Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

Чернов вбежал в Панкарбо безо всяких осложнений со стороны городской стражи. Она имела своё законное место перед воротами и за ними: крепкие мужики в лёгких кожаных латах на груди, на плечах, даже без шлемов — длинные чёрные волосы либо распущены, либо собраны в косички, в кои вплетены разноцветные тонкие нитки. Для красоты, видимо. Оружие — по виду алебарды, но с короткими, как у топоров, рукоятками. Под латами — красные рубахи с широкими рукавами и чёрные панталоны до колен. Обувь, естественно, кожаная — сандалии, удобная типовая обувка для тёплых краёв.

Зная испанский в совершенстве и баскский — худо-бедно, Чернов понятия не имел о том, как выглядели жители Пиренейского полуострова, скажем, две тысячи лет назад. Назад — от московского периода Бегуна-Чернова. Он вообще историей человечества интересовался фрагментарно, по мере надобности или случайно. До Пиренеев руки не дошли. А в Европе в эти века хозяйничали всякие там варвары (по мнению цивилизованных римлян и эллинов) — франки, галлы и прочие Эрики Рыжие со Старшей Эддой под мышкой. Такие вот исторические знания наличествовали у великого лингвиста, простим его, как он сам себя прощает. Тем более что история этого пространства-времени (ПВ) могла радикально отличаться от истории черновского ПВ. Там — франки, а здесь вовсе какие-нибудь фиганки… Хотя название определено: бастарос…

Местные фиганки-бастарос безо всякого интереса наблюдали за Бегуном, который к тому же резко сбавил темп, вбежав в городские ворота, перешёл на обычный шаг. Они, видать, привыкли к регулярным явлениям в Панкарбо гостей из ближнего Вефиля. Возможно, у их далёких предков и отвисли челюсти, когда они узнали о внезапном возникновении по соседству целого поселения, причём — абсолютно чужого по нравам и языку. Но пришельцы (или явленцы) не нападали, не посягали на собственность коренных жителей, напротив — изо всех сил тянули к оным руку дружбы с зажатой в ней виноградной лозой. Поэтому удивление, справедливо считал Чернов, быстро прошло, лозу из руки приняли и воткнули в плодородную землю, по осени чокнулись молодым вином и зажили с миром.

Городок оказался людным, шумным, ярким и симпатичным. Хотя и весьма духовитым, чтоб не сказать вонючим. Красно-бело-чёрные цвета одежд, вызывающе привлекательная смуглость кожи женской части горожан, шустрость и босоногость детишек, крикливость торговцев всём-чем-ни-попадя, от чистой воды до всяких овощей-фруктов. Это — о яркости и людности. Теперь о вонючести. Мерзко благоухала, как мгновенно сообразил Чернов, местная канализация или, точнее, стоки, куда жители выливали, извините, дерьмо. В Вефиле такого безобразия Чернов не почувствовал. То ли народ там жил аккуратный и чистый, то ли смекалка и трудолюбие, вынесенные из прежнего их миропребывания, позволили придумать что-то, чтоб легко дышалось. Надо только захотеть, это — факт…

По традиции, рождённой давеча в том же Вефиле, Чернов пошёл искать центр городка, поплутал по узким улочкам, где дома (а здесь были не домики, а дома, даже трёхэтажные часто попадались) теснились друг к другу, не оставляя места для всяких там палисадничков, вообще для растительности места не оставляя. Не было её в городской черте — растительности, осталась за стенами, где, вероятнее всего, и наливались спелостью продаваемые уличными торговцами фрукты-овощи. Как и виноград, увиденный на бегу.

Судя по количеству торговцев у городских ворот и на довольно просторной площади, на которую в итоге выбрался Чернов из лабиринта улиц, Панкарбо был этапом, вехой на пути откуда-то куда-то: не своим же соседям местный товар продавать, свои по соседству могут за ним зайти. Или здесь вообще не привилось родовое деление по мастерству и все бастарос умели всё?.. Как бы там ни было, но площадь оказалась многолюдной и шумной. Центром её был не храм, а что-то типа фонтана или распределительной колонки с небольшим бассейном, около которой сидели пёстрые, чёрные от солнца старухи и старики, просто так сидели — грелись. Бездельничали. Чернов добежал до Панкарбо за обещанные Кармелю сорок с небольшим минут, солнце стояло ещё низенько, жара не пришла, сам Чернов вон даже не вспотел, носясь по долинам и по взгорьям, поэтому жители, по каким-то причинам свободные от дневных работ, тусовались вокруг колонки почём зря. Старики, повторим, сидели, дети бегали, редкие женщины степенно беседовали, прикрыв головы плетёнными из соломы шляпами, похожими почему-то на современные Чернову вьетнамские. Язык был всё-таки не баскский, а скорее — испанский. Или древнеиспанский, коли он был именно таков: Чернов, зная современный, с древним никогда не сталкивался, надобности не возникало… Но баскские слова присутствовали, и гортанность речи, отмеченная Черновым и в Вефиле, здесь своё место тоже имела. Но всё он преотлично понимал, да и темы, которые болтались в воздухе, были просты: урожай, дети, болезни.

Поэтому Чернов притормозил около стариков, сел на корточки, сказал вежливо:

— Добрый день, достопочтенные, славной погоды, богатого урожая.

На вполне современном испанском сказал, другого не знал.

Но его тоже все поняли. Ответили вразнобой:

— И тебе того же, странник… Здоровья и силы… Не из Вефиля ли пришёл?..

— Из Вефиля. — Не стал он отпираться от очевидного и поинтересовался праздно: — А часто ли к вам приходят люди из Вефиля? — И поспешно пояснил: — Я сам издалека, в Вефиле тоже гостем стою…

Ответил старик:

— Часто. Мы соседи добрые… А если ты — чужак, то зачем явился в наши края? Ищешь что?

Уместный вопрос! И придумал бы подходящий ответ Чернов, но не понадобилось: он, ответ, сам собой — вроде даже помимо Чернова! — образовался в башке и стал фразой:

— Ищу человека, который странен по жизни своей, по мыслям своим, по умению своему непростому, чтобы показал мне дверь, которую я ищу на своём пути.

Именно так: «дверь на пути».

Откуда он всплыл — этот тёмно сформулированный вопрос, Чернов не ведал. Из подсознания. Извне. Из глубин Большого Космоса. Сущий нашептал. Версий могло быть сколько угодно, но Чернова не интересовала ни одна. Со вчерашнего прохода «сквозь строй» (опять придумал термин и вовсю использует…) он автоматически перестал чему-либо удивляться. И то объяснимо: приняв за аксиому своё пребывание в ином ПВ, вряд ли стоит тратить ценные удивлялки на всякую хренотень типа вышесказанных странных периодов, формулируемых кем-то за него. Раз формулирует — значит надо произносить. И тогда обязательно что-то произойдёт, то есть движение, бег продолжится…

Такой он, говоря высокопарно, сформулировал для себя алгоритм действий. Но всё же подумал машинально: из одного ли ряда эти понятия — «дверь» и «путь»? Решил: а почему бы и нет? Идёшь себе по пути, вдруг — бац! — и дверь. Ну а дальше опять — путь…