушка из сиреневого века Евро-конфедерации, из руин Европейского Союза, который сам себя подверг Деконструкции до основания...»

«Ага, ага». Тарелка появляется и перед Манфредом. «А я — старое доброе дитя микробума с Масспайкской дороги…» - он поддевает слой омлета и рассматривает еду под ним. - «…рожденное в годы заката Американского века». Он тыкает вилкой в один из множества кусочков мяса, в ответ на что тот тут же брызгается соком. Европейские законы защиты конфиденциальной информации весьма суровы в сравнении с американскими, и его электронные агенты могут поведать ему о ней не слишком многое. Но основная информация открыта. Родителей двое, и они все еще вместе. Отец — мелкий политик в городском совете где-то в пригороде Тулузы. Училась в хорошей школе. Моталась год по Конфедерации по государственной обязанности, за государственный счет учась тому, как живут другие - что-то вроде воинской повинности в 20 веке или студенческого года странствий в старину, но обязательное для всех и принятое для укрепления государственности. Никакого блога или личного сайта - во всяком случае, агенты не отыскали. Пришла в Арианспейс сразу после Политехнического, с самого начала встала на менеджерскую колею и уже не сходила с нее. Космодром Куру, Манхэттэн, Париж. «Твоя взяла. Ты ни разу не была замужем».

Она прыскает. «Времени не было! Я же еще молода». Она зачерпывает целую вилку еды, поднимает и добавляет: «Между прочим, государство потребует выплат».

«А...» Манфред задумчиво водит соломкой в стакане. Рождаемость в Европе все падала и падала, и руководство Европейской Конфередации, конечно, беспокоилось. Старый ЕС начал субсидирование младенцев лет десять назад, дав начало новому поколению опеки, но проблема от этого ничуть не уменьшилась. На самом деле все, что у них получилось — так это то, что лучшим женщинам в их плодородный возраст стало решительно не до детей. Скоро, если не подоспеют ни средства, останавливающие старение, ни дешевый искусственный интеллект, придется искать решение на Востоке - импортировать оттуда новое поколение.

«У тебя есть номер в отеле?» - вдруг спрашивает Аннетт.

«В Париже?» - Манфред вздрагивает, как пыльным мешком из-за угла нахлобученный. «Нет, пока что».

«Тогда тебе стоит пойти со мной». Аннетт вопросительно смотрит на него.

«Не уверен, что мне...» Он понимает выражение ее лица. «О чем ты?»

«Ни о чем. Мой знакомый Анри говорит, я слишком легко пускаю к себе кого угодно. Но ты не кто угодно. Мне кажется, ты способен последить за собой. К тому же, сегодня пятница. Пошли со мной, и я отправлю твои пресс-релизы для Компании. Скажи, ты танцуешь? Да тебе совершенно нужны чумовые выходные. Пошли, развеемся!»

***

Аннетт проходится по планам Манфреда на выходные асфальтовым катком соблазнов. Он рассчитывал найти отель, отправить пресс-релиз, и уделить некоторое время изучению путей финансирования РТД, а так же исследованию размерности вариабельности доверия при репутационных сделках, после чего направиться в Рим. Вместо этого Аннетт тащит его к себе домой, в большую квартиру-студию, в глубине парижского Марэ. Она усаживает его за барную стойку, быстренько ликвидирует беспорядок в его багаже, пока он перекусывает, а затем закрывает ему глаза и дает выпить две подозрительные на вкус капсулы. Потом наливает себе и ему по высокому стакану ледяного Аквавита, на вкус в точности похожего на польский ржаной хлеб. Затем, когда они осушают свои стаканы, они буквально срывают одежду друг с друга. Манфред с огромным удивлением замечает собственную эрекцию, крепкую, как стальной лом – после их последней буйной ссоры с Памелой он вроде бы предполагал, что его больше не интересует секс. Однако они оказываются на постели Аннетт, среди разбросанной одежды. Она очень консервативна: она предпочитает наготу, и физическое проникновение, и обыкновенный трах прошлого века изощренным фетишам века нынешнего.

Потом Манфред с еще большим удивлением замечает, что возбуждение никак не спадает полностью. «Капсулы?» - спрашивает он.

Она обнимает его тонким, но мускулистым бедром, протягивает руку и берет его член. Сжимает его. «Да» - признает она, - «Тебе нужна совершенно особая помощь, чтобы развеяться». Сжимает еще. «Кристаллический мет и традиционный ингибитор фосфодиэстеразы[76]?» Он сжимает ее маленькую грудь, чувствуя себя примитивным и грубым. Нагота... Он не помнит - позволяла ли Памела ему когда-нибудь увидеть ее полностью обнаженной? Она считала, что кожа сексуальнее, если она скрыта. Еще одно сжимающее движение руки Аннетт, и он снова напрягается. «Еще!»

Потом Манфред ощущает, как саднит кожа и ноет тело. Она показывает ему, как пользоваться биде. Все сверкает чистотой, а ее прикосновение электризует. Пока она принимает душ, он сидит на крышке туалета и увлеченно вещает о Тьюринговой полноте как атрибуте устава компаний и о клеточных автоматах, о криптографической проблеме взаимно неизвестных сверхдлинных последовательностей и о его работе над решением коммунистической Проблемы Центрального Планирования с помощью сети сцепляемых интерлокингом[77] полностью автономных компаний, о неизбежной коррекции рынка доверия и о зловещем восстании музыкальной записывающей индустрии из мертвых, и конечно, о все еще насущной необходимости разобрать Марс.

Потом она выходит из душа, и он говорит, как он любит ее. Она целует его, снимает с его головы наушники и очки, сделав его действительно обнаженным, садится к нему на колени, и трахает его снова и снова, так, что его мозги окончательно отключаются, она шепчет ему на ухо, как она любит его, и как она хочет быть его менеджером. После чего она ведет его к себе в комнату, говорит ему, что именно она желает, чтобы он надел, одевается сама, дает ему зеркало с дорожкой белого порошка, и Манфред втягивает его. Когда он оказывается достаточно наряжен, они отправляются в поход по клубам с твердым намерением кутить всю ночь — Аннетт в смокинге, а Манфред в белом парике, в красном шелковом платье с открытыми плечами и на высоких каблуках. Где-то перед рассветом, выдохшись, выдохшись и кружась в последнем танго в БДСМ-клубе на улице Святой Анны, и положив голову на плечо Аннетт, он понимает, что да, оказывается, действительно возможно испытывать страсть с кем-то еще, кроме Памелы.