Приключения Кроша - Анатолий Рыбаков

Игорь тоже был здесь. По его лицу я видел, что он завидует мне. Завидует, что я в центре событий. Ему хотелось быть сейчас на моем месте. А когда я переворачивался с машиной, ему небось не хотелось!

— Пойдем домой, Сережа! — сказала мама.

— Сейчас, — ответил я и обратился к ребятам: — Тут идут всякие разговоры, готовятся разные склоки. Так вот, имейте в виду, во всем виноваты мы сами, и больше никто.

Наталья Павловна недовольно проговорила:

— Без тебя разберутся, кто в чем виноват.

Я сказал:

— Справедливость восторжествует.

— Хорошо, хорошо, — торопливо ответила Наталья Павловна, — во всем разберутся, не беспокойся! А пока иди домой, переодень брюки.

— Есть вещи поважнее брюк, — возразил я.

В окружении ребят мы с мамой пошли домой. Всю дорогу я доказывал ребятам, что во всем виноваты мы сами, и больше никто. Но ребят это мало интересовало. То есть мало интересовало, кто виноват. Их интересовали мои ощущения в тот момент, когда машина переворачивалась. На это я ответил, что никаких ощущений у меня не было.

Такой ответ их не удовлетворил, и они спросили, что я все же чувствовал?

Я ответил, что ни черта не чувствовал.

…Не буду расписывать того, что произошло дома. Надоело! Я, наверно, раз двадцать рассказал маме, как все было. Потом еще раз двадцать папе, когда тот пришел с работы.

Папа взял у меня учебник автомобильного дела, тщательно разобрался, каким образом вывернуло рулевую тягу и отчего машина потеряла управление. Потом положил перед собой лист чертежной бумаги и нанес на нем схематический чертеж аварии. После этого объявил, что ему ясна вся картина. И, когда он это объявил, мы легли спать.

16

На следующий день на доске объявлений появился приказ директора. Зуеву объявлялся строгий выговор с предупреждением. За то, что он отлучился от машин. А если кто из нас посмеет еще раз сесть за руль, тот вылетит с автобазы.

— Что ты скажешь? — спросил я Игоря.

— Ловко написано.

— Что ж тут ловкого?

Он насмешливо и многозначительно прищурил один глаз. Давал понять, что только ему одному понятны тайные побуждения взрослых.

— Причины выявлены, виновники наказаны, меры приняты…

— Значит, Зуев виноват?

Игорь поднял брови:

— Так надо.

— Что значит — так надо! Виноват Зуев или нет?

— Видишь ли, — важно произнес Игорь своим хорошо поставленным баском, — с нашей точки зрения, Зуев не виноват. А с точки зрения директора — виноват. Он должен был обеспечить. А он не обеспечил. Будь я директором, я бы тоже влепил ему выговор!

— К счастью, ты не директор! — заметил я.

Но Игорь хладнокровно продолжал:

— Если бы Зуев не ушел, мы бы не буксировали.

— Ага! — воскликнул я. — Ты забыл запереть квартиру, ее обокрали, значит, виноват ты, а не вор?

— Неудачное сравнение, — возразил Игорь, — да и чего ты волнуешься? Зуев чихал на этот выговор.

— Мы не должны прятаться за чужую спину! — сказал я.

— Скажите, какой альтруист! — усмехнулся Игорь.

— Лучше быть альтруистом, чем эгоистом, — заметил я.

У Игоря удивительная особенность. Если намекали на его недостатки, он делал вид, что не понимает намека.

Такой вид он сделал и сейчас. Понизил голос и сказал:

— А насчет Зуева учти: помнишь амортизаторы… Так вот, поговаривают…

И по тому, как он многозначительно пошевелил пальцами, было ясно, что Зуева подозревают в подмене амортизаторов.

Я с удивлением посмотрел на Игоря. Вот еще новость! Я-то ведь хорошо знал, кто подменил амортизаторы. Но не хотел говорить об этом Игорю. Он потребует доказательств, а доказательств у меня нет.

— Мы должны написать заявление, — сказал я. — В аварии виноват не Зуев, а мы.

Игорь поморщился:

— Крош, ты смешон! Кому нужно твое заявление? Пойми: если не виноват Зуев, значит, кто виноват? Директор. Он послал нас за машиной. Ты хочешь, чтобы директор объявил выговор самому себе?.. И потом, писать разные заявления… Противно.

Я в отчаянии закричал:

— Но ведь это будет заявление не на кого-то, а за кого-то.

— Ты глуп! — презрительно сказал Игорь.

Я очень расстроился. Такая несправедливость! И никто не возмутился, никто не обратил даже внимания.

Все шло по-прежнему. Машины въезжали и выезжали. Работали слесари в цехах, служащие в конторе. Начальник эксплуатации все так же орал по телефону на весь двор.

Удивительнее всего было то, что Зуев сам не придавал выговору никакого значения. Работал с нами. Так же задавал Шмакову разные вопросы. И Шмаков приблизительно через полчаса отвечал ему.

Вопросы были такие:

— Закон тяготения… А если перестанет действовать? Что в небе получится? Полный кавардак.

В ответ Шмаков начал почему-то объяснять Зуеву теорию относительности. Шмаков сам ее не понимал и плел несусветную чепуху. А Зуев одобрительно кивал головой.

Когда Зуев отошел, я сказал Шмакову насчет несправедливого выговора.

Шмаков подумал и ответил:

— Плевать!

Вадим тоже отнесся к этому равнодушно:

— Ха, подумаешь!

Вадим по-прежнему носился по автобазе. И нельзя было понять, где он работает.

…После работы мы собрались на пустыре и начали разбирать машину. Ту, что притащили из Липок.

В помощь нам дали Зуева. Он на автобазе вроде затычки. Некому поручить — поручают Зуеву. Подходили к нам и главный инженер и бригадир Дмитрий Александрович. Но практически руководил Зуев.

Одни ребята снимали кузов, другие кабину, третьи вынимали мотор. Мальчики отъединяли крепления, снимали агрегаты, девочки промывали в керосине болты, гайки, шурупы. В машине почти десять тысяч всяких деталей. Проканителились до вечера.

На следующий день мы сняли с нее передний и задний мосты, рессоры, руль и развезли их по цехам. На пустыре осталась одна рама. Потом мы и раму стащили на сварку. Остались одни только деревянные подставки. Потом и их кто-то уволок.

Все работали хорошо. Как говорит Наталья Павловна, «с увлечением». Всем было приятно сознание, что из старой лайбы получится новая машина. Все понимали, что восстановить машину — большое дело. И работали с энтузиазмом.

Меня тоже воодушевляла мысль, что из металлолома мы соберем настоящую машину. И мне было приятно сознавать, что мы со Шмаковым Петром научились кое-что делать. Даже лучше, чем другие ребята. Они знали только отдельные части машины, а мы — машину в целом. И Зуев привык работать с нами, доверял нам. Если кто-нибудь из ребят обращался к нему с вопросом, он кивал мне или Шмакову Петру, мол, покажите. Мы со Шмаковым показывали. Наш авторитет очень возрос.

Раньше Зуев меня не интересовал. Даже не нравился. Казался каким-то чокнутым. Меня смешили его глубокомысленные разговоры со Шмаковым Петром.

Но постепенно я изменил к нему отношение. Прежде всего потому, что с ним приятно было работать. С другими слесарями мы нервничали, боялись, что не так получится. А Зуева мы не боялись. Он никогда не делал нам замечаний. Даже если мы делали неправильно, говорил:

— Ничего, хорошо. А здесь малость поправим.

И переделывал за нами.

Мне понравилось, как благородно вел он себя в Липках, во всей истории с аварией. Даже не обругал нас. Получил за нас выговор и ничего, молчит. Другой бы хоть сказал: «Вот как из-за вас мне досталось» или еще что-нибудь в этом роде. Зуев ничего не сказал.

Чем большим уважением проникался я к Зуеву, тем сильнее переживал несправедливый выговор, полученный им из-за нас. Незаметный, благородный человек. Не умеет постоять за себя.

В первую минуту, когда Игорь намекнул мне, что Зуева подозревают в подмене амортизаторов, я хотя и удивился, но не придал этому большого значения. А теперь я понял, что это очень серьезно. Если на Зуева свалили аварию, то могут свалить и амортизаторы. Сошло с одним, сойдет с другим. Безответный человек, вали на него что угодно!

И он даже не подозревает об опасности. Спокойно работает и не знает, какая угроза нависла над ним…

Что же делать при таких обстоятельствах? Предупредить его? Он не поверит, ничего не предпримет, махнет рукой. Да и как скажешь человеку, что его подозревают в воровстве?

Пойти к директору, сказать, что амортизаторы взял Лагутин? У меня нет доказательств.

И тут у меня возникла мысль поговорить с самим Лагутиным…

Неплохая мысль! Чем больше думал я о ней, тем больше в этом убеждался.

Лагутин, конечно, нечестный человек. Но ведь он человек. Рабочий. Неужели он останется равнодушным к судьбе товарища? Может быть, он не такой уж плохой. Может быть, он оступился. Ведь пишут в газетах, что надо помогать тем, кто оступился, надо их перевоспитывать. Может быть, с этого и начнется перевоспитание Лагутина? С мысли, что из-за него пострадает честный благородный, ни в чем не повинный человек.

Я представлял себе, как подойду к Лагутину и скажу ему насчет Зуева. Я, конечно, не скажу, что он, Лагутин, подменил амортизаторы. Я скажу: