Горький мед - Мария Лебедева

Ехали долго, Ольгу укачивало, она засыпала, просыпалась и снова начинала дремать. То, проснувшись, она ощущала себя заложницей в руках бандитов, маскирующихся под порядочных людей, якобы пострадавших от представителей криминального мира. То, засыпая под несмолкаемый аккомпанемент голоса Ираклия, она чувствовала, что он несчастный человек, вынужденный скрываться и обреченный на муки неразделенной любви.

Она потеряла представление о времени, и, скажи ей Ираклий, что с того момента, как ее посадили в машину, прошло два часа или десять, она поверила бы ему в любом случае.

Но вот наступил момент, видимо, переломный в их путешествии, когда Николаша притормозил машину и постучал в оргалитовую стену. Ираклий встрепенулся и, порывшись в сумке, протянул Ольге массивные очки, стекла которых были почему-то шершавыми.

— Вот, Ольга Михайловна, это тоже дело рук и фантазии нашего Георгия Ивановича, — живо произнес он, видно, не уставая восхищаться этим искусником. — Вам придется надеть их, а стеночку мы уберем. Мы уже подъезжаем.

Надев мотоциклетные очки, стекла которых оказались обшиты темной плотной материей, Ольга улыбнулась, почувствовала себя важной птицей, раз Георгий Иванович не смыкая глаз трудился над изготовлением всевозможных атрибутов для препровождения ее в Москву.

Слышно было, как Николаша вышел из машины, как он убирал оргалит, и это, судя по всему, оказалось делом не простым, потому что возился он довольно долго. Ираклий сидел рядом с ней как привязанный и Николаше не помогал, что, по всей видимости, тоже входило в их тщательно разработанный план.

Ольга поинтересовалась, почему бы ей от самого дома не ехать в очках, это было гораздо проще, чем воздвигать стену.

— А из уважения, Ольга Михайловна, — с готовностью объяснил Ираклий, — исключительно из уважения. Мы думали о варианте с очками, но… как-то, знаете, неловко… то же самое, что повязка.

Ольге тут же вспомнилась тряпка с хлороформом, поэтому она не очень-то поверила в сладкий щебет Ираклия об уважении к ней. Скорее всего, со стеной было просто надежнее, но въезжать с ней в город они, видимо, не решались, боясь привлечь к себе внимание любого постового.

Наконец снова тронулись в путь, и она попросила подъехать, если это возможно, к Ярославскому вокзалу, так как ей хотелось сразу же, не заезжая домой, отправиться в больницу к дяде Паше.

В огромных очках было жарко и неудобно, постоянно возникало желание сорвать их и броситься вон из машины, и она была рада, что, из уважения ли к ней, как говорил Ираклий, или, скорее всего, из страха перед ненадежным прикрытием, ей была предоставлена возможность весь долгий путь до их остановки совершить в относительном комфорте.

Ираклий затих, только нервно ерзал на сиденье, а спустя минут тридцать-сорок торжественно произнес:

— Ну вот и приехали, Ольга Михайловна, можете разоблачаться, — и помог ей снять ненавистное изделие Георгия Ивановича.

Машина остановилась на площади вблизи Ярославского вокзала. Ольга облегченно вздохнула. Только сейчас, в эту минуту, она поняла, что в самом-то деле отнюдь не была уверена в благополучном исходе, просто боялась думать о возможных вариантах.

Прощание получилось теплым и почти трогательным. Выйдя из машины, она пожелала им счастливого пути и благополучия в теплых краях, куда они так стремились, а Ираклий, высунувшись в окошко, с улыбкой кивал головой и повторял:

— Премного вам благодарны, Ольга Михайловна, поверьте, встреча с вами навсегда останется в нашей памяти.

Даже Николаша, за всю дорогу не обронивший ни слова, повернулся в ее сторону, осклабился и пробормотал:

— Счастливо оставаться!

Машина рванула с места, Ираклий сентиментально замахал рукой на прощание. Теперь только Ольга заметила, что это была не светлая «волга», а темно-вишневая иномарка.

Подходя в зданию вокзала, она посмотрела на часы: пять минут одиннадцатого. Значит, ехали он ровно пять часов, а это, даже при скорости, допустим, шестьдесят километров, означает, что она побывала в местах, отдаленных от столицы минимум на триста километров. Слава Богу, никто их так и не остановил. Она позвонила Шурику, чтобы сообщить, что жива-здорова, и договориться о встрече. Шурика дома не оказалось.

На пристанционном рынке в Пушкино Ольга купила фрукты и цветы и направилась в больницу. Она была так переполнена своим приключением, что забыла даже о возможной встрече с Игорем. По дороге в больницу она думала о том, что, будь дядя Паша здоров, она ему обязательно рассказала бы обо всем. Но в последнее время его состояние не позволяло делиться с ним никакими волнующими событиями, которые могли бы только спровоцировать очередной сердечный приступ. Конечно, если бы дядя Паша узнал, он ни за что не отпустил бы ее одну с Ираклием. Ольга невольно улыбнулась, подумав об этом: она знала, что есть человек, который скорее сам погибнет, чем позволит ей рисковать своей жизнью.

Из скверика напротив больницы ее окликнули. Когда она увидела знакомые с детства родные лица матери и тети Тамары, возможные последствия пережитого предстали перед нею не в виде приключения, а в самых мрачных красках. Объявление в газете с ее фотографией под рубрикой «Разыскивается…», расчлененные трупы, отрезанные головы, случайно найденные утопленники — все это мгновенно пронеслось у нее в сознании, ноги подкосились, и на глазах выступили слезы.

Мать с тетей Тамарой, увидев Ольгу в таком состоянии, бледную и едва державшуюся на ногах, поняли это по-своему и наперебой принялись успокаивать ее:

— Все в порядке, Оленька, не волнуйся, ради Бога, Павел уже в общей палате и чувствует себя неплохо, мы только что от него. Все нормально, там сейчас Ирочка с Игорем.

Услышав знакомое сочетание имен, которое стало привычным в их семье, но к которому она еще не научилась относиться спокойно, Ольга присела на скамейку рядом с матерью и, неожиданно для себя положив голову ей на плечо, тихо вздохнула:

— Господи, как же я устала…

Она имела в виду и поездку с Ираклием, и отношения с Игорем, и надоевшего «почитателя», и вообще всю свою неудавшуюся, по ее мнению, жизнь.

Мать, приписав ее усталость и изможденный вид волнению за здоровье дяди Паши, обняла Ольгу и заговорила о том, что скоро отец уйдет в отставку и Павел с Тамарой приглашают их поселиться в Александровке, благо, места там для всех хватит, а им с отцом уже до смерти надоел военный городок и они с радостью примут это предложение, тем более что от Москвы недалеко и можно будет часто видеться. Отец мечтает заняться сельским хозяйством и помогать дяде Паше на его будущей пасеке, поэтому даже взял в библиотеке книгу под названием «Пчеловодство». Ольгу удивило, что мать, приехав уже дней восемь назад, впервые заговорила с ней об этом, да и дядя Паша почему-то не счел нужным поставить ее в известность об их совместных планах.

— А вот и молодые! — воскликнула тетя Тамара, увидев выходящих из больницы Ирину и Игоря. Ольга встала и пошла им навстречу, стараясь смотреть на сестру и не встречаться взглядом с Игорем.

— Ну, как твое дело в Серпухове? — поинтересовалась та. — Все прошло нормально?

Ольга удивилась, но, вспомнив, что сама же позавчера назвала сестре этот первый пришедший на ум населенный пункт, бодро ответила:

— Да-да, все хорошо. Как дядя Паша? Можно мне к нему?

— Врач сказал, что слишком много посетителей в первый же день, — ответила Ирина. — Но ты не говори никому, куда идешь, просто возьми внизу на вешалке халат и беги на второй этаж, палата семнадцать.

Ольге показалось слишком вызывающим полностью игнорировать Игоря, и она заставила себя взглянуть на него. Он радостно улыбался, и непонятно было, в чем причина его радости: во встрече ли с ней или в удовольствии, которое доставляет ему семейная жизнь.

Когда она вошла в семнадцатую палату, то сразу увидела дядю Пашу. Повернув голову на подушке, он о чем-то беседовал с человеком в спортивном костюме, сидевшим на соседней кровати.

— Олюшка пришла! — заулыбался он, заметив ее, и попытался приподняться.

Ольга замахала руками.

— Лежи, лежи, тебе нельзя вставать, — испуганно проговорила она. — Меня и так сейчас выгонят, я без разрешения. — Она наклонилась к нему и поцеловала родную колючую щеку.

— Я буквально на пять минут, только увидеть тебя. Ну, как ты? — Присев на стул возле кровати, она взяла его за руку.

— Все хорошо, Олюшка, врач сказал, через недельку можно забирать меня в Москву, долечиваться, у них тут и так мест не хватает.

За эти дни дядя Паша побледнел и осунулся, но глаза его блестели по-прежнему, так молодо и радостно, что все ее невзгоды и черные мысли отступили, и, наблюдая незамысловатую картинку бытия: солнечные блики на чистом линолеуме пола, астры в банке с водой на тумбочке у окна, — она почувствовала неожиданный прилив бодрости и сил.