Безумие толпы - Пенни Луиза

Что, если помочь тем, кто страдает от невыносимых и бесконтрольных болей, умирающим, прикованным к постели, превратившимся после удара в овощ, слабым и немощным? Что, если облегчить их страдания? Простой инъекцией? Они будут избавлены от мук, а общество – от расходов. От бремени.

Хотя это слово никогда не произносилось, оно подразумевалось. Невидимо присутствовало.

А если оптовые смерти сотен тысяч пожилых мужчин и женщин, смерти, которые во время пандемии случались сами по себе, поставить на поток, разве это не будет милосердием? Добротой? Даже человечностью?

Разве не усыпляют неизлечимо больных животных? Разве это не считают поступком, основанным на любви? Так в чем разница?

Королевская комиссия, получив доклад Робинсон, отказалась его рассматривать. Легитимировать само предложение.

Но…

Но профессор Робинсон отправилась в турне со своими лекциями. Она вывешивала свои графики и демонстрировала, с присущей ей твердой уверенностью, удивительно очевидную корреляцию между сэкономленными деньгами и деньгами, необходимыми для возрождения после экономической катастрофы, вызванной коронавирусом.

Если реализовать ее предложения, то все будет хорошо.

И разве ассистированный суицид уже не легализован в Канаде?[36] А то, что предлагает она, Робинсон, представляет собой только еще один шаг в этом направлении.

Конечно, если осуществить проект профессора Робинсон, то право умереть превратится в обязанность, но жертвы свободному обществу необходимы.

И в последнее время профессор, ободренная растущей поддержкой, деликатно обращала внимание и на другую сторону жизненного цикла. На младенцев. С врожденными пороками развития.

И на то, как можно облегчить их страдания.

Гамашу казалось теперь, что они заперты в каком-то подобии мистерии, финал которой определит, в какую сторону должны двигаться грядущие поколения.

Впрочем, существовал способ остановить это. Если лицо, возглавляющее, легитимирующее эту кампанию…

– Я написал отчет о сегодняшних событиях, – сказал Гамаш, обрывая собственную мысль. – И конечно, будет проведено расследование.

– Я завтра утром напишу… – начал Жан Ги и хотел продолжить: «…заявление об отставке», но Гамаш перебил его.

– Как? – спросил он, подаваясь вперед и держа крепко сцепленные руки на столе. – Как в зал прошли люди с хлопушками. И с пистолетом? Как этот пистолет оказался в руках стрелка? Скажи мне честно, в какой момент ты покинул пост у входных дверей?

– Только после того, как мы впустили последнего пришедшего на лекцию и закрыли двери. Никто не входил после меня, patron. И всех, кого пропускали в зал, тщательно обыскивали. Я это знаю.

Гамаш верил ему.

– Значит, кто-то спрятал пистолет в здании заранее. Кто-то, имевший туда доступ.

– Брат Тардифа, – предположил Бовуар.

– Да. Вероятно. Но мы должны копать глубже. Надо искать человека, который заранее знал об этой лекции и мог, не навлекая на себя подозрения, пройти в бывший спортзал.

– Смотритель?

– Возможно.

Гамашу не хотелось думать, что Эрик Вио может быть соучастником, но в то же время он знал, что это обоснованный вопрос.

К сожалению, в старом спортивном зале отсутствовали камеры наблюдения. Такое оборудование было бы слишком дорого для редко используемого и к тому же не представляющего особой ценности помещения. Но у Бовуара возникла мысль на этот счет.

– Помните видео, которое мы смотрели несколько недель назад? Для любителя из публики, снимавшего лекцию на телефон, запись была слишком чистой, слишком профессиональной. Робинсон наверняка нанимает кого-то для съемки своих выступлений.

– Возможно, ты прав. Хотя камера была бы направлена на сцену, а не на публику. Впрочем, трудно сказать наверняка. А что с видео, снятыми зрителями?

– Пока ничего. Как вы уже отметили, камеры телефонов смотрели в сторону сцены. А после хлопушек начался сумбур. На видео все трясется, ничего не разобрать. Думаете, эти два события связаны? Хлопушки должны были вызвать панику и отвлечь внимание от выстрелов? Чтобы в давке никто не заметил стрелка?

Размышляя над этим, Гамаш медленно покачал головой:

– Не знаю. Простое совпадение кажется натяжкой, но если эти события и были заранее спланированы, то результата не дали. Выстрелы прозвучали через тридцать две секунды после хлопушек. К этому моменту люди уже начали успокаиваться. Логичнее предположить, что взрывы хлопушек и реальную стрельбу планировали одновременно.

– Может быть, все произошло по случайному стечению обстоятельств: Тардиф, услышав хлопушки, решил, что это его шанс и нужно им воспользоваться. Просто в спешке он не попал в Робинсон.

– Возможно. – Гамаш погрузился в раздумье. – Администратор стрелкового клуба сказал, что Тардиф отличный стрелок, верно? Но все же он промахнулся. Два раза.

– Напряжение в стрессовой ситуации. Мы все промахивались. Столпотворение в зале, Тардифа могли толкнуть. Да и не скажешь, что он сильно промахнулся, patron.

– Это верно. – Гамаш все еще находил мелкие щепки от трибуны, застрявшие в ткани костюма. – Если цель состояла не в убийстве Робинсон, а в том, чтобы напугать публику, то, возможно, он идеально воплотил в жизнь свои планы. Сначала хлопушки, чтобы пощекотать нервы, а потом выстрелы, гарантирующие панику.

Гарантирующие давку у дверей. И последствия. Травмы и смерти мужчин, женщин, детей. Что же за монстр этот Тардиф, подумал Бовуар.

– Видимо, он предполагал: даже если профессор Робинсон уцелеет, гибель людей в давке будет навечно связана с ее кампанией, – сказал Жан Ги. – Если не она, то ее движение будет убито.

– Ой ли? – усмехнулся Гамаш. – А ты прикинь. Беспорядки с десятками или даже сотнями жертв прогремят на весь мир. Робинсон получит известность, которую не купишь ни за какие деньги. На нее никто не взвалит вину за случившееся. Напротив, все будут считать ее жертвой, едва избежавшей смерти. Это уже происходит. В сегодняшних вечерних новостях она казалась почти совершенством. Можно подумать, специально готовилась.

– Погодите. – Жан Ги поднял руку, он не успевал следить за ходом мысли старшего инспектора. – Полагаете, она сама стоит за всем этим?

– Тардиф – промахнувшийся снайпер, – ответил Гамаш. – Промахнувшийся дважды.

– Чуть-чуть, – повторил Бовуар.

Он знал – хотя и не говорил об этом, – что если бы он был на месте Тардифа, то попал бы в цель.

Жан Ги вытащил свой блокнот и сделал себе заметку на память – выяснить, имели ли место контакты Тардифа с профессором Робинсон или ее помощницей. Но вдруг замер и посмотрел на Гамаша.

– Ты не уволен, – сказал старший инспектор, прочитав выражение его лица. – Я не упомянул тебя в отчетах, которые отправил сегодня вечером.

– Вы солгали?

– Грех упущения. Я не видел, что может выиграть Sûreté или публика от того, что великолепный полицейский будет уволен за один промах, от которого не случилось никакого вреда.

– Если это выяснится, вас уволят, – сказал Бовуар.

– Меня уже увольняли, – кивнул Гамаш. – Подозреваю, им наскучило менять имя на дверной табличке. Послушай, Жан Ги, это моя вина. Если я защищал чужого человека, то ты защищал собственную дочь. Ты дал мне понять это предыдущим вечером. Предупредил меня. И ты был прав. Она нуждается в защите. Это дело твоей жизни. Важное дело.

– Я нарушил приказ, – проговорил Бовуар.

– Я знаю. Слушай, ты хочешь быть уволенным? – Когда Бовуар отрицательно покачал головой, Гамаш сказал: – Bon, тогда перестань спорить. Прими это как данность.

– Merci. – Потом Жана Ги осенило. – Этим делом займется отдел тяжких преступлений? Это же не убийство. Не наша сфера расследования.

– Non. Я попросил, чтобы расследование было поручено нам. И получил согласие.

Жан Ги начал было спрашивать, почему Гамаш захотел вляпаться в такую грязь, но остановился на полуслове. Он понял.

Если за дело возьмутся сотрудники отдела тяжких преступлений, они точно выяснят, что произошло. И обнаружат, что Бовуар пренебрег своим долгом.