Мореплаватели XVIII века - Жюль Верн

Теперь, когда таитяне испытали мощь и дальнобойность оружия чужеземцев, можно было надеяться, что дружественные отношения не будут нарушены в течение всего пребывания англичан на острове. Уоллис распорядился разбить палатку около того места, где запасали питьевую воду, и высадил на берег многочисленных цинготных больных, между тем как здоровые люди занялись ремонтом такелажа, починкой парусов, конопаткой и окраской корабля, – одним словом, приведением его в такое состояние, чтобы он мог совершить предстоявший ему длинный переход до берегов Англии.

К этому времени болезнь Уоллиса приняла угрожающий характер. Старший офицер находился не в лучшем состоянии. Вся ответственность лежала, таким образом, на лейтенанте Фюрно, оказавшемся на высоте стоявшей перед ним задачи. По истечении двух недель, в продолжение которых мир не нарушался, все люди Уоллиса поправились и чувствовали себя хорошо.

Однако провизии становилось все меньше. Туземцы, имевшие теперь в достаточном количестве гвозди и топоры, обнаруживали меньше сговорчивости и предъявляли большие требования. 15 июля на «Дофин» прибыла рослая, величественного вида женщина лет сорока пяти, к которой островитяне относились с большим почтением. По тому достоинству, с каким она себя держала, по непринужденности манер, отличающей людей, привыкших повелевать, Уоллис понял, что гостья занимала высокое положение. Он подарил ей широкий синий плащ, зеркало и разные безделушки, принятые ею с глубоким удовлетворением.

Покидая корабль, она пригласила командира побывать на берегу и посетить ее. Уоллис не преминул это сделать на следующий же день, хотя и был еще очень слаб. Его приняли в большом доме, имевшем в длину 327 футов и в ширину 42; здание было покрыто кровлей из пальмовых листьев, поддерживаемой пятьюдесятью тремя столбами. Многолюдная толпа, собравшаяся по случаю прибытия чужестранца, стояла шпалерами при проходе Уоллиса и почтительно его приветствовала. Во время этого посещения всех развеселило одно довольно комическое происшествие. Судовой врач, обливавшийся от ходьбы потом, снял, чтобы освежиться, свой парик.

«Удивленное восклицание одного из туземцев, заметившего это, привлекло к неожиданному чуду внимание всей толпы, не спускавшей с доктора глаз. Некоторое время никто не шевелился, и все молчали в изумлении, которое не могло быть большим, если бы они увидели, что от тела нашего спутника отделилась рука или нога».

Назавтра посланец, вручивший таитянской королеве Обереа подарок в благодарность за любезный прием, стал свидетелем празднества, на котором присутствовала тысяча гостей.

«Слуги подавали королеве совершенно готовые кушания – мясо в скорлупе кокосового ореха и ракушки в чем-то вроде деревянного корытца, похожего на те, какими пользуются у нас мясники; она собственноручно раздавала кушанья всем гостям, сидевшим рядами вокруг большого дома. Когда с раздачей было покончено, она сама уселась на возвышении, и две женщины, стоявшие по бокам, стали ее кормить. Женщины пальцами подносили кушанья, и ей оставалось только открывать рот».

Последствия этого обмена любезностями не замедлили сказаться, и торговля снова значительно оживилась, но цены больше уже не были такими низкими, как в первое время после прибытия англичан.

Лейтенант Фюрно обследовал берег к западу, чтобы составить представление об острове и установить, какими природными богатствами он располагает. Повсюду англичан хорошо принимали. Они увидели живописную, густо населенную страну, жители которой, должно быть, не спешили продавать имевшиеся у них съестные припасы. Все орудия были из камня или кости, и лейтенант Фюрно пришел к выводу, что таитяне не знали никаких металлов. Они не имели глиняной посуды, и это одно говорило об отсутствии у них всякого представления о том, что воду можно нагревать. Как-то, когда королева завтракала на корабле, англичане смогли в этом окончательно убедиться. Один из главных вельмож ее свиты, увидев, как врач наливал воду из кипятильника в чайник, отвернул кран и ошпарил себе руку

кипятком. Почувствовав боль от ожога, он отчаянно закричал и принялся бегать взад и вперед по каюте, корча самые дикие гримасы. Врач поспешил оказать ему помощь, но прошло немало времени, прежде чем удалось облегчить страдания бедного таитянина.

Спустя несколько дней Уоллис заметил, что матросы воруют гвозди, чтобы дарить их женщинам. Они даже приподнимали и отдирали обшивку корабля, стараясь раздобыть винты, гвозди, болты и все железные прутья, которыми обшивка была прикреплена к шпангоуту.[53] Тщетно Уоллис строго наказывал виновных,- ничто не помогало; и несмотря на его распоряжение подвергать обыску всех съезжающих на берег, кражи не прекращались.

Экспедиция, отправленная в глубь острова, обнаружила большую долину, по которой протекала красивая река. Земля повсюду была тщательно возделана; для орошения огородов и плантаций плодовых деревьев имелась сеть каналов. Чем дальше углублялись внутрь страны, тем капризнее делались извилины реки; долина суживалась, холмы превращались в горы, дорога становилась все тяжелее и тяжелее. Англичане взобрались на пик, находившийся примерно в шести милях от места высадки, надеясь увидеть оттуда весь остров в мельчайших подробностях. Однако обзор закрывали еще более высокие горы. Впрочем, в сторону моря никакие препятствия не скрывали от взгляда чудесную картину; повсюду тянулись холмы, поросшие великолепными лесами; на фоне их зелени отчетливо выделялись хижины туземцев; долины с разбросанными по ним многочисленными хижинами и окруженными живой изгородью садами имели еще более живописный вид. Сахарный тростник, имбирь, тамаринды,[54] древовидные папоротники – таковы были, наряду с кокосовыми пальмами, основные виды растительности этого плодородного острова.

Уоллис, хотевший обогатить страну некоторыми растениями нашего климата, распорядился посадить косточки персиков, вишен и слив, а также лимонов и апельсинов, и посеять семена различных овощей. Одновременно он подарил королеве кошку, ожидавшую котят, двух петухов, кур, гусей и других животных, которые, по его предположениям, могли беспрепятственно размножаться на острове.

Однако время шло, и Уоллис должен был уже наметить день отъезда. Когда он объявил о своем решении королеве, та бросилась в кресло и долго плакала так горестно, что ничто не могло ее успокоить. Она оставалась на корабле до последней минуты; увидев поднятые паруса, «она, – как пишет Уоллис,- обняла нас самым нежным образом, горько плача, а наши друзья