Доверенное лицо - Грэм Грин

С сильно бьющимся сердцем он начал спускаться вниз по лестнице. Напрасно он пытался внушить себе, что днем в Лондоне с ним ничего не может случиться, что он в безопасности. Он обрадовался, когда индиец в потертом цветастом халате выглянул из своей комнаты на втором этаже. Как будто это был друг, свидетель, который в случае чего мог дать показания в его пользу. Ему хотелось оставить за собой на всем пути какие-нибудь явные следы — неоспоримые приметы своих действий.

Он ступил на ковровую дорожку. Он спускался тихо, не испытывая ни малейшего желания оповещать хозяйку о своем уходе. Но он не смог проскользнуть незаметно — она сидела в своей холостяцкой комнате, за столом, перед открытой дверью. На ней было то же черное заношенное платье, что и во время вчерашнего кошмара. Он задержался у двери:

— Я ухожу.

Она сказала:

— Вам лучше знать, отчего вы не подчинились инструкции.

— Я вернусь через несколько часов. Вечером я уезжаю.

Она взглянула на него с полнейшим безразличием. Это его насторожило — как будто она знает о его планах больше, чем он сам, словно она уже все давно предусмотрела и рассчитала своими хитроумными мозгами.

— Я полагаю, — сказал он, — что вам заплатили за мою комнату.

— Да.

— Горничной за неделю вперед я уплачу сам.

— Не понимаю.

— Эльза вас тоже покидает. Вы запугивали ребенка. Не знаю уж, зачем вы это делали…

Лицо ее выразило явное любопытство — он не заметил никаких признаков гнева. Ему показалось, что он навел ее на какую-то мысль, за что она была даже благодарна ему.

— Вы хотите сказать, что забираете девочку?

Ему стало не по себе — не надо было говорить ей об этом. Он будто услышал чей-то предостерегающий шепот: «Осторожней!» Он оглянулся — конечно, никого не было. В конце коридора закрылась дверь какой-то комнаты — это тоже было как предупреждение. Он сказал ей резко:

— Советую вам больше не запугивать ребенка.

Почему-то ему было трудно сойти с места. Но почему? Бумаги находились в безопасности в его кармане. Однако он чувствовал, что оставляет за собой что-то, что нуждается в его заботе. Глупо — ведь девочке ничто не угрожает. Он враждебно взглянул на грубое, прыщавое лицо хозяйки:

— Я скоро вернусь. Я спрошу у нее и, если только вы…

Вчера вечером он не заметил, какие у нее толстые большие пальцы. Сейчас она спокойно сидела, спрятав их в пухлые кулаки, — считается, что это симптом невроза. Колец она не носила. Она сказала твердо и довольно громко:

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

И тут вдруг лицо ее исказилось, одно веко опустилось и она подмигнула ему с какой-то непонятной вульгарной усмешкой. Кажется, совершенно успокоилась и чувствует себя хозяйкой положения, — подумал он. Он повернулся и пошел к дверям. Сердце его все еще стучало в своей клетке, как будто шифром пыталось предупредить его о некой опасности, но он не знал этого шифра.

Мы слишком разговорчивы, — думал он, — типично интеллигентская слабость. Он мог ей все сказать, когда вернется. А если не вернется? Ну что же, в конце концов девочка — не рабыня, ее нельзя замучить в неволе. К тому же лучшая полиция в мире — лондонская.

Когда он спустился в холл, чей-то подчеркнуто почтительный голос произнес:

— Не соизволите ли оказать мне величайшую честь, сэр?

Рядом с ним стоял индиец с заискивающими карими глазами. Он был в ярко-голубом костюме и оранжевых туфлях. Должно быть, это и есть мистер Мукерджи. Он сказал:

— Не могли бы вы ответить всего лишь на один вопрос? Каким образом вы копите деньги?

Уж не сумасшедший ли этот мистер Мукерджи? Д. ответил:

— Я вообще не коплю денег.

У мистера Мукерджи было крупное, открытое, доброе лицо с глубокими складками вокруг рта. Он воскликнул взволнованно:

— Совсем? А ведь многие люди откладывают медные монетки, особенно викторианские пенни. Есть ведь национальные сберегательные общества и строительные кооперативы.

— Нет, я совсем не откладываю.

— Благодарю вас, — сказал мистер Мукерджи, — именно это я хотел знать. — И он начал что-то быстро писать в блокноте.

За спиной мистера Мукерджи появилась Эльза. Она провожала его взглядом. Снова он почувствовал какую-то необъяснимую радость, наверное, от присутствия мистера Мукерджи — все-таки он не оставлял девочку наедине с хозяйкой. Он улыбнулся Эльзе поверх согнутой спины мистера Мукерджи и помахал рукой. Она робко улыбнулась в ответ. Так бывает перед отходом поезда — пока влюбленные и родственники торопливо прощаются, о чем-то просят, стараясь не очень демонстрировать свою нежность или растерянность, у постороннего — вот такого, как мистер Мукерджи, — есть возможность заглянуть в чужую жизнь. Мистер Мукерджи оторвался от блокнота, раскланялся и сказал с несколько преувеличенной любезностью:

— Возможно, мы еще увидимся и так же интересно побеседуем.

Он протянул руку, но тут же поспешно отдернул ее, будто испугавшись, что ему не ответят тем же. На лице его появилась извиняющаяся улыбка.

Д. вышел на улицу, в желтый туман.

Если бы, расставаясь, мы точно знали, на сколько расстаемся, тогда, наверное, мы обращали бы больше внимания и на прощальные улыбки, и на последние слова. Гостиница скрылась в тумане. Итак, его поезд тронулся, провожающие стали расходиться, и даже те, кто еще оставался на перроне, махая ему рукой, тоже вот-вот скроются из глаз.

Он быстро шел, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. Мимо промелькнула девушка с сумкой через плечо, почтальон сошел с тротуара и растворился во мгле. Он чувствовал себя, как летчик, которому предстоит пересечь Атлантику — пока еще самолет летит над берегом, но дальше — прыжок через океан. Все должно занять не более получаса. Дело решится быстро. Он не допускал и мысли, что они с Бендичем могут не столковаться — те, кто послал его в Англию, готовы дать за уголь любую цену. Его обступил плотный туман. Он прислушивался к шагам прохожих, но слышал только стук собственных каблуков по каменным плитам. В тишине таилась опасность, — он нагонял людей и различал их лишь, когда их фигуры неожиданно прорывались из мглы. Если за ним следят, он этого не заметит. Но, с другой стороны, в состоянии ли они вести слежку в укутавшем город тумане?

Однако где-нибудь они, конечно, нанесут удар.

Вдоль тротуара медленно двигалось такси. Шофер окликнул: «Такси, сэр?» Он забыл о своем решении взять машину только на стоянке. Он сказал: «Гвин-коттедж, Чэтем-террас», и сел в такси. Они медленно пробирались сквозь непроницаемую мглу, поворачивали куда-то, кружили. Он подумал внезапно: «Мы едем не туда. Какой же я дурак!» И сказал: — Остановитесь, — но такси продолжало ехать. Он не мог разглядеть, где они находились, все, что он видел, — широкая спина шофера и туман. Он постучал по стеклу. — Выпустите меня. — Такси остановилось. Он сунул шиллинг шоферу в руку и выскочил на тротуар. Послышался удивленный возглас: — Что за фокусы!

— Кажется, он зря его заподозрил. Нервы его напряглись до предела. Он наткнулся на полисмена.

— Это станция метро Рассел-сквер?

— Вы сбились с дороги. Идите обратно, первая улица налево.

Он, наконец, дошел до метро — ему показалось, что он шел очень долго. Он дождался лифта[17] и вдруг понял, что поездка в метро потребует от него больше выдержки, чем он думал. Он не спускался под землю с того самого дня, когда оказался замурованным под развалинами дома. После того случая во время воздушных налетов он забирался на крышу. Лучше погибнуть сразу, чем медленно задыхаться рядом с мертвой кошкой. Пока не закрылись двери лифта, он стоял, стиснув зубы, сдерживая отчаянное желание рвануться к выходу. Нервы сдавали. Он сел на скамью, и стены поплыли вверх. Он обхватил голову руками, чтобы не видеть и не чувствовать спуска. Лифт остановился. Он был под землей.

Чей-то голос произнес: — Помочь вам? Дай джентльмену руку, Конвей. — Он почувствовал, как чья-то маленькая липкая ручонка дергает его. Женщина с вытертым меховым воротником вокруг тощей шеи сказала: — Конвей всегда помогает людям в лифте, правда, птенчик? — Бледный мальчуган лет семи, нахмурившись, держал его за руку. Д. сказал:

— Мне уже лучше.

Однако белый туннель, затхлый воздух и грохот приближавшегося поезда действовали на него скверно.

Женщина сказала:

— Вы на запад? Мы вам скажем, где выходить. Вы иностранец, да?

— Да.

— Ну что ж, иностранец, так иностранец.

Они повели его по длинному коридору. Ребенок был одет безвкусно — короткие плисовые штанишки, лимонно-желтый джемпер и школьная шапочка — коричневая в розоватую полоску. Женщина сказала:

— Конвей меня очень беспокоит. Доктор говорит, что это у него возрастное. Но его отец страдал язвой двенадцатиперстной кишки.