Вертолетчик - Игорь Фролов

Тяга винтов определяется изменяемым углом атаки лопастей, от которого зависит шаг винта — пройденное им расстояние за один оборот — аналогично продвижению шурупа при одном повороте отвертки. Шаг несущего винта меняется перемещением ручки шаг-газа (под левой рукой летчика). На ней есть рукоятка газа, вращение которой регулирует мощность двигателей, значит, и скорость вращения винтов.

Два газотурбинных двигателя установлены над грузовой кабиной. ГТД состоит из 9-ступенчатого компрессора (каскад вентиляторов), сжимающего и подающего забираемый встречный воздух в кольцевую камеру сгорания. Там воздух смешивается с распыленным керосином, воздушно-капельная смесь взрывается, газы вращают 2-ступенчатую турбину с частотой 12000 оборотов в минуту, обеспечивая суммарную мощность в 1500Лосенковс. Эти сдвоенные упряжки через трансмиссию вращают несущий и хвостовой винты, плюс вентилятор, охлаждающий главный редуктор. Редуктор стоит сразу за двигателями — крашенный голубой краской котел, в котором крутятся шестерни в масляном тумане. Если встанут двигатели, вертолет имеет шансы спарашютировать на самовращении винта, который раскручивается набегающим потоком. Но если заклинит редуктор, то машина рухнет грудой железа, выказав свой недостаток перед самолетом. Если у вертолета отнять винты, у него останется не планер, как у самолета, а всего лишь фюзеляж, то самое аэродинамическое недоразумение, о котором снисходительно говорят самолетчики.

Под силовой линией «двигатели — трансмиссия — винты» находится кабина вертолета. Носовой отсек с остеклением занимает экипаж, состоящий из левого (командир) правого (штурман) и центрального (борттехник) летчиков. Грузовой отсек с иллюминаторами несет на себе и в себе все топливные баки с запасом керосина на три часа полета. Открыв задние створки-полусферы, в отсек можно загнать автомобиль типа «УАЗ» или 24 десантника. Впрочем, последние войдут и через сдвижную дверь возле пилотской кабины — по трехступенчатой лесенке-стремянке, которую борттехник, открыв дверь, первым делом и вставляет крючками-зацепами в гнезда пола.

Шасси Ми-8 трехопорное, неубираемое, стойки — газово-жидкостные амортизаторы. По бокам грузовой кабины военного вертолета установлены пилоны для подвески вооружения — блоков с реактивными снарядами, контейнеров с пушками, бомб.

Вертолет поднимается до пяти тысяч метров (а то и выше — машины все разные, кто сильнее, кто слабее), может летать на скорости 250 км/ч в 2 метрах от земли, висеть даже на 50 метрах. Это машина для тонких операций, и обнимает все то пространство, что пропущено под собой, значит, упущено самолетом — горы, пустыни, воды и леса.

Ми-8 похож на стрекозу только издали. Вблизи он телесен, мышцы его налиты мощью. Это зверь с мордой гепарда, телом лошади и хвостом дракона, — и он красив…».

Перечитывая эти строки, бывший борттехник думает, что годы его детства были вершиной человеческой цивилизации. Тогда, в 60-е, рождалось все лучшее — одежда, музыка, кино, наука и техника. Во всяком случае, ни до, ни после не было создано вертолетов красивее, чем Ми-8, Ми-6 и Ми-24. Посмотрите на потомка последнего — это вылитый Микки-Маус, — а потомок предпоследнего не зря получил прозвище «корова». Да, именно в те годы мальчик Ф. был как-то не нормально влюблен в папин мотоцикл «Иж-Юпитер» первой модификации. Мотоцикл был синий, как море, на черной фаре его было два круглых глазка по обе стороны от черного и клювастого ключа зажигания — красный и зеленый (как и аэронавигационные огни на вертолете). Бензобак был каплевиден, а не огранен, как у последующих, и нос коляски был носом ракеты, а не торцом чемодана, как у тех же последующих. Когда папа, выгнав мотоцикл, закрывал гараж и натягивал краги, мотоцикл ждал, бурча мотором и склонив рогатую голову к левому плечу. А когда папа продал его какому-то небритому дядьке, мальчик плакал всю ночь.

Вертолет Ми-8 стал вторым железным существом в ряду его технофилии. И вся эта книга по большому счету есть объяснение борттехника Ф. в любви к его машине. Данная же история — и не история вовсе, а знакомство читателя с напарником и другом борттехника Ф. - с вертолетом Ми-8.

Для допуска к самостоятельным полетам требовалось десять часов налета с инструктором. Борттехника Ф. прикрепили к борту старшего лейтенанта Янкина.

Этот старший лейтенант был совсем не похож на кадрового офицера — слишком хорошо знал и любил свои права, готов был их отстаивать и другим советовал это делать. Когда борттехник Ф. сказал, что, по слухам, двухгодичникам положен двухнедельный отпуск до нового года, но кто ж их отпустит, едва в строй вошедших, — борттехник Янкин. решительно возразил:

— Как это «кто отпустит»? Пишите на отпуск, а если начнут кочевряжиться, сразу пишите прокурору!

Первый полет борттехника Ф. выпал на первый снег. Летели в Зею. Это был традиционный молочный рейс, когда в салоне вертолета на пути туда позвякивают пустые трехлитровые банки в авоськах, принесенные личным составом, а на пути обратно они стоят прочно, полные молока и сметаны. Садились у дороги прямо возле проходной Зейского молокозавода, наполняли тару, рассчитывались, запускались и улетали.

Но сейчас борттехника Ф. не интересовала цель полета. Он сидел в грузовой кабине на откидном сиденье у двери в кабину пилотов и, подсоединив свой шлемофон к бортовой сети, слушал, как командир запрашивает РП, просит разрешения на руление и взлет, говорит «вас понял, взлет разрешили». Рев двигателей нарастает, вибрация пронизывает тело борттехника, он чувствует себя так, словно помещен в гигантскую электробритву, которая еще и перемещается. В иллюминаторе сквозь метельные вихри первого снега, поднятые винтами, мелькают аэродромные постройки, заснеженные вертолеты, люди, сметающие с них снег. Вдруг бритва останавливается и, постояв немного, начинает подниматься, одновременно опуская нос так, что тело борттехника придавливает к стенке, а пустые банки на полу начинают скользить прозрачным звенящим стадом к его унтам.

Они уже в небе. Борттехник смотрит в иллюминатор двери и видит под консолью вооружения неряшливо побеленную землю. Вытертое до третьего корда колесо шасси висит в небе, такое близкое, но уже отделенное пропастью. «Отход по заданию, — слышит борттехник в наушниках. — Азимут 170…». Вертолет закладывает вираж, борттехник цепляется за сиденье, чтобы не съехать, стадо банок, подпрыгивая и дребезжа сквозь гул, бежит к двери, борттехник останавливает банки ногой в косматом унте. Солнце ползет по дополнительному баку, фейерверком вспыхивает в баночном стекле. Синее морозное небо за бортом, пар изо рта — все гудит, переливаясь, вибрируя — уже не бритва, а камус, поющий в губах неба.

Открывается дверь, из пилотской в грузовую выходит борттехник Янкин.

— Иди, — говорит он, показывая рукой в кабину, — работай. Перед посадкой сменю.

Борттехник Ф. входит в кабину, подключает фишку шлемофона к разъему, садится на свое рабочее место — откидное сиденье в проеме двери, между командиром и штурманом, чуть сзади. Отсюда ему виден весь приборный иконостас кабины, — его он обязан обозревать в полете, контролируя показания. Борттехник обводит кабину спотыкающимся взором, прижимает ларинги к горлу и делает свой первый доклад:

— Давление и температура масла в главном редукторе в норме, топливные насосы, генераторы, САРПП работают, автопилот, гидросистема в норме…

Пока он думает, что еще отметить, откликается командир.

— Понял… — кивает он.

Борттехник облегченно откидывается спиной на закрытую дверь. В кабине тепло, работает печка, гонит теплый воздух. Перед борттехником — носовое остекление. За стеклом плывет под брюхо машины чахлый лес — то буро-зеленый хвойный, то желтый, еще осенний лиственный, то пустой и голый. Чем дальше на юг, тем лишайнее снег, и скоро он исчезает совсем. Борттехник гудит-летит в тепле. Он расстегивает куртку с рыжим меховым исподом, под ней — летный свитер цвета какао, поверх свитера, до самых плеч — синие летные «ползунки» со множеством карманов на «молниях», с клапаном сзади для больших и неотложных дел, с кольцами у колен — привязывать унты, чтобы не слетели во время прыжка с парашютом. Но сейчас густые собачьи унты не привязаны, — борттехник не собирается покидать вертолет.

Ему все спокойнее лететь в этой хрустально ограненной скорлупке. Он смотрит то на пейзаж, то на приборы. Прошло десять минут от первого доклада, он делает второй, и, после одобрительного кивка командира, откидывается на дверь уже совершенно беззаботно. Он закрывает глаза и слушает, как поет в нем небесный камус… Интересно, — думает он, чувствуя, как засыпают, пригревшись, его ноги, — из всех новых борттехников только он выбрал собачьи, — остальные взяли овчину. Пес и овцы — есть в этом какая-то буколическая символика, — зеленый луг, веселый лай…