Моя жизнь с Чаплином - Лита Чаплин

Я попыталась расправить смявшуюся юбку, и начала приводить в порядок волосы. Звуки шагов и голосов двинулись дальше, а он вернулся обратно, ворча: «Вот мерзавцы». Я боялась, что он снова накинется на меня, но он этого не сделал; он уселся на стул нога на ногу, и наблюдал, как я причесываюсь.

— Ты выглядишь несчастной, Лита.

Я кивнула.

— Я хочу заниматься любовью с тобой, — сказал он так обыденно, словно сообщал: «Я собираюсь завязать шнурки на ботинках». Потом добавил: — Когда будет подходящее время и место, мы займемся с тобой любовью.

Я отважилась спокойно, но решительно ответить:

— Нет, не займемся.

Его это слегка озадачило:

— Почему? Из-за предрассудков среднего класса? Или тебе не понравилось, как я трогал тебя?

— И то, и другое. Пожалуйста, не будем об этом говорить.

— Нет, мы должны, — сказал он, правда, без особого нажима. — Я не пещерный житель, Лита, даже если на минуту напоминал такового своим поведением. Я совершенно нормальный человек, а ты очень красива. Но ты пока еще не знаешь, что значит быть женщиной. Ты же хочешь стать взрослой и познать жизнь во всей полноте? Я буду твоим учителем, Лита.

Теперь я не испытывала страха или отвращения, просто чувствовала себя измотанной.

— Мне надо идти, — сказала я и прошла мимо него, не поднимая глаз.

Он не встал, но его мягкий голос задержал меня:

— Я рассчитываю, что ты не станешь рассказывать маме об этом визите. Это не звучало как вопрос.

— Конечно, нет.

Он кивнул:

— Правильно. Если тебе пора идти, может, поцелуешь меня на прощанье? У меня уже нет гриппа, так что тебе нечего бояться.

Я направилась к двери.

— До свидания, — сказала я и вышла, слишком взволнованная, чтобы говорить или слушать что-то еще.

Когда я вернулась в комнату, мама все еще спала. Я смотрела на снежные сугробы в половину человеческого роста за окном, в полной уверенности, что душ, который я собиралась принять, не способен очистить меня.

На следующее утро Чарли был на ногах, преисполненный решимости работать. Мы задержались в Тракки на лишних четыре дня к шумному всеобщему неудовольствию. Чарли не разговаривал со мной в оставшиеся дни нашего пребывания там, но всякий раз, когда мы встречались глазами, будь мы неподалеку друг от друга или на расстоянии нескольких метров, его испытующий интимный взгляд, казалось, говорил мне, что он поступит по-своему, и теперь это лишь вопрос времени и места.

Я стала молчаливой и замкнутой, а мама, уверенная, что я заболела, щупала мой лоб. Хотя внешне я казалась вялой и безучастной, изнутри меня раздирали мучительные ощущения. Я все еще чувствовала разочарование и боль оттого, что он пытался использовать меня вместо того, чтобы любить. Но каким бы безобразным ни был его грубый натиск, нельзя отрицать, что при мысли о его теле, прижимающемся к моему, на меня накатывала волна возбуждения.

На обратном пути в поезде в Лос-Анджелес нас с мамой пригласили в его апартаменты. Генри Бергман впустил нас, но Чарли так сердечно приветствовал нас, с таким подчеркнутым дружелюбием вел себя с мамой, так расспрашивал о ее здоровье после перенесенного гриппа, сопровождая лично к лучшему стулу в салоне, что я была поражена, что мама ничего не заподозрила.

— Сейчас, я думаю, самое подходящее время обсудить твой образ в картине, Лита, — говорил он, сидя напротив меня в позе полного расслабления. — Вы не против?

— Конечно, нет.

— Вот и хорошо.

Он начал рассказывать, повторяя, возможно, не только для меня, но и для самого себя подробные детали, которые мне уже были известны: «Маленький человек, — именно так он всегда обозначал роль, которую играл сам, — с глубоким почтением относится ко всем женщинам, и к хорошим, и к плохим. Он способен распознать коварство, обман и недостатки в мужчинах, но любая девушка видится ему возвышенной, прекрасной, достойной поклонения. В тот момент, когда он встречает тебя в танцевальном зале, он влюбляется. Он и мысли не допускает, что ты „весьма опытная особа“, как все говорят и все знают, — только не он. С другой стороны, он не идиот, поэтому тебе, как девице из дансинга нужно поначалу продемонстрировать легкое приятие — ты не можешь всерьез воспринимать это взрослое дитя. Это непростая проблема: ты должна производить впечатление, далекое от пуританства, но в тебе не должно быть жесткости».

Хотя сюжет «Золотой лихорадки» все еще не окончательно сложился в его голове, он явно основательно продумал образ девушки из дансинга. Мы провели час в его апартаментах, обсуждая его, он описывал его в деталях. Время от времени я перебивала его просьбами объяснить то или иное или рассказать поподробнее. Он казался довольным тем, что теперь у меня было более ясное представление о роли.

Мы были так поглощены, что на какие-то моменты я забывала, что это тот самый человек, который лежал со мной в кровати отеля. Но слишком часто за это время, проведенное вместе, его очень интимный взгляд напоминал мне об этом. В некотором смысле это была одна из самых блестящих его ролей. Он был полностью поглощен делом, но в то же время, пока он искусно анализировал образ, а мама и Генри Бергман сидели, слушая и наблюдая, его дерзкие глаза говорили мне о его плане затащить меня в постель.

То, что я читала смысл его взглядов и его колоссальное напряжение, будучи в непосредственной близости от мамы, причиняло мне ужасный дискомфорт. Я ни на йоту не поощряла его выражением своих глаз. Я точно знаю, тем не менее, что тот час под его пристальным эротическим взглядом я укрепилась в своем решении. Если мы останемся наедине снова, я готова отдаться ему. Отдаться со всей страстью.

Мы вернулись в Лос-Анджелес в воскресенье и должны были явиться в студию в понедельник утром. Воскресный день стал для меня настоящим испытанием. Меня бросало из стороны в сторону — то я думала, что ни за что не смогу пойти на это, то — доживу ли до момента, когда снова увижу его.

Когда в понедельник мы с мамой пришли на студию, мы обнаружили, что декорации уже полностью построены и все в полном порядке. Но во время обеденного перерыва я увидела Чарли с молодой женщиной. Мое сердце екнуло. Она только что прибыла, и Чарли весело приветствовал ее, нежно обняв при этом. Это не была Пола Негри, его предполагаемая невеста, которую я бы узнала. Она была темноволоса и выглядела достаточно экзотично, благодаря длинным, безупречно накрашенным ногтям и тонкой, гибкой фигуре. Она тоже обняла его. Они отправились вместе, под ручку в кафетерий.

Делая вид, что не придаю этому особого значения, я спросила Мака Суэйна, знает ли он, кто это. «Это Тельма Морган Конверс, — сказал он, — сестра-близнец Глории Вандербильт».