Там, где престол сатаны. Том 2 - Александр Нежный

– Господу помолимся!

– Г-гав! – откликнулся заточенный на кухне Гриша.

Отец Викентий свирепо глянул на Сергея Павловича. Доктор Боголюбов недоуменно пожал плечами. Собака лает, что является для нее естественным выражением чувств – в данном случае, горькой обиды на людей, отвергнувших ее общество.

– О имени Твоем, Господи Боже Истины, и Единородного Твоего Сына, и Святого Твоего Духа, – поглядывая в служебник, гремел о. Викентий, – возлагаю руку мою на раба Твоего Бориса, сподобльшагося прибегнути ко Святому Имени Твоему, и под кровом крил Твоих сохранитися…

Лицо оглашаемого профессора покрылось румянцем волнения. Он глубоко вздохнул и тут же, по слову священника, обратился на запад, лицом к стене, оклеенной обоями в розовых цветочках и украшенной репродукцией с изображением пышнотелой особы, лежащей на постели в чем мать родила. Отец Викентий с негодованием указал на нее Сергею Павловичу и резким взмахом руки потребовал удалить блудницу с глаз человека, избавляющегося от рабства злу, жизни во тьме и плена низким страстям. Сергей Павлович на цыпочках подкрался к стене, снял нагую девицу и на время совершения таинства поселил ее в прихожей. (При этом он не смог не отметить, а отметив, тут же себя осудил и раскаялся, несомненное сходство зада красавицы с такой же частью тела Людмилы Донатовны.) Между тем, пока профессор сквозь стену в обоях глядел на запад, обе руки при этом имýща горé, о. Викентий требовал от него отречения от сатаны.

– Отрицаеши ли ся сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его? – И сам же подсказывал верный ответ: – Отрицаюся.

– Отрицаюся, – севшим голосом трижды отвечал Борис Викторович на трижды заданный вопрос. И быв затем спрошен: «Отреклся ли еси сатаны?», утвердительно кивнул и, наученный священником, молвил: – Отрекохося.

– И дуни, и плюни на него! – вскричал о. Викентий и в ярости даже топнул ногой, побуждая профессора без страха и сомнений бросить врагу рода человеческого сей вызов и выйти на последнюю с ним брань.

Борис Викторович набрал полную грудь воздуха и дунул изо всех сил.

– Плюй теперь на него! – требовал ученый монах, уже не обращая внимания на оглушительный лай томящегося на кухне дога. – Плюй в эту мерзкую рожу! В эту свиноподобную харю! В эту погань!

Профессор стеснительно сплюнул себе под ноги. Неудовлетворенный, с одной стороны, ненужным правдоподобием плевка, долженствующим быть не сгустком исторгаемой из уст слюны, а символом глубочайшего презрения к врагу, с другой же, отсутствием в нем подобающей направленности и духовной силы, о. Викентий с укоризной вздохнул:

– Эх ты, чадо…

Но все равно: отречение от сатаны состоялось, и крещаемый Борис обрел право снова обратиться лицом к востоку и опустить руки. Перемена положения (в последующем изъяснении его высокопреподобия) была наполнена высоким смыслом. Она, в частности, означала, что мятеж Бориса Викторовича против Создателя завершился, Борис Викторович осознал тщету своего бунта и глубочайшую неправоту своих представлений о бытии и отныне являл собой пример смирения, покорности и послушания. Следующий вопрос трижды задал ему священник и трижды получил требуемый ответ.

– Сочетаваеши ли ся Христу?

– Сочетаваюся.

Тот же вопрос был затем поставлен в прошедшем времени, и ответ на него подтверждал, что великое духовное событие свершилось.

– Сочетахся, – промолвил Борис Викторович с чрезвычайной серьезностью.

– И веруеши ли Ему?

Страшный, если вдуматься, был вопрос! Ибо утвердительный ответ требовал от человека коренных и необратимых перемен его жизни. А есть ли в твоем сердце, о человече, силы, способные вытянуть тебя из наезженной колеи и поставить на каменистую тропу христианского жития? Возможно ли тебе совладать с привычными страстями и страстишками, вырвать из себя корень лжи, жало похоти, занозу уязвленного самолюбия, стрелу гордыни, копье превозношения, от коего померкли прежде сиявшие непорочной белизной ризы апостольской Церкви? Способен ли ты отворить двери своего дома нищему с лицом свекольного цвета и трясущимися руками? Возлить елей и вино на раны беспутного бродяги? Приютить обитающее в подвале дитя, которое мать лишила любви, улица – непорочности, общество – помощи? Очистить сердце, дабы узреть Господа во всей славе Его? Ежели ты готов взвалить на себя бремена, столь неудобоносимые, что от них, как от огня, бежит подавляющая часть канонически верно окрещенного человечества; или, во всяком случае, надеешься, что они придутся тебе впору, тогда глаголь: «Верую, яко Царю и Богу». Искренность твоих побуждений, о брате возлюбленный, несколько смягчит угрызения твоей совести, когда ты с печалью обнаружишь собственную немощь в преодолении самого себя. Но берегись лукавства в священную для тебя минуту! Кого думаешь обмануть? Того, Кто знал о тебе еще до бытия твоего? И Кто ведает, для вечной ли жизни принимаешь ты святое крещение или в силу каких-то иных причин и обстоятельств, которые в любом случае выставят тебя перед Ним в непригляднейшем свете?

Что в данном случае можно было сказать о профессоре, за которым с неясным чувством наблюдал Сергей Павлович?

Вне всякого сомнения, он испытывал подлинные переживания, о чем свидетельствовали волны яркого румянца, то и дело накатывающие на его бледное по природе лицо. И голубые глаза его изредка подергивались светлой влагой, что в соответствии с происходящим даже закоренелыми недоброжелателями Бориса Викторовича могло быть истолковано исключительно в положительном для него смысле. Но вместе с тем в них подчас мелькало выражение глубокого изумления крещаемого Бориса перед тем, чтó говорят ему и чтó отвечает и делает он.

Какие размышления возникали в связи с этим у невольного свидетеля и отчасти участника таинства, коим оказался Сергей Павлович Боголюбов? Чтó именно думал он о том, что, вероятно, думал о себе без пяти минут новый раб Божий, дипломированный врач, успешно практикующий в области травматологии и ортопедии, признанный мастер лечения болезненных растяжений, вывихов, порывов связок, повреждений сухожилий, разрывов мышц и переломов?

Скорее всего, Борис Викторович должен был спросить у себя: он ли это, профессор, доктор наук, заместитель начальника четвертого главного управления, более известного как «кремлевка», весьма неглупый по общему мнению, а по мнению супруги Клавдии умнейший человек, без какого бы то ни было принуждения, а исключительно по собственной воле стоит здесь, перед полным воды красным пластмассовым тазом, и безропотно подчиняется довольно странному субъекту с позолоченным крестом на груди, сумасшедшими глазами и шитой бисером шапке, напоминающей нахлобученный на голову ночной горшок, только без ручки? Или некто другой в его обличии покорно снял ботинки, галстук, вытащил из брюк пояс, за пятьдесят долларов купленный в Барселоне, в магазине неподалеку от их сто лет строящегося собора с жуткими химерами на стенах, выпустил рубашку, с любовью отглаженную Клавой, и вслед за священником слово в слово повторял все, вплоть до последнего: «Верую Ему, яко Царю и Богу»? Что его заставило? Какая сила неведомая занесла на задворки Москвы, в квартирку, где он принимает крещение под вой и лай запертого на кухне пса? Но самое главное: почему, во имя каких целей поставил он себя в это нелепое с общепринятой точки зрения положение?

Исключены:

Раздвоение личности, ибо перед купелью, то бишь перед тазом с тремя прилепленными, но еще не возженными свечками пребывала личность весьма цельная, без единой трещины в своем составе, не знающая благотворных сомнений, спасительных колебаний и неразумных порывов.

Духовные поиски, ибо все было проверено, взвешено, измерено и найдено уже к первому, в крайнем случае – ко второму курсу института.

Неуверенность в себе и связанная с этим необходимость опоры вовне, ибо стремление при всяком подходящем случае приобрести полезное знакомство должно быть истолковано как свидетельство жизненной цепкости, крепкой хватки и разветвленных корней.

Возможны:

Пробудившееся, пока еще неясное и неосознанное чувство надзирающей за всеми Высшей Силы, которое следовало узаконить издревле существующим обрядом.

Пришедшие с возрастом мысли о смерти, о вероятности существования за гробом, дрожь перед небытием и страх воздаяния за многочисленные неприглядные поступки, низкие дела и бессовестные слова.

Желание на всякий случай заключить своего рода соглашение со Всевышним, в котором бы присяга на верность Ему в виде крещения уравновешивалась ответным обязательством неизменного покровительственно-снисходительного отношения.