Канцлер - Нина Соротокина

У дома художника сидел немолодой солдат. Видно, он сам вынес табурет в полисад, расположил его в тенечке под кустом пыльных георгинов и теперь в полном благодушии курил трубку. При появлении Никиты он неловко встал.

— К арестанту желаете? — он захихикал и повел загорелой жилистой шеей, показывая всем своим видом, что история, прошедшая давеча в этом доме, крайне его забавляет и никак не стоит серьезного к себе отношения. — Извольте… — он отворил перед Никитой дверь.

Мюллер сидел на лавке, вытащенной на середину комнаты. При появлении князя Оленева он встал и даже сделал неопределенный жест, намереваясь пойти навстречу гостю, но ноги его совсем не держали, и он тяжело плюхнулся на лавку. Слезы, до этого высохшие, опять потекли из незакрытых очками глаз и растеклись по обширным щекам подобно майским ручьям на пригорке.

Никита ожидал увидеть в мастерской следы если не погрома, то драки, но оказалось, что «невинно страждущий» пытался воспрепятствовать только словами и размахиванием рук. Однако даже при столь малом сопротивлении супостаты разбили ему очки, пару бокалов и гипсовую голову Аполлона. Никита огляделся, надеясь увидеть Анну.

— Увели, увели девочку… Убийцы, охальники!..

— Почему ее увели?

— Я знаю, кто это написал! — возопил Мюллер, грозя пальцем. — Это Карл Ладхерт. Он уверяет, что он гравер, но он не художник, а завистник и вор. Он был здесь на прошлой неделе. И все ужом вертелся, — Мюллер поджал губы и вытянул шею, передразнивая неведомого Ладхерта. — «Уступи мне Анну… Зачем тебе такая дорогая модель?» Можно подумать, что ему, прощелыге, она по карману! А Анна, невинная душа, только смеялась. Ох, как она смеялась, господин Оленев! В ямочках на ее щечках, право слово, стекалось солнце. Бедное, бедное дитя…

Несколько обалдевший Никита слушал этот монолог, не перебивая. Ясно было, что если не дать Мюллеру высказаться, они никогда не доберутся до сути. Но художник и не собирался давать толковые объяснения. С ямочек на щеках он перешел на шейку, «изгибистую как стебель лилии», с шейки перескочил на ножку: «да разве грубых башмаков она достойна? Мягкий сафьян и по ковру, по ковру…»

— Куда увели Анну? — рявкнул, теряя терпение, Никита.

— В тюрьму. В Калинкинский приказ.

— Быть не может!

Никита ожидал всего чего угодно, только не этого. Дело оказалось куда более сложным, чем он мог предположить.

Калинкинский дом, наводивший ужас на многих представительниц прекрасного пола, возник в Петербурге после того, как государыня именным приказом закрыла скандальное заведение знаменитой Дрезденши. Предприимчивая немка в свое время организовала дом свиданий, куда хаживали клиенты из самых лучших домов города, причем не только мужья, но и жены. Заведение называлось «Модная лавка». Но людям рот не заткнешь. До слуха государыни стали доходить пикантные подробности, а потом и скандальные, прямо-таки срамные дела. Осиное гнездо вывели в одночасье. Немку выслали в ее родной Дрезден, а в Петербурге учинили особую комиссию, заседавшую в Калинкинском дому. Целью этой комиссии была борьба с проституцией, причем не только на улицах, но и в домашних условиях. Государыня решила пресечь всякую внебрачную связь. А потом потекли доносы.

Радетелей о нравах не наказывали, поэтому каждый второй донос был ложным. Слова «услали в Калинкинскую комиссию» стали нарицательными и воспринимались обывателями не столько с насмешкой, сколько с состраданием. Никита сразу понял, что имел в виду несчастный Мюллер, проклиная товарища по художественному цеху. Что руководило Карлом Ладхертом? Месть, зависть?.. Никита вдруг смутился, как юный гардемарин. Ведь он и сам в свои тридцать с гаком с удовольствием вспоминал прекрасную Анну. Как легко оболгать чистого человека. Но люди грешны… Вдруг?.. Он искоса взглянул на взволнованного Мюллера.

— Донос вашего Карла имел под собой какую-нибудь почву? — уклончиво осведомился Никита, не мог же он спросить напрямик, была ли Анна его любовницей.

— Вот именно… почву… Это вы правильно подметили! — возопил несчастный художник. — Только в мыслях держал я ваять с нее красоту и любил, как родную дочь.

«Ох, хитришь, старик, — подумал Никита. — Что не получилось у тебя ничего, в это я охотно верю. Но чтоб только в мыслях держал и все такое прочее… Я на вашего брата художника насмотрелся. Народ ушлый, возраст для вас не помеха». Он хотел сказать, что если девица чиста, то большой беды для нее не будет. Подержат и выпустят. Вопрос только в том, сколько ее продержат… но не сказал. Не хотелось вслух обсуждать чистоту Анны.

— Чем я могу помочь?

— О, князь, вы знаете, что такое быть немцем в России! Farbe halten!

Фраза эта уже стала расхожей и означала: молчи, когда унижают. Никита понимающе кивнул.

— Зачем сидит здесь этот солдат? Как долго он будет здесь сидеть? — продолжал взывать Мюллер.

— Очевидно, до особого распоряжения. Тюрьма вам не грозит.

Мюллер быстро закивал.

— О, ваше сиятельство, никогда не поймешь, что у русских на уме. Помогите мне уехать из России. Это трудно! Это страшная волокита, особенно если нет поручителя. Я должен трижды, — его пальцы подтвердили эту цифру, — дать объявление в «Санкт-Петербургских Ведомостях» о своем отъезде, дабы имеющие на меня долги могли явиться по указанному адресу. Только после этого я могу хлопотать о паспорте.

— А как же Анна?

— Я возьму ее с собой, — быстро сказал Мюллер. — Если удастся. А если нет… Такова судьба. Мой девиз: «в опасности успей скрыться!»

«Да ты еще и трус, приятель!» — обиделся за Анну Никита.

— Но чтобы оправдать свой девиз, — бодро продолжал художник, — я должен хлопотать, вы не поверите, князь… в трех местах: в Коллегии иностранных дел, в Адмиралтействе и в полиции. Я должен заплатить городу пошлину за три года! Отчего русские так любят цифру три? Я разорен, разорен!

— и Мюллер заплакал навзрыд.

«Старый сатир! Счастье, что ты не успел совратить невинную девицу. Тебе бы об этом плакать!» — злоба так и душила Никиту. Но он знал, об этом можно думать, но нельзя говорить вслух. Мюллер и впрямь достоин жалости. Всем известно, как тяжело иностранцам уезжать из России. Он и сам не раз видел, как ходили по улицам гонцы от городской управы и под барабанный бой оповещали списки иностранцев, желающих оставить Петербург. А ну как задолжал в зеленной лавке или при покупке дров?

— Что делать с тобой, мы еще придумаем, — строго сказал Никита. — Когда увели Анну?

— Вчера вечером.

— Ее не обижали?

— Как же не обижали, если обозвали «девкой»? Но она держала себя как леди. Ни одной слезинки! Только и бросила: «Поберегите мои вещи». А у нее вещей-то — одна шляпная коробка с бельем.