Между синим и зеленым - Сергей Кубрин

– Да норм, молодых поднял – дрочатся.

– Нормально. Печенье будешь?

– Давай, – не отказался Костя.

Грели воду припрятанным кипятильником. Вода бурлила, чайный пакетик добавлял мрачного кружева, пахло горьким лимоном.

– Чифирок достойный.

– Аха.

Говорили о том о сем, об одном и другом, о разном и всяком. Хлюпали, как всегда, громко и с чувством. Ночь выдержанно справлялась с натиском предутреннего ветра, кружащего юлой. Как молодой солдат, напуганный дедушкой, держалась на боевом посту.

Розоватой пошлостью пропитывалось небо, выгорала тишина первыми криками лесных соловьев.

– Знаешь, Леха. Знаешь, что?

– Чего?

– Я вот тут подумал, что будет на гражданке?

– На гражданке будет гражданка, – улыбнулся Летов.

– Спасибо, кэп. Как думаешь, увидимся еще?

– А то ж. Приедешь ко мне, затусим с тобой.

– Лучше уж ты ко мне. В твоей дыре особо не затусишь.

– А в твоей как будто затусишь. Да пофигу, Костян, увидимся, конечно. Жизнь-то длинная.

– Ну да, – ответил Костя. – Пустишь погулять?

– Иди, конечно.

Крапал мускулистый дождь крепкими кулачными каплями. Промокала хабешная ткань, скрипело лицо, смахни только эти слезы радости от встречи со свободой. Дышала тяжело лесная чаща. Костя шел куда-то внутрь, в самую темноту леса.

Он помнил, само собой, как гонял по духанке в магазин за пойлом. И, казалось, даже различал однотипные тропы, полагаясь только на редкие отрыжки памяти. Еще он помнил, как ходил в лес за тем зэком и как дышал вместе с лесом и не мог надышаться.

Костя шел сквозь деревья, меж ними, будто не было их, может, так, словно сам не отличался от деревьев. Зелень формы его сливалась с молодыми листьями, шебуршали те на легком ночном ветру. Оглянулся, не потерять бы след. Придется же возвращаться.

Он шел и шел, пока не устал, пока не подумал, что пора бы устать. Растекалась темнота, и Костю не стало видно. Лес не замечал его. Лесу было все равно. А Костя, не пойми почему, улыбался и плакал почти навзрыд. И хотелось не возвращаться.

8

Он ехал по голой дороге, окруженной лесом. Лес не проходил. Тянулся бесконечно вслед за дохнущей «Волгой». Когда закончился подъем и еловые ветви тяжело коснулись земли, машина виновато дернулась. Костя успел сойти к обочине. Включил аварийку. Проморгали недолго фары, и все прошло.

Прошмонал салон, ничего не нашел. Завалялись бы деньги, телефон, может, все-таки. Ничего. Он вышел на дорогу и стал тормозить.

Редкие машины проносились, не замечая Костю. Он стоял, вытянув руку, без надежды, не чувствуя, как напрягаются мышцы и дрожит сустав.

Показался угрюмый уазик. Костя опустил руку и зашагал, не обращая внимания, как тормознула полицейская буханка, и сотрудник крикнул: «Подбросить?»

– Угу, – ответил Костя.

Он запрыгнул вперед и спросил, сколько до города.

– Доедем, – ответил сержант. – А ты чего тут шляешься?

– Машина сломалась, – ответил, – телефон потерял.

– Бухал?

– Бухал, – согласился.

Стало ему без разницы. Говорил, не задумываясь.

– Бывает, – выдал полицейский. – Я вот однажды так загулял, меня чуть со службы не выперли. Да лучше бы выперли, честное слово, – смеялся как угорелый.

– Я тоже думал в полицию пойти.

– Правильно. В полиции сейчас нормально. Дерут, правда, как тряпку половую, но ничего, работать можно. Я вот ипотеку взял. Двадцать лет выплачивать буду. Зато свое жилье, понимаешь?

– Понимаю.

– Так что, думай не думай, а делать что-то надо.

Сотрудник, не затыкаясь, рассказывал, как весело служить. Подумал Костя, что, когда вернется, первым делом пойдет в отделение и попробует все объяснить. Может, простят его. Ведь бывают же нормальные менты.

Ехали, ехали, и лес не кончался.

– Не местный, да?

– Не-а. К другу еду. В армии служили.

– Нормально, – с завистью выдал полицейский. – Не особо только буяньте. Я-то знаю, что такое дембельское счастье.

– Да уж, – ответил Костя. – Не получится. Я на похороны еду. Убили друга.

Полицейский замолчал.

– Леху, что ли, убили? – спросил полицейский. – Ты к Летову, что ли?

– К Летову, – кивнул, – знаешь его?

– Да. Мы тут все друг друга знаем.

Сержант сказал, что обязательно найдут злодея. Дело, типа, возбудили, все нормально будет.

– Нас за это убийство каждый день дрочат. Леха ведь нормальный парень был. Да вот нарвался, мать его. Ну куда он полез, ты мне скажи?

– А куда полез-то?

И сотрудник сказал: «А кто ж его знает?»

– Нашли на вокзале. Там несколько ножевых, жижа такая, уу-ууух. Алкоголя в крови нет. Представляешь? Ладно бы пьяного вальнули. Ну, может, перепил, туда-сюда. Сказал что-то обидное. А этот трезвый. Шел себе и шел. Никого не трогал. Да кого он тронуть-то мог? Ты мне вот скажи. Мог разве?

– Не мог.

– Вот и я говорю. А тут какая-то падла попалась. Что уже там произошло. Да как теперь вот разбираться. Но как-то ведь надо. Леха, Леха, – выдал сержант. – Тебя где выбросить?

– Не знаю, – ответил Костя. – Дашь позвонить?

По памяти набрал цифры. Ксива ответил: «Уже похоронили». Костя пытался объяснить, но грел здоровенные уши полицейский, и нельзя было объясняться.

«Ты где сейчас?»

«Здесь. У меня поезд вече-ом».

«Увидеться надо».

«Надо».

Играло радио. На милицейской волне дрожащим голосом надрывалось «Нет, я не верю». Костя устало зазевал и дремал дорогой, не видя леса.

Обнялись неожиданно крепко. Ксива хлопал Костю по спине, словно тот поперхнулся, будто правда жизни тесно встала поперек горла.

– Доехал же! И ладно, не успел. Главное, доехал, – трепетал Ксива.

– Ну, а как иначе. Все прошло?

Ксива отвел взгляд и дыхнул свежим пьянющим шлейфом.

– Тяжело пъ-ошло. Полго-еда соб-алось. Го-ед-то не го-ед, два пальца об асфальт. Из наших только Фа-еш был – уже смотался.

– Фарш? Как он?

– Таксует, – ответил Ксива, – сам на себя. Но-ймально в-й-оде.

Проходила здесь узловая станция, и, казалось, невозвратно убывали один за другим поезда. Пацаны двинули с платформы и засели в привокзальном сквере. Неизвестный солдат, возведенный в гранитный монумент, смотрел в далекое будущее и верил, что все будет хорошо.

– Помянуть надо, – сказал Ксива, – ты как?

Петляли неповоротливые голуби. Костя сыпанул остатки семечек, и птицы взмахнули оркестровым хором, подняв с земли густой дым пыли.

У Ксивы требовали паспорт. Моложавый, настаивал он продать бутылку без документов. Продавщица объясняла – такой порядок, закошмарили вконец мелкий бизнес. Костя сам расплатился последней пятихаткой. Ему продали.

Вернулись в сквер. На обгаженной скамейке уже спал засаленный бомж, и они приземлились у солдатских ног. С головы, облепленной голубями, крапало белым. «На счастье», – думал Костя.

– Ну, – вдохнул Ксива и, задержав дыхание, ничего больше не сказал. Костя бахнул, не занюхивая, а Ксива распаковал новую пачку