Худей! - Стивен Кинг

Нет, Халлек был уверен, что его история окажется в безопасности рядом с Гари Россингтоном, по крайней мере, пока ее свежесть не померкнет лет этак на пять или, скажем, на семь. А Халлека заботил только нынешний год. При таком темпе похудения он превратится в беглеца из концлагеря еще до конца лета.

Халлек быстро оделся, сошел вниз, вытащил куртку из шкафа.

— Куда ты идешь? — спросила Хейди, выходя из кухни.

— Прогуляться, — ответил Халлек. — Постараюсь вернуться пораньше.

Леда Россингтон открыла дверь и взглянула на Халлека так, словно не видела его прежде. Свет из холла обрисовывал ее худощавые, не аристократические скулы, черные волосы, туго стянутые назад, с первыми признаками белых прядей («Нет, — подумал Халлек, — не белых — серебристых… У Леды никогда не будет ничего столь плебейского, как белые волосы»), зеленое, как лужайка, платье от Диора, скромную небольшую вещицу, которая стоила, наверное, больше пятнадцати сотен долларов.

Ее взгляд заставил Халлека забеспокоиться.

«Неужели я настолько исхудал, что она даже не узнает меня?» — но даже с новоявленной паранойей по поводу внешнего вида в это было трудно поверить. Лицо Вилли вытянулось еще больше, вокруг рта обозначились новые тревожные линии, а под глазами висели бесцветные мешки — безмолвные свидетели бессонницы, но в остальном это было лицо Вилли Халлека. Фигурная лампа в конце прихожей (выкованная из железа, копия нью-йоркского уличного фонаря образца 1880 года, коллекция. Хорошо. 687 долларов плюс доставка) тускло светила, и Халлек был в куртке. Конечно, она не могла видеть, сколько веса он потерял… или могла?

— Леда? Это я, Вилли. Вилли Халлек…

— Конечно, Вилли. Привет.

Все же ее рука потянулась к подбородку. Пальцы полусжаты в кулак. Она стояла в странной задумчивости. Черты ее лица были невероятно гладкими для ее 58 лет, но пластическая операция не очень помогла ей с шеей; кожа выглядела отвислой, не полностью подобранной.

«Она пьяна, похоже. Или… — Вилли вспомнил Хьюстона, аккуратно втягивающего снеговую порошу в ноздри. — Наркотики? Леда Россингтон? Трудно поверить, что такой искусный и везучий игрок в покер… — и по пятам догнала еще одна мысль. — Она напугана. В отчаянье. Что это? Не связано ли это с тем, что происходит со мной?»

Безумие, конечно… и все-таки он ощутил такую бешеную потребность узнать, почему так крепко сжаты ее губы. Почему, несмотря на тусклое освещение и лучшую косметику, какую можно купить за деньги, круги у нее под глазами хоть и бесцветные, но все же проступают, как и его собственные? Почему рука, которая сейчас теребила ворот ее платья от Диора, слегка дрожит?

Вилли и Леда Россингтон разглядывали друг друга секунд пятнадцать в полном молчании, а потом одновременно заговорили.

— Леда, а Гари…

— Гари здесь нет, Вилли. Он…

Леда замолчала, но Халлек жестом предложил ей продолжить.

— Его вызвали в Миннесоту. У него серьезно заболела сестра.

— Интересно, — заметил Халлек. — У Гари нет никаких сестер.

Жена Гари улыбнулась. Она попыталась изобразить воспитанную, немного обиженную улыбку, которую вежливые люди приберегают для тех, кто неумышленно бестактен. Улыбка не сработала, так как оказалась просто гримасой, а не улыбкой.

— Сестра, я сказала? Это и для меня оказалось печальной новостью. Я имела в виду его брата…

— Леда, Гари был единственным ребенком в семье, — мягко сказал Халлек. — Мы как-то за выпивкой перебрали всех ваших родственников. Должно быть… года четыре назад. Хастур сгорел вскоре после той пьянки. На его месте теперь магазин «Король в черном». Моя дочь покупает там себе джинсы.

Он не знал, почему говорит все это, но смутно чувствовал, что это может успокоить ее. Вдруг в свете холодного и тусклого фигурного фонаря он заметил яркую дорожку от слезы, побежавшей из уголка правого глаза к уголку рта. Арка под ее левым глазом начала поблескивать. Пока он смотрел, а его слова непринужденно текли, заплетаясь друг за друга… но наконец, он пришел в замешательство и замолчал, дважды моргнул. Слезы побежали по ее левой щеке.

— Уходи, — попросила она. — Просто уходи, Вилли, хорошо? Не задавай вопросов. Я не хочу отвечать.

Халлек посмотрел на нее и увидел в ее глазах некую неумолимость. Она не собиралась говорить, где Гари. Импульсивно, без определенного намеренья поразить ее и воспользоваться этим, Вилли потянул вниз молнию куртки, распахнул ее и услышал ее удивленный вздох.

— Посмотри на меня, Леда. Я потерял семьдесят фунтов. Слышишь? Семьдесят фунтов!

— Это не имеет ко мне ни малейшего отношения! — выкрикнула она низким, охрипшим голосом. Ее лицо приобрело болезненный, глиноподобный оттенок. На нем проступили следы косметики, как пятна на щеках клоуна. Ее губы обнажили безупречные зубы в ужасном оскале.

— Не имеет, но я должен поговорить с Гари, — настаивал Халлек. Он поднялся на первую ступеньку крыльца, все еще держа куртку распахнутой. «Я это сделаю, — подумал он. — Я не был уверен раньше, но теперь не сомневаюсь». — Пожалуйста, скажи мне, где он, Леда. Он здесь?

Ее ответ был вопросом, и на мгновение Вилли задохнулся. Он нащупал перила крыльца окаменевшей рукой.

— Это были цыгане, Вилли?

Наконец, Халлек вздохнул. Он почувствовал, как воздух с мягким шуршанием втягивается в его легкие.

— Где он, Леда?

— Сначала ответь. Это были цыгане?

Теперь, когда действительно он получил шанс сказать об этом вслух, он обнаружил, что необходимо усилие, чтобы произнести приговор. Сглотнув, он с трудом кивнул.

— Да. Думаю, что так. Проклятие. Что-то вроде проклятия, — он остановился. — Нет, не «что-то вроде». Я думаю, что на меня наложили проклятие.

Он ожидал, что она зальется насмешливым смехом — так часто рисовалась реакция слушателей на его откровение в снах. Но она лишь опустила плечи и склонила голову, рисуя живописную картину скорби. Несмотря на свой ужас, Халлек ощутил такую едкую, болезненную симпатию-сожаление к ней. Он поднялся на вторую, третью ступеньки крыльца, мягко коснулся ее руки… и был поражен ослепляющей ненавистью, исказившей ее лицо, когда она подняла голову. Он отшатнулся, моргая, и был вынужден ухватиться за перила, чтобы не покатиться вниз со ступенек. Выражение ее лица оказалось точным отражением его чувства к Хейди прошлой ночью. Но по отношению к нему… он нашел это необъяснимым и пугающим.

— Это твоя вина! — зашипела она на него. — Целиком твоя вина! Зачем тебе понадобилось сбивать ту цыганскую п…у?

Вилли смотрел на Леду и не мог вымолвить ни слова. «П…у? Неужели я услышал, что Леда Россингтон сказала „п…а“? Кто бы мог подумать, что она может такое произнести?» А второй мыслью Вилли было: «Все не так, как ты думаешь, Леда. Не моя вина… во всем виновата Хейди… А она себя великолепно чувствует, вся в розовом и голубом.»