Обнажая запреты - Яна Лари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я хочу себе этот айсберг! Сейчас даже больше, чем прежде. Это как лёд приложить на место ожога — кристально чистое блаженство. Логика пасует, но мне нужны его прикосновения. Нужны! По-настоящему. Кожа к коже. Чтобы внутри успокоить нарывающие вулканы. Чтобы чувствовать. Чтобы жить.
Смотрю в немигающие глаза. Глубокие. Такие северные, что воздух стынет, а в груди ураганом нарастает неясное волнение. Внизу живота становится тепло-тепло. Куда убегать? Зачем…
— Поцелуй меня, — шепчу сбивчиво с присвистом.
Он крепче стискивает пальцы на моих плечах и прошивает каким-то странным муторным взглядом.
— Ты не в себе. А я не настолько благороден, чтобы этим не воспользоваться, — Дан запинается, отчётливо скрипит зубами, подавляя одному ему известные эмоции. — Приведи себя в порядок. Я отвезу тебя домой. Или потом не жалуйся…
Обескураживает честностью и прямотой, но рук не разжимает, наоборот, порывисто привлекает к себе. Я зажмуриваюсь, первой впиваясь в твёрдые губы. Спонтанная просьба забыться на пару часов… принята?
Глава 20
Ничего лишнего
Анна
Уверена, Дан тоже чувствует эти разряды тока от плотного прикосновения кожи к коже. Его губы остаются неподвижными, но и руки не отталкивают. Алкоголь обостряет чувства, наделяя желания сокрушительной властью. Я воспринимаю бездействие как знак согласия — льну ближе к окаменевшему телу, пробираясь руками под куртку, пытаюсь разомкнуть языком сжатые губы. И сейчас плевать, честно говоря, на его мотивы.
Я уже сама запуталась, что к нему чувствую. Любовь слишком тесное слово, какое-то чересчур светлое. Наши отношения глубже и токсичней. Их правильнее назвать потребность — это как воздух глотнуть, когда тонешь. У нас притяжение, дикое животное влечение, когда закон — не разум, а инстинкт. Основной инстинкт.
— Ну что ж ты, Мелкая, упёртая такая, а?
Вот и сейчас… меня ведёт от одного взгляда. Глаза у него сумасшедшие, жадные. Пускают волны дрожи по коже. Я сплошные мурашки.
— Плохо воспитываешь, Север, — дерзко усмехаюсь ему в губы.
Зря…
Ощущение, будто в глыбу льда врезаюсь и сердце из груди вышибает.
Боже. Я тронулась умом. Дан отходил меня ремнём как крепостную! Так с какой радости я лащусь к нему кошкой? Совсем нет гордости? Только никакая это не бесхарактерность и даже не абсент, а старая растравленная зависимость.
Его левая рука зарывается в мои волосы, наматывает хвосты на кулак: требовательно, грубо, с натяжкой. Правая торопливо возится с пуговицами на рубашке. Между тем наши языки, наконец, сплетаются. И это затмение. Полное затмение разума и осознания, когда не мешает абсолютно ничего: ни принципы, ни лишняя одежда.
Дан напирает как танк, заставляя пятиться к узкому дивану, одновременно умудряясь срывать с меня оставшиеся вещи. Так быстро, что не успеваю толком сообразить, что и куда летит.
К моменту, когда я упираюсь в мягкий борт голенями, мне остаётся только неловко переступать с ноги на ногу, стягивая колготки, а он до сих пор полностью одет и даже обут. Только куртку сбросил, оставшись в обычной тонкой майке. Нагишом ощущаю собственную уязвимость невыносимо остро. Глотаю стыд, отправляя его ждать своей очереди. Завтра.
Я давно не обманываю себя иллюзиями на его счёт. Между нами нет места нежности. Дан сейчас неспособен на ласку, а мне она и не нужна. Поэтому остаюсь дерзко смотреть, как он шарит рукой в кармане и рывком приспускает штаны. Всё моё внимание приковано к внушительной эрекции. Стараюсь убедить себя, что мне надо только это. Вернее, так будет правильно. С Северным только так. Иначе получится как в прошлый раз. Но ни ему, ни мне это не нужно.
Закончив натягивать презерватив, он мягко толкает меня на диван. Обивка крапивой обжигает полосы от ремня. Я шиплю, непроизвольно выгибаясь дугой.
— Болит? — Дан склоняется, почти дотрагивается до моих губ. В его голосе нет участия, только какое-то мрачное удовлетворение и, может быть, немножечко тепла. Я не уверена. — Упрись локтями в спинку, — командует он, рывком разворачивая меня спиной к себе.
Он становится сзади. Так близко, что чувствительную кожу ягодиц теперь печёт жаром разгорячённого тела. Стараюсь выровнять дыхание и, повинуясь нажиму на крестец, слегка выгибаюсь.
Сердце колотится, обмирает от воспоминаний, в которых он был совсем другим со мной: внимательным, бережливым. В наш первый раз. Сейчас всё будет по-другому. Почему? Чёрт его знает. Просто чувствую. И не сказать, что это меня огорчает. Так действительно проще.
Жилистые руки поднимаются немного выше. Дан склоняется, сжимает обнажённую грудь. Широкая ладонь скользит по животу, пробираясь между разведённых ног, пока вторая поочерёдно оттягивает соски, заставляя извиваться от изматывающего удовольствия.
За невыносимо яркой непродолжительной прелюдией следует нажим затянутой в латекс плоти там, где мне больше всего это нужно. Внутри всё закручивается в горячую воронку. Я не чувствую, как дышу, не понимаю, чего прошу. Только замираю, когда пальцы резко и больно подхватывают под бёдра. Не успеваю даже вздохнуть, а Дан уже дёргает меня к себе и входит одним толчком, выбивая тихий вскрик от остроты проникновения.
Мир меркнет на миг. С улицы больше не доносится музыка, не слышно скрипа пружин под моими коленями. Словно уши заложило! Мгновенный крах реальности. Я успеваю лишь всхлипнуть. Смазано, благодарно. Острое чувство наполненности продирает мышцы разрядами молнии, отзываясь раскатами блаженства глубоко под рёбрами.
Дан двигается размеренно, почти нежно. Глубокие толчки вбивают грудь в спинку дивана. Ворсистая обивка натирает соски так чувствительно, что кажется будто в лёгких воспламеняется кислород. Это бесконечная агония тела в ожидании желанного освобождения.
Я задыхаюсь, удерживая за зубами крики, давлюсь эмоциями, захлёбываюсь стонами. Дрожу вся от макушки до поджатых пальцев ног, пока Дан продолжает вбиваться, с каждым толчком будто прибавляя в размере. Распирает собой неутомимо и жадно, заставляя насаживаться ещё быстрее.
Высокие хвосты плетями хлещут по лопаткам, словно подгоняя. И это сильнее заводит. Каждое действие, каждый звук, каждая мелочь — всё работает на скорый финал. По венам текут уже, наверное, искры, так жарко и влажно ощущается воздух.
Закусив истерзанные губы, с упоением откидываю голову назад вслед за его пальцами, прихватывающими шею у подбородка. Дан порывисто подаётся вперёд, голодно и глубоко целует, извлекая из меня совершенно вымученный стон — своё имя. В учащённом тяжёлом дыхании угадывается близость разрядки, которую он благородно оттягивает. И тут же
