Журнал «Вокруг Света» №10 за 1980 год - Вокруг Света

И тут из-за гребня холма вышли подросток с посохом, свирелью, в такой же, как у Шеху, одежде и следом за ним худощавый молодой африканец в потертом европейском костюме, с небольшой кожаной сумкой в правой руке.

— Сосед пожаловал, — радостно заулыбался Шеху, опустив алгайту, которую держал наготове у губ.

Сосед Шеху — Дико, как я и предположил, тоже был пастухом. А его спутник Ангулу Фари оказался важным по местным меркам лицом — разъездным ветеринаром. Ангулу Фари нет еще и тридцати. Он окончил Факультет животноводства университета в городе Зариа, год проработал в министерстве сельского хозяйства штата Сокото. Но дал о себе знать «зов крови» (предки Ангулу Фари были боророджи, а родители перебрались в город), и теперь он помогал кочевникам уберегать скот от болезней, неделями отмеряя десятки миль по саванне.

Из Шеху, видимо, получился хороший пастух осмотр стада закончился быстро, а его результатами, судя по разговору, остались довольны и хозяин и ветеринар Нигерийцы подошли к валуну, где я расположился Ангулу Фари присел рядом.

— Ты так и не сказал, как называются ваши козы, — напомнил я Шеху.

— Козы этой породы называются «красный сокото», — ответил за него Фари. Видимо, пастушок уже передал ему содержание нашего разговора. — Откуда они взялись, пока неизвестно. Предполагают, что при вели с собой фульбе. Важно другое. Порода эта прижилась в основном тут, в Северо-Западной Нигерии. Люди издавна подметили, что только выделанная кожа коз «красных сокото» и только из этих мест получается самого высшего качества. Пробовали «красных сокото» разводить и в других районах Нигерии и даже в других странах, где климат помягче нет пятидесятиградусной жары, харматтана, пыльных бурь, где в достатке трава, вода.

Козы прижились хорошо, расплодились, но вот кожа у них не та, с местной не сравнить. Наверное, все дело в здешних условиях — сухой, в общем-то, климат, своеобразный травостой, наличие в траве и воде определенных микроэлементов.

Выяснив, что мне надо попасть в Сокото, Ангулу Фари напросился в попутчики ему необходимо было побывать в министерстве. Я охотно согласился уж ветеринар-то должен знать тайну «марокканской кожи».

Увы, на спидометре пошел третий десяток миль, а Ангулу Фари упорно молчал.

— Много у вас в Нигерии «красных сокото»? — спросил я, чтобы завязать разговор.

— Порядочно! В одном только штате Сокото миллиона два, все на попечении подростков.

— Нелегкая ноша на слабых юношеских плечах, — согласился я, вспомнив Шеху и его соседа пастушка.

— Слабых? Видели бы вы, как эти подростки, отнюдь не могучего сложения, с биджими управляются.

Раз в год, перед началом сухого сезона, прежде чем откочевать в долины рек, боророджи собираются родовыми кланами на свой праздник — «гаута увасан» Все от мала до велика наряжаются в традиционные одежды. Каждая семья не скупится — готовит мясное блюдо. С утра до вечера в руге звучит музыка, не прекращаются танцы, на которых парни выбирают себе невест (у кочевников скотоводов браки разрешены только внутри одного клана). И все же главное событие — игры молодежи, называемые, как и праздник, «гаута увасан» и чем-то напоминающие родео, во время которых юноши показывают свою силу и ловкость.

«Гаута увасан» устраиваются на не большой площадке, размером с волейбольную, ничем не огороженной. На нее выводят матерого быка зебу с крутыми рогами, спутывают ему веревками передние и задние ноги. Концы веревок метрах в пяти шести от зебу крепко держат мужчины не давая ему сдвинуться с места. Затем на площадку выходит старый пастух и предлагает подросткам вступить в единоборство с быком. Смельчак, как правило, находится. Он становится перед зебу на колени в пределах досягаемости грозных рогов и начинает дразнить его щипками за ноздри. Бык, не привыкший к такому обхождению, естественно, приходит в ярость и пытается поддеть обидчика на рога. Но это не удается: пастушок, изгибай туловище во все стороны, ловко увертывается, да и мужчины начеку — не позволяют животному передвигаться. Доведя зебу до белого каления, подросток забегает сбоку, вскакивает ему на шею, хватается за рога. Разом отпускаются веревки, и тут-то начинается захватывающее дух зрелище.

Бык бросается из стороны в сторону, кружится, брыкается, яростно, мотает головой, стараясь сбросить седока. Так проходит минут десять-двадцать, и все это время пастушка, точно кузнечика на самом верху былинки, раскачиваемой сильным ветром, немилосердно трясет и швыряет.

Постепенно силы покидают биджими. Почувствовав слабость зебу, подросток, используя рога, как рычаги, начинает крутить ему шею. Видимо, в это время у зебу наступает удушье или же он теряет ориентировку. Во всяком случае, движения быка слабеют, и наконец под восторженные крики болельщиков. Он, словно обессилевший путник, нехотя опускается на землю.

Зрители расступаются, а зебу, вскочив, тяжело трусит в саванну. На площадку выводят свежего быка, и в противоборство вступает новый пастушок Ну а победителем считается тот, кто быстрее других уложит быка «на лопатки».

...Сокото поразил меня обилием деревьев Купами и в одиночку, они были всюду — на улицах, площадях, во дворах. Впрочем, как вскоре выяснилось, необычного тут ничего нет: своей северной окраиной Сокото упирается в полноводную реку.

Сокото, основанный каким-то аборигеном и унаследовавший его имя, ведет свое летосчисление с XII века. В скромной деревеньке, открытой ветрам, долгое время было десятка два круглых хижин, куда изредка наведывались кочевники для обмена своих продуктов на продукты земледелия. Ныне Сокото — столица штата с таким же названием. Его население перевалило за сто тысяч (в Африке такой город считается довольно крупным). Здесь есть цементный завод, кожевенная и ткацкая фабрики, построены школы, больницы, кинотеатры, открыты магазины. Вечером на улицах и площадях вспыхивают гирлянды электрических огней, до сих пор вызывая восхищение стариков, помнящих времена, когда Сокото жил при коптилках и свечах.

Город нехотя приходил в себя после полуденного оцепенения. Раскаленные улицы были еще сонны, лишь изредка на них появлялись прохожие да проскакивали автомашины. Мы остановились под тенистым деревом

— Вот мы и приехали! — Ангулу Фари распахнул дверцу.

Если бы не стоявший в воздухе резкий, тошнотворный запах гниющих кож, квартал маджеми ничем не отличался бы от других кварталов Сокото. Справа тянулась глухая глинобитная ограда высотой примерно в два человеческих роста, и на первый взгляд могло показаться, что это стена одного большого жилища. Однако «закнвайе» — тонкие, похожие на прямые слоновые бивни выступы на плоских крышах, разделяющие «соро» (Дом (хауса) ), как межевые столбы, — и двери говорили о том, что перед нами отдельные дома, сомкнувшиеся друг с другом своими наружными без окон стенами.

Пригнув голову, вслед за Фари я шагнул в проход в стене, из-за которой доносился ритмичный звук, словно кто-то тер белье на стиральной доске Мы оказались в «зауре» — небольшой комнате, нечто вроде проходной или прихожей. Как объяснил мой спутник, отсюда можно пройти в соро только с разрешения хозяев.

Ангулу Фари громко кашлянул. Стало тихо, и к нам вышел невысокий хаусанец в кожаном фартуке, надетом прямо на обнаженное по пояс тело. Тыльной стороной правой ладони он смахнул пот, обильно покрывавший высокий лоб, и только после этого церемонно поздоровался. Когда Ангулу Фари представил меня и объяснил, что я специально приехал в Сокото из далекой страны, чтобы познакомиться с искусством здешних кожевников, маджеди, немного поколебавшись, пригласил нас пройти в дом.

Слева от зауре во дворе находилась мастерская по выделке кож. Вдоль стены на веревке, как белье, сохли на солнце шкуры. Неподалеку стояли две железные бочки с водой. Тут же была прилажена широкая наклонная доска — главный «станок» в дубильне Умару Суле. Один ее конец лежал на чурбаке высотой со стол, другой — у самой земли упирался в колышек. На доске распласталась козья шкура, а к чурбаку был прислонен железный скребок с двумя деревянными рукояткам. Рядом в двух круглых ямах мокли, вспучившись, словно бока бегемотиков, заготовки. В четырех бачках, каждый ведер на пять, хранились «специи».

От зауре утоптанная дорожка вела через двор к самому дому — трем глиняным коробкам: в центре стояло жилище хозяина (по хаусанским обычаям он располагается отдельно от семьи); справа — жены и детей, слева — хранилище для кож Умару Суле не пригласил нас в свою «комнату», видно, стыдился ее бедного убранства, а предложил устроиться на стоявших в тени у стены чурбаках, заменявших стулья, и стал подробно рассказывать о секретах своей профессии.

Умару Суле — потомственный маджеми. Правда, его дед жил в городе Кано, потом перебрался в Сокото, куда боророджи свозят шкуры для продажи. Сейчас в Нигерии есть и кожевенные фабрики, причем их продукция дает немалую толику в валютных поступлениях. Но по-прежнему большим спросом пользуются изделия ремесленников. Как и в прошлом, выделка кож остается предельно простой. Однако эта простота, предупредил Умару Суле, обманчива: стоит передержать шкуры на солнце или в яме с водой, снять скребком лишний слой — и все пойдет насмарку. Кожа потеряет свой естественный рисунок, станет ломкой, как солома.