Ненавижу школу - Зинна

Да что там дети — вот вам история. Я на каникулах проводила урок с учеником, числящимся в школе на индивидуальном обучении. Класс, в котором мы с этой девочкой обычно занимались, был в тот момент занят: в нём проводили генеральную уборку. Поэтому я повела девочку в другой класс, один из тех, где у меня стоят другие уроки по расписанию, и который был в это время абсолютно свободен. Я, как обычно, взяла ключ от кабинета у охраны, расписалась в их журнальчике, мы зашли, сели, достали всё необходимое для урока, начинаем занятие, как вдруг появляется одна из многочисленных замдиров школы и, не стесняясь, при ребёнке, моей ученице, заявляет мне, что я не имею права без разрешения директора заниматься здесь с ребёнком. Я ей объясняю, что регулярно провожу по расписанию уроки в этом классе. А она мне: «Но сейчас вы же не по расписанию проводите занятие, значит, нельзя». Дескать, я (педагог школы) должна каждый раз спрашивать разрешение у директора перед тем, как позаниматься с моими учениками в свободном классе. Своего кабинета у меня ведь нет. А таких ситуаций немало: например, остаться после уроков с должниками или получившими за какую-нибудь работу плохую оценку, для индивидуальной работы с ребёнком: разобрать с ним его ошибки, повторно объяснить материал — нередко это просто необходимо и случается не менее раза в неделю. И что ж — каждый раз бежать к директору, а если она на совещании или в командировке, или у неё посетители (что бывает почти постоянно), бежать к завучу, а если завуч в департаменте, бежать к третьей, а если она на обеде или в поликлинике… Я, с трудом веря, что эта гадость мне не снится, а является действительностью, была вынуждена прервать урок и пройти на поклон к директору. Но её не было на месте, я прошла в кабинет к главному завучу, той тоже не было на месте. По дороге встретила другую замдиршу, говорю: «Вы не могли бы объяснить, почему ко мне, педагогу этой школы, такое отношение, как к чужому дяде с улицы или как к воровке (там, правда, воровать-то нечего). Разве я здесь занимаюсь какими-то личными делами, мне что, обучение этого ребёнка одной здесь нужно?» Та пожала плечами и посоветовала найти всё-таки главного завуча и спросить разрешения заниматься в кабинете. И что мне делать — не проводить урок из-за того, что в одних кабинетах уборка, в других чай-кофе, а третьи вообще просто нельзя открыть без чьего-то высокого дозволения, основывающегося на правах единоличного «владения» данной общественной школьной собственностью? Хамская ситуация и по отношению к учителю, и по отношению к ученику, который сидел и ждал, пока я обегу школу в поисках руководства. А та мадама, сделав своё чёрное дельце, скрылась в неизвестном направлении. А потом как ни в чём не бывало: а что ей — она блюдёт право собственности на своей помеченной, как у кошек, территории и считает это не то что не зазорным, а самым нормальным делом.

Не подумайте, что мне незнакомо понятие ответственности учителя за имущество, находящееся в закрепленном за ним кабинете. Конечно, учителю не должно быть всё равно, кто, когда и зачем приходит в этот кабинет, не поломают ли что-нибудь, например, фортепиано, если это кабинет музыки, не возьмут ли чей дневник или тетрадь без спросу с каким-нибудь злым умыслом. Но та конкретная ситуация была настолько не вызывавшей каких-либо опасений: ученица сидит со своим учителем за одной партой, погрузившись совместно в учебник. И ведь та «блюстительница порядка» не спросила меня, почему мы были там, она не отозвала меня в сторонку, чтобы тихонько обсудить эту ситуацию, она нарочито при ученице и другой учительнице, которая в тот момент оказалась поблизости, дала понять, что мы там никто, что и вскрывает её истинный мотив, состоящий не в заботе о школьном имуществе, а в желании доминировать над кем-либо, показать свою волю и власть. Ёще раз подчеркну: я не за анархию, когда заходи кто хочет, делай что хочет в кабинетах школы. Зная некоторых хулиганистых ребят, иногда и стоит запереть класс на ключ, отлучившись из него во время перемены (скажем, особенно если это кабинет химии, где находятся непростые предметы и вещества). Но не так, как это имеет место быть, когда речь идёт не об осмотрительности, а об элементарном комплексе начальника, комплексе жажды самодемонстрации, похвальбы своим малюсеньким кусочком собственности и власти над чем-либо. И вся эта вышеописанная жадность по поводу одалживания стула или клея — то же самое.

Если бы я в начале своего учительского пути попала не в частную школу, а вот в такую государственную, я бы не стала работать учителем вообще. Знаете, почему? Потому что я бы не увидела ничего, кроме недоверия, притеснения, скрытой и явной ненависти вперемешку с тотальным равнодушием и, не успев разглядеть уникальности и лучших сторон этой работы, бежала бы оттуда куда подальше. Слава богу, так не случилось. А в частной школе я увидела хоть и не очень большие, но всё-таки хоть какие-то частички заботы, выражавшейся, например, в непрестанных разговорах учителей о детях и их проблемах, правда, зачастую эти разговоры плавно перетекали в сплетни о родителях учеников, других школах и многом другом. Я вовсе не идеализирую частное образование, во-первых, потому что оно неидеально и, во-вторых, потому что оно платное, а значит, недоступно простым людям, а доступно лишь для детей из очень обеспеченных и богатых семей. Но если сравнивать все школы и детсады, в которых я сама работала и о которых слышала, — та частная школа была лучше всех остальных образовательных учреждений. Почему я оттуда ушла? Бич российских частных школ (как и других частных организаций) — это отсутствие трудовых гарантий и прав: серая зарплата, больничный за свой счёт, неоплачиваемый отпуск, точнее, отсутствие какого-либо отпуска и заработка в течение всех трёх месяцев летних каникул, отсутствие трудового договора, отсутствие педагогического стажа. Вот из-за этого всего я и ушла из частной школы, даже не подозревая, что есть вещи и похуже, которые встретились мне в государственном учреждении.

Испытание воспитанием

День в школе — это коловращение детей и учителей в погоне учителей за отрабатыванием уроков, за свежими сплетнями, в курилку, на дежурство, в туалет ещё надо успеть как-то попасть хотя бы раз за день; а учеников — за булочками в буфете, которых там всегда на всех не хватает, за одноклассником, которому хочется дать пинка под зад, и за всем остальным, несмотря на то, что предложение явно уступает спросу (ни то что не опережает его)… К завершению уроков у некоторых учеников при звонке с урока крышу сносит напрочь: они не видят и не слышат ничего, кроме своего желания бежать в столовку, или на улицу, а зимой в подсобку к школьному инженеру, где можно покурить, или поскорей схватить мобильный телефон и звонить кому-нибудь, слать эсэмэски, слушать музон или рубиться в плейстейшн. Это день, обычно начинающийся с того, что в вестибюле несколько учителей и/или представителей администрации школы стоят и проверяют сменку, а также дресс-код — форму одежды учеников («Деловой стиль»!). Естественно, проверяют через одного. А потому формально. Одного остановят, придираются к нему: «Где сменка, почему без сменки, иди вытирай ботинки, давай свой дневник»… В то время как другой такой же, без сменки, воспользовавшись случаем, спокойно проходит через кордон проверяющих. Всё это проистекает в постоянной ругани и препирании учителей с учащимися, оправдывающимися, вывёртывающимися, лгущими. Затем наступает утренняя встреча учителя с детьми уже в классе или у класса: ни «Доброго утра, дети!», ни улыбки (это вообще редкость, достойная страниц Красной книги). «Так, вошли, сели, тишина. Так, почему опаздываешь?» Всё это говорится таким металлическим, командным или весьма недовольным тоном. И потом весь день в школе царит та же казарменная атмосфера, которая убивает всё хорошее, что есть в человеке.

Будучи уже взрослым человеком с определенным психологическим иммунитетом и определенным порогом стрессоустойчивости, я чувствую себя некомфортно в пространстве современной школы: вокруг агрессия в различных формах и видах (и не я одна такая, многие учителя говорили мне о таких же своих ощущениях): крики, ор, дети обзывают друг друга, кричат друг на друга, дерутся, часто дерутся, толкаются, задевают друг друга, всё время демонстрируют не столько собственную крутость, которой ещё, слава богу, нет, а попытки её обретения, попытки самоутверждения за счёт другого, позёрства и похвальбы, и всё равно чем (поездками с родителями за границу, новыми игрушками и компьютерными играми, одеждой, «мобилой», папиной машиной и т. д. и т. п. — точнёхонько по образу и подобию взрослых). А где самоутверждение и ломания одних, там и ответные эмоции: обида, зависть, агрессия, чувство несправедливости, и всё это детское, обострённое, кипучее, иногда аж до пожара ярости и ненависти (слава богу, так же быстро и гаснущих, как возгорающихся). И со стороны юных начинающих снобов в окружении своей первой свиты — начинающих прихвостней, юных завистников и льстецов (чаще, конечно, невольных, не отдающих себе ещё в этом отчёта), и с ответной стороны — уязвлённых и строптивых, и со стороны других детей, так или иначе оказывающихся вовлечёнными в общие дрязги и конфликты, — со всех этих сторон происходит постоянное, непрерывающееся (за исключением редких бессистемных рефлексий редких учителей, и то уже только на последствия) ВОСПИТАНИЕ АГРЕССИИ, в виде непрестанных провокаций и ответов на них между детьми. Очень часто встречаются и самые крайние, опасные последствия такого «воспитания» (тотального преступного попустительства школы в воспитательном вопросе), которые высокому травматизму в школе не дают оказываться вопиющим только благодаря драконовским методам репрессивного поведения администрации школы. Что немногим лучше такой же агрессии детей, во многом (если не во всём) как раз и копирующих такое поведение у старших, т. е. у тех же учителей, создающих замкнутый круг в своём непрерывном процессе оплодотворения и воспроизведения этой опухоли, постоянной её регенерации. Например, большой травматизм на школьной лестнице, где и меня саму не раз толкали (я миниатюрная, невысокая, а многие подростки в два раза больше меня и вширь, и ввысь, прут напролом, по сторонам не смотрят, кто рядом идёт или стоит, толкаются или чешут прямо на тебя с уверенностью, что ты обязательно отстранишься и дашь дорогу). А я с тяжелой сумкой с тетрадками, с учебниками, с магнитофоном, руки заняты, тащусь в десятый раз за день вверх по лестнице, и тут оголтелые подростки несутся по лестнице, сбивая меня. Однажды кто-то даже плюнул, и попало на меня, не знаю, нарочно или случайно, но в любом случае оплевали.