Ревность - Ален Роб-Грийе

   Он и гонец сейчас повернулись друг к другу. Последний слушает, не выказывая ни малейшего понимания. Бой говорит на предельной скорости, будто бы его текст не содержит знаков препинания, но тем же певучим тоном, каким изъясняется по-французски. Внезапно он замолкает. Другой разворачивается и уходит той же дорогой, какой пришел, своей разболтанной быстрой походкой, мотая головой в невиданной шляпе, покачивая бедрами и болтая руками, свисающими вдоль тела, но так и не раскрыв рта.

   Поставив грязную чашку на поднос рядом с кофейником, бой уносит все это, проходя в дом через открытую дверь, ведущую в коридор. Окна ее комнаты наглухо закрыты. А*** в такой час еще не встала.

   Она выехала очень рано этим утром, чтобы успеть сделать все дела и тем же вечером вернуться на плантацию. Она отправилась в город с Фрэнком, чтобы приобрести какие-то нужные вещи. Она не уточнила, какие именно.

   Поскольку комната пуста, нет никакой причины держать опущенными жалюзи, полностью закрывающие все три окна вместо стекол. Все три окна одинаковые, каждое разделено на четыре равных прямоугольника, то есть на четыре секции дощечек; каждая створка содержит по две секции, расположенные одна над другой. Все двенадцать секций совершенно одинаковые: шестнадцать дощечек, скрепленных вместе, приводимых в действие боковой рейкой, расположенной вертикально, вдоль внешнего косяка.

   Шестнадцать дощечек из одной секции всегда параллельны друг другу. Когда конструкция опущена, они соприкасаются краями, перекрывая друг друга примерно на сантиметр. Протягивая рейку вниз, мы уменьшаем наклон дощечек, создавая тем самым просветы, ширина которых постепенно возрастает.

   Когда жалюзи подняты до отказа, дощечки расположены почти горизонтально, ребрами наружу. Тогда противоположный склон долины показывается в виде последовательных полос, накладывающихся друг на друга, разделенных немного более узкими пробелами. В щель, что находится прямо на уровне глаз, видна купа деревьев с жесткой листвой, на границе плантации, там, где начинается желтоватая пустошь. Многочисленные стволы расходятся лучами в разные стороны, и на них растут ветви с темно-зелеными овальными листьями, которые кажутся нарисованными каждый по отдельности, несмотря на то что они относительно маленькие и их так много. Все это собрание стволов берет начало от одного корня; их колоссальное основание изрезано выступами и расширяется у самой земли.

   Быстро смеркается. Солнце скрылось за скалистым пиком, венчающим самый значительный выступ плато. Половина седьмого. Оглушительный стрекот цикад заполняет всю долину — ровный беспрерывный скрежет, звучащий на одной ноте, без обертонов. Позади весь дом стоит пустой с самого рассвета.

   А*** не должна вернуться к обеду, она пообедает в городе с Фрэнком, перед тем как ехать домой. Они, вероятно, вернутся к полуночи.

   Терраса тоже пустая. Сегодня утром сюда не выносили ни кресел, ни низенького столика, за которым пьют аперитивы и кофе. Восемь блестящих точек отмечают на плитках расположение двух кресел под первым окном кабинета.

   Поднятые жалюзи обратили наружу облупившиеся ребра своих параллельных дощечек; мелкие чешуйки во многих местах наполовину отстали, их легко отколупнуть ногтем. Внутри, в комнате, А*** стоит перед окном и смотрит сквозь одну из щелей на террасу, ажурную балюстраду и банановые деревья, растущие на противоположном склоне.

   Между оставшейся серой краской, поблекшей от времени, и древесиной, посеревшей под воздействием сырости, появляются небольшие красновато-коричневые кусочки поверхности — это натуральный цвет древесины — там, где чешуйки краски только что отпали. Внутри, в комнате, А*** стоит перед окном и смотрит сквозь одну из щелей.

   Человек по-прежнему неподвижный, склоняется к мутной воде, на бревенчатом мосту, покрытом дерном. Туземец не сдвинулся с места: сидит на корточках, его голова опущена, локти опираются о бедра, руки свешиваются между расставленных колен. Кажется, он что-то высматривает на дне речушки — животное, отражение, пропавшую вещь.

   Перед ним, на делянке, что проходит вдоль речушки по противоположному берегу, многие грозди уже вроде бы созрели, и пора их срезать, хотя уборка урожая в этом секторе еще не начиналась. Рокоту грузовика, который меняет скорость, проезжая по шоссе с другой стороны дома, с этой стороны вторит скрип оконной задвижки. В первом окне комнаты распахиваются обе створки.

   В этой раме видна до бедер фигура А***. Она говорит «добрый день» жизнерадостным тоном человека, который выспался и проснулся с душою пустой, свободной, готовой на все,—или человека, который предпочитает не выставлять напоказ свои заботы, из принципа водружая, как знамя, всегда одну и ту же улыбку.

   А*** тут же скрывается внутри, потом появляется чуть дальше, через несколько секунд — возможно, через десять,— но на расстоянии в два или три метра, во всяком случае — в новой амбразуре, на том месте, где только что находились жалюзи второго окна: четыре секции дощечек исчезли, подались назад. Там она стоит дольше, и даже профиль ее пропадает — она повернулась к угловому столбу террасы, поддерживающему выступ крыши.

   Она может различить со своего наблюдательного пункта только зеленую массу банановых деревьев, край плато и между плантацией и горами полосу невозделанной земли, поросшую высокими пожелтевшими травами, среди которых там и сям торчат немногочисленные деревья.

   На самом столбе тоже рассматривать нечего, разве что облупившуюся краску да время от времени, в самый непредвиденный момент и на различных уровнях, серо-розовую ящерицу, которая то появляется, то исчезает, и передвигается так резко, что никто бы не смог сказать, откуда она взялась и куда делась, когда скрылась из виду.

   Образ А*** снова стерся. Чтобы вновь обрести его, нужно направить взгляд по оси первого окна: она стоит перед большим бюро, у дальней стены. Приоткрывает верхний ящик и склоняется над ним, долго ищет справа какой-то предмет, который от нее ускользает; роется обеими руками, сдвигает связки и шкатулки, постоянно возвращаясь к тому же самому месту,— впрочем, может быть, она просто разбирает вещи.

   Там, где она стоит, между дверью в коридор и большой кроватью, лучи с террасы могут настигнуть ее, пройдя через любое из трех распахнутых окон.

   Беря свое начало на балюстраде, в двух шагах от угла, наклонная полоса света проникает в комнату через второе окно, наискось перерезает ножку кровати и достигает бюро. А*** выпрямляется, разворачивается в сторону светлой дорожки и немедленно скрывается у той части стены, которая разделяет два оконных проема и к которой прижался громадный шкаф.

   А*** возникает через миг в левой створке первого окна, перед письменным столом. Она открывает кожаный бювар и наклоняется вперед, бедром опираясь о край стола. Эти широкие бедра снова мешают проследить, что делают руки, что они держат, что берут или что кладут.

   А*** видна сзади, в три четверти, как и раньше, хотя и с другой стороны. Она все еще в утренней одежде, но волосы, не уложенные и не сколотые, уже тщательно причесаны; они блестят в ярком свете, когда при повороте головы смещаются мягкие волнистые пряди и тяжелая черная масса падает на обтянутое белым шелком плечо, в то время как силуэт удаляется в глубину комнаты, двигаясь вдоль стены, граничащей с коридором.

   Кожаный бювар, лежащий на середине широкой стороны стола, как обычно, закрыт. Над полированной поверхностью древесины уже не сверкают черные пряди. Только на задней стене на почтовом календаре выступает из серых тонов громада белого корабля.

   Сейчас комната как будто пустая. А*** могла бесшумно открыть дверь в коридор и выйти, но вероятнее всего, что она все еще там, хотя вне пределов видимости, в мертвой зоне, заключенной между этой дверью, громадным шкафом и углом стола: последнее, что можно на нем рассмотреть,—фетровый кружок, подставку для лампы. Кроме шкафа, в этом убежище стоит лишь один предмет мебели (кресло). И все же замаскированный выход, сообщающийся с коридором, салоном, двором, шоссе, умножает до бесконечности возможности бегства.

   Грудь и плечи А*** вырисовываются в уменьшенной, убегающей перспективе в амбразуре третьего окна, на западном торце дома. Значит, она в какой-то момент должна была оказаться на виду, перед ножкой кровати, прежде чем попасть во вторую мертвую зону между туалетным столиком и кроватью.

   Она стоит там неподвижно уже довольно долгое время. Ее профиль четко выделяется на более темном фоне. Губы у нее очень красные; сказать, использовала она косметику или нет, не так-то легко, потому что это их естественный цвет. Глаза широко открыты, взгляд, устремленный на зеленую черту банановых деревьев, медленно пробегает по их рядам и возвращается к угловому столбу, при этом шея и голова постепенно поворачиваются.