Сирена - Кира Касс

Родители уделяли Элизабет мало внимания, их любимцами были три старших брата. Видимо, в нашей общине в последнее время приживались лишь единственные дочери, обожаемые либо заброшенные. Элизабет была нежданным ребенком, и родители выдохлись, пока она росла. Но недостаток внимания пошел ей на пользу. Она выросла с идеей добиться успеха и доказать, что ничем не хуже мальчишек, в частности своих братьев. Сейчас Элизабет расстраивалась, что родители не увидят ее триумфа, но не теряла уверенности, что со временем сумеет справиться с любой задачей, стоит лишь захотеть.

– В конце концов, – заявила она, – какая разница, будут у меня зрители или нет?

Я расспрашивала ее о подробностях, чтобы девушка как можно дольше не забывала о старой жизни и поделилась с нами невероятными в своей обыденности историями. Элизабет нравилось шокировать людей. В первый день она сумела застать нас с Миакой врасплох не менее десятка раз. Но и дома она составляла в скребл ругательства, когда играла с матерью и друзьями. Все, что вызывало у окружающих пораженные взгляды, ее забавляло.

– Я не знаю, что такое «скребл», – призналась Миака.

Меня привлекала открытая натура Элизабет. Она была грубоватой, смешной и сердечной. Я также завидовала ее легкости в обращении с мужчинами. Если говорить языком моего времени, Элизабет уже разделила ложе с возлюбленным. И не одним. А ведь мы почти ровесницы! Как же изменились нравы! Мне хотелось задать сотню вопросов, но полученное в детстве воспитание одержало верх. Возможно, когда мы сойдемся поближе, я наберусь хотя бы половины ее дерзости и спрошу. Времени у нас предостаточно.

Миака показала Элизабет все хитрости нашего существования, а я сидела и наблюдала за ними со стороны. Поскольку нас стало трое, я теперь могла отправляться на вылазки к Океан, и сестры не будут чувствовать себя брошенными. Наступала новая эра. Я сложила в уме все годы. Тридцать два из них я провела в горечи, сокрушаясь, что сделала неверный выбор. Потом почти год я прожила в одиночестве, купаясь в печали и злости на Океан и себя. Затем еще год, знакомясь с Океан. И последние одиннадцать лет прошли мирно, в общении с сестрами и нашей покровительницей. Всего сорок пять лет. Плюс девятнадцать прожитых ранее. За плечами долгая жизнь, но я, оказывается, не готова к новой эпохе.

Одной из наиболее разительных перемен стала реакция на условия нашей службы. Я не знала мнения Эйслинг, но, судя по ее холодности, решила, что ей все равно. Миака притерпелась с годами, но всегда боролась с унынием после нашей работы. А вот Элизабет оказалась крепким орешком. Ее не пугало, что мы забираем жизни. Она не считала себя жестокой, скорее, я бы назвала ее бесчувственной. Чужие смерти не смущали ее. Отношение Элизабет оказалось настолько заразным, что вскоре Миака последовала ее примеру и начала относиться к кормлению Океан с долей скептицизма. Только я по-прежнему страдала. Океан понимала мои чувства и всегда предупреждала заранее. После работы мне требовалось побыть одной, подальше от нечеловеческого спокойствия Элизабет и Миаки.

Я не осуждала сестер. Если они сумели примириться со своей службой, мне оставалось только радоваться. Но я не могла. Смерть причиняла мне боль, ранила все мое естество. Эйслинг укрывалась своим одиночеством, Мэрилин выпивала бокал вина. Миака раньше рисовала, а сейчас они с Элизабет смотрели кино или бездельничали. Но я воспринимала все иначе. Поэтому на несколько дней я терялась в мечтах и строила мир, где все обстояло по-другому. Я старалась скрывать свои мысли от Океан – мне не хотелось Ее обидеть. И, чтобы не выглядеть перед сестрами слабой, я ничего не рассказывала Миаке и Элизабет.

После одного из кормлений я отправилась на несколько дней на свой остров. Океан всегда великодушно относилась ко мне, несмотря на то, как тяжело мне давался разговор с Ней после службы. Через несколько лет после острова Она преподнесла мне еще один связанный с ним подарок. Кто-то потерял или выкинул гамак, и Она нашла его. Когда подарок вынесло на берег, я прыгала от счастья, как ребенок. На западном побережье острова стояла небольшая рощица, куда гамак прекрасно вписался. И когда я прибыла на остров в этот раз, то направилась прямиком туда.

День уже клонился к вечеру, я забралась в гамак в своем тяжелом платье и наблюдала за заходящим солнцем. Человек не в состоянии смотреть на солнце и не ослепнуть, но мои глаза прекрасно выдерживали яркий свет. Сияние успокаивало меня, завораживало. Когда солнце скрылось за широкой спиной Океан, я тут же заснула.

Не знаю, что послужило причиной, но мне приснился день, когда я стала сиреной. Многое забылось. Наша память похожа на неисправный фотоаппарат, никогда не известно, насколько четким получится воспоминание, которое мы пытаемся сохранить. Но во сне смутные образы последних минут моей человеческой жизни всплывали с поразительной ясностью.

Корабль резко сворачивает с залитых солнечным светом вод к маячащему на горизонте серому пятну. Я лежу на полу и борюсь с вызванной качкой тошнотой. Вот я на палубе, в спасательном жилете, зажимаю уши от криков. Взрослые мужчины прыгают за борт, навстречу смерти. Стена воды настолько высокая, что бежать бессмысленно, да и некуда.

Сделай глубокий вдох, Кэйлен. Держись крепче.

Под водой с меня сорвало жилет. По ногам ударило чье-то тело. Я умирала. Теряла свою семью. Теряла все, что у меня есть.

Я распахнула глаза навстречу царящей на острове темноте. Капал легкий дождь, и, хотя вода была теплой, я считала, что все еще тону. Изо рта вырвался крик.

От полосы прилива до меня донесся Ее голос, нежный и утешающий. Конечно, Она меня услышала, ведь шел дождь. Я рыдала так сильно, что сотрясалась с каждым вздохом. Я с трудом выбралась из гамака, доковыляла до берега и опустилась на песок на кромке прибоя.

Мне приснился кошмар. Уже все в порядке.

Если Она в тот момент присматривала за мной, то должна была видеть повод для слез. В любом случае Она промолчала и не стала вмешиваться. Воспоминание заново всколыхнуло все причины, почему я так долго злилась на Нее, но я не стала в них копаться. Все умирают. Каждая душа рано или поздно войдет в небесные врата. Я отмахнулась от грустных мыслей.

Через неделю я вернулась к сестрам.

Рядом с Элизабет грустить не приходилось. С самого начала она полностью открыла нам свое сердце. К тому же в ней пропадал великий комик. После первого же дня, проведенного вместе, мы решили поселиться где-нибудь подальше от людей. Элизабет то и дело отпускала шуточки, и мы с Миакой против воли разражались смехом. Удержать его было невозможно, так что единственным выходом оставалось держаться подальше от людей, чтобы не навредить им.