Люди и праздники. Святцы культуры - Александр Александрович Генис

Помешавшийся, как все битники, на Востоке, Керуак сделал единицей своего письма японские трехстишия хайку, которые он развернул в бесконечный, будто джазовая импровизация, словесный поток. Хайку запрещает прошлое и будущее, сравнение и мудрствование, красоту и мысль. Я хочу, признавался Керуак, “заглянуть в пустоту головы и наполниться полнейшим равнодушием к каким бы то ни было идеям”.

Сделав автора героем, он перевел себя в пассивный залог. Его первичный импульс: писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Шопенгауэр называл это поэзией, Керуак – революцией.

Бодрийяр, лучше многих понявший Америку, утверждал, что гений этого народа не в произведениях искусства, а в создании образа жизни. Наследник Генри Торо, Керуак верил только в те истины, что меняют жизнь, а не вкусы.

13 марта

Ко дню рождения Владимира Маканина

У него все всегда получалось. Не только литература, но и шахматы, кино, рыбалка, садоводство. И еще: Маканин был глубоко серьезен. Он не путал находчивость и остроумие с глубиной и тщательностью мысли. Спорить с ним – как играть в шахматы по переписке. Полемика продолжалась с того места, где ее оставили, сколько бы времени ни прошло между ходами-аргументами.

Политика у Маканина никогда не заглушает биологию. Взамен социальной темы у него на первый план вышла наша биологическая природа: человек как особь. Переломным произведением стала написанная еще в начале 1980-х повесть “Гражданин убегающий”. Здесь завязался клубок мучительных отношений, связывающих трех главных героев зрелого Маканина: природу, личность и общество.

“Гражданин убегающий” – трагедия рока. Ее герой – строитель, осваивающий просторы Сибири. Как Сизиф, он ненавидит свой нескончаемый труд. Как Мидас, он обладает роковым прикосновением, обращающим живое в мертвое.

Руины погубленной природы гонят строителя все дальше в нетронутую тайгу, девственностью которой одержим герой: “Он смотрел на стволы деревьев, как будто пробуждал в себе некое вожделение”.

Любование природой – не эстетическая потребность, а поиск надлежащего масштаба, путь к нулевой точке отсчета, возвращение на родину. Он не очеловечивает природу, а – напротив – стремится себя растворить в ее неодушевленной, бессознательной стихии. Обратный путь к божественно безразличной природе оплачен ценой личности убегающего в безвестность анонимного гражданина. Когда вертолетчик спрашивает, под каким именем занести его в ведомость, тот отвечает: “Запиши: восемьдесят килограммов мяса”.

16 марта

Ко дню рождения Александра Беляева

Уже сейчас я понимаю, что это – отнюдь не такая простая фигура. Беляев написал множество сочинений – “Продавец воздуха”, “Человек-амфибия”, “Звезда КЭЦ”, “Остров погибших кораблей”. Утрированная лояльность выразилась в том, что все они напичканы вульгарном марксизмом. Советская фантастика, особенно ранняя, любила фантазировать по поводу Запада, поэтому книги Беляева переполняют то кровожадные, то меркантильные буржуи, кокетливые певички, продажные ученые и бездушные миллионеры.

При всем том Беляева читают и сегодня. У него был своеобразный дар к созданию архетипических образов. Беляев был автором красных комиксов. Его герои вламывались в детское подсознание, чтобы остаться там до старости. Сила таких образов в том, что они не поддаются фальсификации, имитации, даже эксплуатации. Сколько бы власть ни старалась, у нее никогда не получится то, что без труда удается супермену.

“Голова профессора Доуэля” (1925) – первая повесть, принесшая Беляеву успех. В ней рассказывается о том, как в бесчеловечных капиталистических условиях ученые оживляют (конечно, в гнусных целях) отрезанную от трупа голову гениального, но наивного профессора. Что с ним произошло дальше, я не знаю, потому что книгу так и не дочитал. Мне хватило одной головы. Она меня так напугала, что снилась потом многие годы. Я до сих пор вспоминаю эти детские кошмары, но теперь отделенная от тела голова стала для меня привычной аллегорией нашей цивилизации, разделившей человека на две части: тело и разум.

16 марта

Ко дню рождения Вест-Пойнта

По неслучайному совпадению Вест-Пойнт расположен в самом живописном уголке Америки, на одном из тех прибрежных утесов, что позволяли романтическим поэтам сравнивать Гудзон с Рейном, а нью-йоркским художникам основать первую национальную школу живописи – Гудзонскую.

С реки Военная академия с ее могучими зиккуратами напоминает о Вавилонской башне. Но попав внутрь периметра, посетитель получает уже полный комплект архитектурных впечатлений: от викторианских профессорских коттеджей до строгого ампира казарм и модернизма синагоги.

Лучше всего, однако, главный собор, возведенный в особом стиле “милитаристской готики”. По традиции каждый выпуск дарит этой церкви по одному витражу, выполненному в стиле времени. В результате образовалась экуменическая коллекция цветных окон, которые можно рассматривать под звуки самого большого в мире горизонтального органа, занявшего весь собор – от алтаря до входа.

Лучше других в истории академии был класс 1915 года: из 164 выпускников 59 дослужились до генералов. Один из них – Эйзенхауэр. Но еще более знаменит другой питомец Вест-Пойнта – генерал Макартур. Когда он учился в академии, его мать сняла дом напротив общежития, чтобы следить за тем, гасит ли вовремя свет ее сын, которому она с детства готовила судьбу “американского Цезаря”.

Среди других достопримечательностей Вест-Пойнта – зеленый плац для парадов, трофейные пушки и музей военной истории, мечта всякого мальчишки, у которого были оловянные солдатики. Наглядные диаграммы, в лицах и фигурах (те же оловянные солдатики), рассказывают о великих сражениях, начиная с библейских и кончая битвой за Багдад. Среди редкостей – акт о капитуляции Японии, перламутровый пистолет Гитлера, известный его приближенным под кличкой “Лилипут”, и украшенный драгоценностями охотничий кинжал Геринга.

Напоследок я спросил экскурсовода о назначении легкомысленного сооружения с элегантными ампирными колоннами. В этом старинном дворце, степенно объяснили мне, кадеты вальсируют с дамами на выпускном балу. Со дня основания в Вест-Пойнте учат танцам.

17 марта

Ко дню рождения Михаила Врубеля

По Аверинцеву, символ – это равновесие формы и содержания. Если в картине преобладает смысл, зрителю достается аллегория, если побеждает форма – абстракция. Баланс, трудный, как фуэте на гимнастическом бревне, создает непереводимое единство внешней реальности и лежащей за ней истины. В русском искусстве ближе всех к этому идеалу подошел Врубель.

Его “Пан” был написан без модели и в такой спешке, что картина кажется зафиксированной галлюцинацией. Порождение светлой и тревожной ночи, какими они и бывают на севере летом, Пан явился с заболоченных берегов Десны, где, посредине Брянщины, располагалось поместье Хотылёво. Могучая фигура состоит из противоречий. Руки, ноги и голова пришиты друг к другу, но так, что швов не видать. Торс атлета принадлежит человеку. Волосатые мослы с копытами вросли в родную стихию – землю. Спрятанное в густой седине лицо возвращает портрет к ветреному пейзажу, с развевающимися ветками жидких березок. Но все твердое, земное, вещественное растворяется в синем свете умирающей луны. Ночью мы знаем то ли меньше, то ли больше, чем днем, но никогда – столько же. Поэтому так дорог Врубелю иной – неверный –