Опасная бритва Оккама - Сергей Переслегин

«А ты как думал, я так и позволю этому Робин — Бонду улететь в голубом вертолете, со спасенной девушкой и чемоданом государственных тайн — как в голливудском хэппиэнде?! И выпущу гулять по миру историю о том, как три русских бандита и хакер поставили раком Великую Державу во всей силе и славе ее?! Они ведь не на бабки твои кокаиновые нас кинули, они нас OPUSTILI V NATURE, ты въезжаешь, нет?!!»

Здесь, конечно, работает принцип: «ради интересов страны, я не моргнув глазом буду убивать, предавать и продавать». Бога нет, морали нет, все дозволено, а история спишет все, потому как пишут ее только победители[68].

Американский «беспредельный патриотизм» носит активно–наступательный характер, российский «отмороженный патриотизм»[69] занимает ныне оборонительные позиции. В отличие от американского, он в глаза не бросается, если только тебя лично не коснулся.

«Какие протесты, какой посол — ты б еще надумал канонерки послать в Аральское море… Ежели взирать на дело с государственной колокольни, то парень твой — даже не винтик, как в советские времена, а просто никто и звать его — никак; у российского государства в такого рода историях позиция отработанная: морду ящиком и — «Вас много, а я одна!» <…> И потом, Тюркбаши — это священная корова: стратегический, блин, союзник России, бастион на пути исламского фундаментализма…»

Ну а где же в «балладах» логика рыночного государства (Market State)?

Здравствуйте… А о генерале Атторнее, том, что «похож на свежезамороженного хека», совсем забыли? А о полковнике Ларине и генерале Рулько? Ну уж про «Мишу–два процента» помните? Все–таки человек премьер–министром значился.

И не надо отворачиваться. Это действительно Market State, как оно есть на самом деле. По мысли ребят из RAND — наше общее близкое светлое будущее.

3. С позиций Имперского генерального штаба

Выше уже говорилось, что три баллады о Боре Робин Гуде отличаются, в первую очередь, своей стилистикой. На Карибах разыгрывается пародийный вестерн: все пули, само собой, летят мимо героев, зомби и тонтон–макуты, как положено, валятся пачками, есть ложная концовка и непременный хэппи–энд в полном объеме. В Москве разыгрывается причудливый и утонченный политический детектив: авианосцев, «стингеров» и тонтон–макутов, ясное дело, нет, зато есть высший пилотаж на одном отдельно взятом вертолете, есть ниндзя и легендарный сэнсей и, конечно, «темный–темный дом посередине темной–темной страны, в которой темные–темные люди творят страшные вещи». Этакое абсолютное зло — в меру условное, в меру реальное. Сюжет во второй балладе гораздо сложнее: в отличие от линейного «Карибского танго» тюркестанская история двухфокусна и если «первый контур» еще можно принять за крутой боевик из жизни русской оружейной мафии, то «второй», управляющий, является жесткой политической сатирой. Последняя баллада, «Саудовская», стилизована под кинодокументалистику или (что, в общем–то, то же самое) классический советский военный фильм. Сложная, как в жизни, кинематографическая конструкция, включающая несколько контекстообразующих вставных «новелл», чужим жизням и пренебрежения всеми установленными нормами и правилами. Огромное количество героев. Приоритет мысли и слова над действием — недаром в роли главных героев Подполковник и Чип, аналитики Шервуда. Откровенное отсутствие хэппи–энда. И последовательно проведенная через сюжет эстетика «реальности нереального»[70].

В сущности, Карибская и Тюркестанская баллады образуют лишь фон, на котором разворачивается действие «Паладинов и сарацинов», авантюрного романа–предупреждения.

«Согласно Льюису Борнхайму кризис есть ситуация, при которой совокупность обстоятельств, ранее вполне приемлемая, вдруг с появлением какого–то нового фактора становится совершенно неприемлемой, причем почти безразлично, является ли новый фактор политическим, экономическим или научным: смерть национального героя, колебания цен, новое техническое открытие — любое обстоятельство может явиться толчком для дальнейших событий».[71]

К. Еськов диагностирует этот «новый фактор»: создание глобальной информационной системы, позволяющей — впервые в истории человечества — в он–лайне «объединить желания одних с возможностями совсем других» для пользы третьих. В результате все известные системы защиты настоящего от прошлого и будущего (то есть существующего миропорядка от агрессии контрэлит) утратили свое значение. Устойчивость Ойкумены резко понизилась, что в сочетании с успехами глобализации, упадком России и настойчивыми попытками руководства США перейти к однополярной модели породило системный кризис мирового управления. Этот кризис носит долгосрочный характер, сейчас он находится в стадии нарастания.

Открою небольшой секрет: я — один из аналитиков «Имперского Генерального Штаба» и автор ряда цитируемых в тексте третьей баллады документов. Вы еще не поняли, что все тексты, изучаемые Подполковником, Ёлкой и Чипом в «Паладинах…» реально существуют? — «…тогда у меня просто нет слов, во всяком случае цензурных»[72]. К сожалению, в истории с украденным «Гранитом» все — всерьез. Описанная К. Еськовым операция возможна. Ее действительно могли осуществить весной 2002 года, и, как всякая эвентуальная возможность, она отбрасывает тень на Реальность и должна приниматься во внимание при учете рисков.

«В связи с распадом бинарного мира и глобализацией, перемешавшей народы и установившей «режим прозрачности» для государственных границ, ядерное оружие довольно неожиданно перестало быть «инструментом Апокалипсиса», то есть — потеряло свою сакральную функцию. А это значит, что оно превратилось в «просто оружие», в «ружье на стене», готовое выстрелить в рамках одного из развертывающихся ныне цивилизационных сюжетов.[73]

Основная линия «Паладинов и сарацинов» создавалась К. Еськовым в 2003 году, а действие развертывается в канун рамадана 2002 года. Еще не было «Норд — Оста» и Беслана, и аналитикам Шервуда приходилось триангулировать по одной единственной точке — 11 сентября 2001 года, день разрушения Всемирного Торгового Центра.

Сейчас анализировать намного легче. Операции в Москве, Нью — Йорке, Беслане выстроены в одном и том же стилевом ключе, характерном для Германского Генерального Штаба I и II мировых войн. Этот ключ — высокая эффективность за счет безжалостности к своим и чужим жизням и пренебрежения всеми установленными нормами и правилами.

Кризисное состояние мира, его фазовая неустойчивость, неизбежность коренной трансформации индустриальной фазы либо в неофеодальную, либо в когнитивную (постиндустриальную) версию развития — все это было осознано высшими элитами (представителей которых К. Еськов упорно называет «пыльнолицыми») на грани тысячелетий[74], но не ранее распада СССР и российского политического кризиса 1993 года. Осознание надвигающейся на мир опасности (лишь часть которой могла быть персонифицирована в виде вменяемых контрэлит) привело к инсталляции в мире четырех альтернативных проектов и к невиданной в истории «проектной гонке».

Все проекты носят постиндустриальный, глобальный и экзистенциальный характер, все обладают потенциалом «втягивания» в свою логику иных форм проектности. Все существуют только на самом верхнем уровне управления — уровне «правил игры», а иногда даже выше — только на уровне национального эгрегора. Каждый имеет свои сильные и слабые места.

Японский — единственный документирован и вкратце изложен в документе «Внутренний фронтир: цели Японии в XXI столетии»[75]. Из всех проектов он самый «интровертный», опирается только на ресурсы Японии, предполагает очень широко использовать европейский опыт, но не призывает к сотрудничеству. Отдаленные представления о логике японского проекта дает японская комиксовая и анимационная культура.

Американский проект предельно политизирован и рассчитан на использование военной силы и экономического давления как средства, обеспечивающего «наддув» в антропотоке, до сих пор исправно снабжающем США лучшим «человеческим материалом». К несчастью для американцев Дж. Буш столь высокую планку как «когнитивный проект» удерживать не в состоянии, поэтому прошедшие годы оказались для США «потерянными»: отвлекаясь на бессмысленную «игру» в Центральной Азии[76], на абсурдную войну в Ираке, на Иран и Корею, американцы потеряли много времени, израсходовали значительное количество ресурсов и добились–таки того, что доллар начал терять статус «мировой валюты».

Европа (я согласен с К. Еськовым, читай: Германия) положила на чашу весов новый тип государственности, альтернативный как логике National State, так и глобальному рынку Market State. Европейский Союз — не империя, не федерация, не конфедерация, не транспортное кольцо, не общий рынок наконец, — это прежде всего ареал действия определенных правовых норм и институтов[77]. Дальнейшее развитие проекта связано с борьбой трех его независимых компонент: постиндустриальной, заданной Исландией, индустриальной (Западная Европа) и традиционной (Восточная Европа). Точки равновесия между компонентами нет (и менее всего роль такой «точки» может взять на себя правовая система, тяготеющая к Средневековью)[78]. Поэтому можно с очень высокой степенью достоверности предсказать развал ЕС в течение 15–20 лет, но на качестве и темпах осуществления германского постиндустриального проекта эти события не отразятся.