Единственный свидетель - бог - К Тарасов

- Не шевелитесь, майор, - командует органист. - Руки поднимите. Повыше. Иначе сами знаете, какая получится неприятность. А ты, - органист кивает Локтеву, который, подобно рыбе, выброшенной на берег, хватает ртом воздух, - стань рядом с командиром. И вы, и вы (Белову, ксендзу) тоже рядом. Все вместе.

Хоть я и лежу в постели, я чувствую озноб, которым охватило свидетелей.

Удачно он Саше попал, думаю я. Чего это я не пожалел парня. Впрочем, сам виноват. Зевать не надо. Ничего, даст бог, сквитаемся.

- Стась, открой подвал, - командует органист.

- Ты этого не сделаешь, - шепчет Буйницкий. - Это нельзя.

- Поторопись, дурак, - прикрикивает органист.

- Опомнись, - призывает Буйницкий.

- Выхода нет, - говорит органист. - Ключи. Быстро.

- Неужели вы нас убьете? - спрашиваю я и провокационно делаю шаг вперед.

Органист, не раздумывая, нажимает спуск.

Мне, однако, везет - осечка.

Я молниеносно посылаю руку в карман, но не успеваю, органист передергивает затвор раньше.

- Подлец! - кричит Стась Буйницкий. - Убийца! - и бросается на брата.

Луцевич стреляет в сакристиана в упор. Это означало бы точную смерть, если бы пистолет не отказал вновь.

Буйницкий бьет органиста кулаком в лицо, но не очень удачно, с ног не сбивает, хватается за пистолет и свободной рукой лупит куда попало. Белов бросается на помощь.

- Не надо, - останавливаю я его. - Пусть подерутся.

Пока братья избивают друг друга, я достаю свой пистолет и снимаю предохранитель.

- Достаточно, - кричу я. - Разойдитесь. В сторону, пан сакристиан. Пан органист, не надо ломать затвор - обойма пуста.

И я делаю паузу, чтобы он смог осознать происшедшие перемены.

И вот настал мой звездный час в этом деле, долгожданная минута, ради которой три дня иссушался мой мозг. Я говорю:

- Гражданин Буйницкий Валерий Антонович, вы задержаны по обвинению в двух умышленных убийствах, а также в нападении на инспектора милиции, насильственном захвате оружия и попытке убийства майора милиции и родного брата.

Полная тишина. Моя победа. Торжество следствия. Готов органист. Накрыт. Хорошо я все рассчитал. Красиво. Самому нравится. И свидетели трое, и брат, самое важное, брат сломался, и пистолет в руках. Правильно я его разрядил. Как чувствовал. Перед Сашей покаюсь, обиделся, чуть не плачет с досады. Ничего, ничего, простит. Славно получилось. Хорошо. Вот так, пан органист. Это не Жолтака убогого убивать. Крупная ты, наверно, сволочь. Ну, ксендзу сегодня без валидола не обойтись. Совсем остолбенел старик. И художник. Песни вместе пели. Спета песенка. Сыграны хоралы. Ну, еще раз на пистолет посмотри. Дошло наконец. Открылось. Тоскливо. Это я понимаю, что невесело. Что же ты теперь сделаешь?

- У меня есть просьба, - смиряется органист.

- Какая?

- Один патрон.

- Не по заслугам честь, - отказываю я. - Вы держали в руках пистолет? Что сделали? То-то.

- Ну что, пан сакристиан, - обращаюсь я к Стасю Буйницкому, - у вас еще есть основания скрывать брата от возмездия?

Сакристиан молчит, по-видимому, он не слышит моего вопроса, у него, по-моему, в ушах стоит звон, поскольку братец сумел ударить его в ухо рукоятью пистолета.

- Гражданин Петров, - окликаю я художника. - Я обещал освободить вас в полдень - можете идти. Идите, идите. За воротами стоит милицейская машина, передайте, пусть придет конвой.

Локтев забирает у органиста пистолет и отходит в сторону заполнить обойму. Вид у него при этом невеселый.

Остальные немы и недвижимы.

Наконец органист, конвоируемый милиционерами, в последний раз переступает порог костела и глухой стук двери, как стук гильотины, символично отсекает его от жизни. Такое мрачное исчезновение брата вгоняет Стася Буйницкого в истерику.

Сострадательный ксендз Вериго кладет ему на голову руку и говорит утешительные слова успокоения: "Стась, не надо, возьмите себя в руки. Успокойтесь, Стась" - и так далее, что производит на сакристиана благотворное действие. Он обращает на меня взгляд, полный тоски, и покаянно говорит:

- Меня тоже следует арестовать.

- Знаю, - соглашаюсь я. - Всему свое время. Прежде поговорим о деле. Как брат объяснил вам первое убийство? Что он такое сказал, чему вы поверили?

- Чему я поверил! - словно в просветлении повторяет сакристиан. Господи! Все произошло так быстро, нелепо, страшно, мгновенно произошло... Когда ушел Белов, Валерий спустился вниз и заговорил с незнакомцем... потом позвал меня, сказал закрыть костел... В эту минуту вошел Жолтак... Брат и тот человек беседовали... Жолтак увидел их вместе... Мне было не по себе, вышел во двор... Затем дверь костела отворилась, и брат позвал меня... "Открой подвал", - сказал он. "Зачем?" - спросил я. "Я убил его", - ответил он. Я онемел. Тогда брат стал говорить, что этот человек бывший эсэсовец, был с ним в одном отряде, а сейчас шпион, из-за границы... "У меня не было выхода, - сказал брат. - Если бы он вышел отсюда, он выдал бы меня, а я не могу позорить дочь..."

Такое вот дело, думаю я, вот что выплывает.

- Вы любили брата? - спрашиваю я. - За что?

- Я не любил его, - говорит Буйницкий. - Я люблю племянницу.

- Но как он здесь жил под чужой фамилией?

- В тридцать девятом году он уехал учиться в Варшаву... Потом война... Все думали, что он погиб... Но вот в сорок шестом году осенью... ночью... он пришел... голодный, истерзанный, на грани отчаяния... Оказалось, попал в плен, там выбор - пуля или в полицию... стал полицейским... клялся, что ничего дурного не делал... Добрые люди достали ему новые документы, он прячется, хочет уехать, просил денег... Как раз недавно мама умерла... поверил... В костеле не было органиста, я подсказал...

- Понятно. А убийство Жолтака? Почему вы с ним примирились?

- О боже! - ужасается ксендз Вериго.

- Нет, я не знал! - вскрикивает Буйницкий. - Все твердили самоубийство. Вы тоже сказали - сам. Я спрашивал у Вали - она говорила, что отец спал страшно пьяный.

- Он не спал, - открываю я им глаза на истину. - Дело происходило так. Он пришел к ксендзу, пил, пел песни, устроил скандал дома и заснул пьяным сном на глазах у дочери. Это алиби. Однако пьян он не был, последнюю бутылку - это отметил в своих записях ксендз - он не тронул, ее выпил художник. Зачем он пошел к Жолтаку? Потому что я случайно проговорился, что у Жолтака находится Локтев. Ему было важно узнать, сказал ли Жолтак Локтеву, что видел встречу в костеле. Жолтак не сказал. На свою беду. Тогда ваш брат совершил второе убийство. Сейчас полностью понятны и мотивы первого. Человек, убитый вашим братом, по паспорту его фамилия Клинов, но он такой же Клинов, как ваш брат - Луцевич, никакой не шпион. Нам еще предстоит разобраться, как к обоим попали чужие документы. Вернее всего, истина окажется печальной.

Этот ЛжеКлинов во время войны был с вашим братом, иначе он к нему не пришел бы. Маленькая заметочка в газете разрушила его мир. Он оказался на виду, ему стало страшно. Он знает, что военные преступления не имеют срока давности, таким преступникам закон не прощает. И двадцать, и тридцать лет последующей, благопристойной, добродетельной жизни не уменьшают вину за убийства, предательства, карательную службу. Он не может сказать о своем прошлом жене, друзьям, знакомым - никому, даже случайному собутыльнику. Признание делает его врагом любому человеку. А меж тем ему хочется поддержки, помощи, хотя бы совета. И он надеется найти их здесь, в костеле, где пристроился и неприметно живет его бывший сообщник. ЛжеКлинов завидует ему. Ведь все, что он делал после войны, его многолетние усилия, его новая жизнь - все может пойти прахом. А тут безопасно. Ему, наверное, показалось, что тут он обретет спокойствие, пересидит тревожные дни. Утром в четверг, я думаю, он караулил у костельной калитки, ожидая, когда появится органист. И действительно, он вошел следом за ним. Но в костеле оказались посторонние. Ваш брат заметил бывшего приятеля. Когда ушел Белов, решил узнать, зачем здесь ЛжеКлинов. На свое несчастье, тот рассказал правду, и органист пустил в ход подсвечник.

Ваша ложь, Буйницкий, о некоем человеке в сапогах следствию не помешала, а вот ложь вашей племянницы о времени прихода в костел путала карты основательно. Стоило бы ей поверить, и нам пришлось бы подозревать в убийстве ксендза Вериго. Кто ее подучил: отец или вы?

- Я не учил, - говорит Буйницкий. - Вообще, когда я увидел брата у ксендза пьяным, поющим песни после совершенного убийства, мне стало жутко на него смотреть...

- Тем не менее, вы молчали. И даже сегодня не решились заговорить, хоть вас назвали убийцей.

- Я думал о Вале.

- Вообще-то ее следовало наказать, - говорю я. - Единственное, что ее извиняет, это фамильное сходство с вами. Это был ключ. Дарственные подписи "дядя Стась" подтвердили ваше прямое родство. Все остальное вытекало из этого факта. Ваши чувства к племяннице понятны, но какою бедой они могли обернуться для других. Представьте, что было бы, если бы пистолет был заряжен. Мы все, и вы тоже, лежали бы сейчас штабелем в подвале.