Обманутые сумасшествием - Андрей Попов

– Не имею к ним пристрастия. Пустое занятие для пустых людей.

– Извини, приятель, пусть каждый из нас остается при собственном мнении, но я тебе выскажу свое: все мы подохнем, уляжемся где-нибудь рядом и будем медленно догнивать, позабыв о бедах и радостях.

– А куда же денется душа? — радиосвязь, искажая естественный тембр голоса, делала его чужим, незнакомым, пришедшим из неведомой глубины. Причина, из-за которой Линду вдруг показалось, что не Фастер, а некий дух из потустороннего мира гулко и внушительно спросил его: «А КУДА ЖЕ ДЕНЕТСЯ ДУША?».

– А-а… — он махнул рукой, — старая заигранная песня. Вот ты, знаменитый электронщик, скажи мне: куда девается электрический ток, когда отключают питание?

– Речь идет не о материи…

Похоже, разгорался очередной теологический спор, как и все предыдущие, внешне насыщенный пестрословием, но совершенно бессмысленный по своей внутренней сути. Вообще, любопытно было бы послушать, но один из них, предвидя утомительную бесполезность продолжать дискуссию, вернулся в изначальную точку разговора:

– Ладно, кажется, мы собирались уложить профессора в его законную могилу.

Планетоход непрерывно работал, издавая самые разнообразные низкочастотные звуки, невесть что означающие на языке механизмов, но они были куда приятнее, чем мертвая зловещая тишина. И свет прожекторов, отгоняющий назойливый сумрак, являлся надежным оружием от всех порождений тьмы: кошмарных образов, глупых страхов, с ними связанных, от этих, никем еще не осмысленных Галлюций — короче, от всего дурного. Свет являлся добрым волшебством, рассеивающим злые чары ночи.

Совсем неподалеку, не сломленный мраком, победно горел еще один огонек — там работали Кьюнг и Оди. А чуть дальше (расстояние, наверное, с полмили) Айрант со своим другом Фабианом. Ночь, простирающаяся во все концы мироздания, накрывала их своим пленительным колпаком, правда, ветхим и во многих местах продырявленным мерцанием звезд. Все частенько тревожили эфир, подбадривая друг друга сомнительными остротами.

– Титановый идиот! Ты не можешь ровнее ложить труп?! — негодующе орал Айрант. — Ты же видишь, несчастный недавно помер и хочет, чтобы его похоронили как человека, а не зарывали как собаку!

– Извините, сэр. — Робот протянул в глубь могилы свои металлические пальцы-щупальца и исправил ошибку.

Впрочем, бортмех остывал так же мгновенно, как и воспламенялся. Уже спокойным, почти ласковым голосом он произнес:

– Рассуди сам, Фабиан… Ты ведь способен размышлять о своей загробной жизни?

– Поясните, сэр.

– Представь, что жизнь тебя окончательно доломала. Все! Хана! Все блоки вышли из строя, суставы заржавели… Где бы ты хотел после этого лежать: в беспорядочной вонючей куче металлолома или аккуратно, под прессом, расплющенным для переплавки цветных металлов? — Айрант на миг вообразил себе и ту, и другую картину, одинакова вызывающие улыбку, и добавил: — Есть разница?

Робот что-то долго анализировал на разных частотах всех своих встроенных процессоров, его брови самым неестественным образом уползли на лоб. Холодные алгоритмы никак не могли прийти в согласование с искусственной псевдофантазией. На какие-то мгновения даже показалось, что он «завис» подстать древним компьютерам.

– Сэр, все-таки не понимаю…

– А в твоем титановом черепе вообще способно возникнуть понимание чего-либо?.. Пойдем за следующим!

Контейнер, доверху набитый телами, беспорядочно и небрежно, словно неким рабочим материалом, начал понемногу пустеть. Но и этот незначительный факт вызывал чувство облегчения, так как определенная часть работы все-таки была позади. Все утешались единственной мыслью: как только последний труп обретет свой законный покой, как только будет установлен последний памятник, ни какая сила в мире не сможет долее удерживать их на этой планете. Старт произойдет незамедлительно.

Факт сей был известен и Фабиану, но тот не испытывал ни радости скорого возвращения, ни горечи нудной могильной работы. Он ходил в бессодержательной молчаливой тесноте, отмеряя ее механическими однообразными движениями, порой растворяясь в ночи, а затем, поблескивая обшивкой, возвращаясь в зону видимости. Для него то и другое было равнозначно. Как третье и четвертое. Как пятое и десятое… Может быть, кто-то назовет это счастьем, но бездушный механизм, пусть неимоверно сложный, пусть чародейством электроники максимально приближенный к человеку, все же оставался самим собой — механизмом, не ведающим ни страха, ни утомления, ни даже чувства пустоты и равнодушия. Если это и счастье, то тоже — чисто механическое…

Айрант глянул на часы условного времени.

– Еще целых полсмены… Шесть часов любоваться этими бесплатными ужасами!

Он понимал, что находится здесь практически один. Фабиана можно счесть за компаньона лишь с большой условностью, скорее — вспомогательный инструмент, ходящий на двух ногах и издающий звуки. Конечно, если быть безумным романтиком, можно принять за общество груду покойников, даже побеседовать с ними (некоторые астронавты, спасаясь от страха, так и делали!), но к числу безумных романтиков бортмех явно не относился.

Впрочем, со временем все острые чувства притуплялись. Темнота становилась явлением обыденным, а могилы и покойники — печальными атрибутами жизни, к которым тоже можно привыкнуть. Лучи прожекторов пробивали толщу ночного покрова и создавали искусственный микромир видимости — будто осколок еще тлеющей реальности, за пределами которой господствовала лишь сплошная черная мгла. Кислотная мгла, разъедающая все образы и очертания сущих в мире вещей. Сказать, что лучи прожекторов заменяли здесь солнечный свет, будет, хотя и нелепо, но в общем-то верно, — сойдет за ту же безумную романтику. А вот утверждение, что их спасительный свет не позволял окончательно подвинуться умом, — как нельзя метко и точно.

Никто из тех, кто не побывал на Флинтронне, не в состоянии себе даже вообразить, как действует на психику Тьма Абсолютного Нуля, усугубленная сознанием того, что под тобой армия смердящих трупов, приправленная страхом, что вот-вот выползут из ее закоулков легендарные мистерии-галлюцинации, чтобы этот самый страх не остался несбыточным чаянием.

Если говорить в целом, то первые две смены прошли относительно спокойно, за каждую из них было совершено более трехсот захоронений. Работая такими темпами, даже без выходных, как минимум придется торчать здесь полгода… или полвечности… Разницы нет. Уже через неделю, по словам капитана, должна закончиться всякая лирика (т. е. душещипательные восхищения неизведанным уголком вселенной, этими прекрасными звездами и этим чудным космосом), на смену придет простой будничный труд, тяжелый и монотонный, давно уже всеми проклятый, изо дня в день становящийся все более изнурительным. Еще через пару месяцев он осточертеет до такой степени, что один вид трупов будет вызывать душевную и телесную тошноту. А в самые последние дни работа на планете превратится в настоящую каторгу, и одна лишь мысль, заглушая все другие помыслы, станет жить у каждого в голове: поскорее выкопать последнюю яму и покинуть это многократно проклятое место.