Голубая звезда - Борис Зайцев

- И ты здесь, поэт?

- Здесь, прекрасная,- ответил он.- Смотрю. Она засмеялась.

- И прославляешь бедность?

Он придвинулся, заглянул в темные глаза, окончательно узнал Анну Дмитриевну, сказал тихо:

- Ты веселишься? Это правда? - он сжал ей руку.- Правда? Она выдернула ее.

- Оставь. Не насмехайся. Подбежал Ретизанов.

- Слушайте,- закричал он,- я в духовной слепоте. Я ничего не понимаю. Нет, черт, я не могу ее найти. По- вашему, она тут? Да нет, вообще здесь все очень странно. Еще два часа, а уж есть пьяные, теснота. Не пускают Никодимова. Он скандалит. Вам нравится? - обратился он к Христофорову.- А главное, я не могу

381

понять, что со мной сделалось. Я наверно знаю, что она приехала из Петербурга и должна здесь быть. Но где же?

- Ищите девушку в шальварах,- ответил Христофоров,- в низенькой шапочке и фате.

- Да вы почем знаете? - закричал Ретизанов.- Ах, черт... Глаза его блестели, он был уже без маски. Что-то нетрезвое, лихорадочное сквозило в нем.

- Мне кажется,- сказал он с отчаянием,- что, если сейчас ее не найду, это значит, я погиб. Христофоров взял его под руку.

- Пойдемте, не волнуйтесь. Она здесь. Мы ее найдем.

Действительно, в третьей же комнате, окруженная толпой, Лабунская танцевала danse de 1'ourse' с индийской царевной. Христофоров посмотрел и двинулся дальше. Он не снимал маски.

По-прежнему странное и горькое удовольствие доставляло ему - смотреть, не будучи замеченным. От Лабунской, как и всегда, осталось у него легкое ощущение, будто гений света и воздуха одухотворял ее. Но иной образ в его душе, бесконечно близкий и дорогой - бесконечно далекий. Было что-то родственное меж ними, какая-то нота очарования. Христофоров знал, что сюда Машура не приедет. Все же, бродя в пестром мелькании масок, он искал ее. Это волновало и мучило. Иногда мерещилась она в быстром танце, в блеске глаз из-за кружев, в полуосвещен- ном углу. Но, как мгновенно вспыхивала, так же мгновенно и уходила. Была минута, когда, став в тени портьер, закрыв глаза, усилием воображения он ее вызывал. Она была бледна, тонка, в длинных черных перчатках, с худенькими плечиками. Масочка скрывала среднюю часть лица. "Это ваш поэтический экстаз,- говорила она с улыбкой и слезами,- сон, но не то, что в жизни называется любовью".

Он открыл глаза и тронулся. Машинально пробрался он вперед, и хотя теперь ее не видел, странное ощущение, что она здесь, невидимо, не оставляло его. Свет. люди, шум изменялись Ее присутствием. Хотелось плакать. Сердце ныло нежностью.

В нюрнбергском кабачке очень шумели. Все столики были заняты, скатерти залиты вином. На бочке танцевала маска. Кто-то пытался ораторствовать. Другого собирались качать. У прилавка стоял, очень бледный, Никодимов и допивал коньяк.

- Несмотря на все,- говорил он флорентийскому юноше, с ласковым и порочным лицом,- я здесь... Дмитрий Павлыч Никодимов пришел.

Юноша дернул его за рукав.

- Дима,- сказал он тенором, вытягивая звуки.- Не пей. Тебе вредно.

- Да снимите вы маску! - крикнул Христофорову знакомый веселый голос.

' Танец медведя (франц ').

382

Обернувшись, он увидел Фанни, за столом с несколькими евреями. Толстый человек во фраке, с ней рядом, куря сигару, говорил соседу:

- Здесь и совсем Парыж!

Христофоров снял маску. Фанни, в предельно- декольтированном платье, с чайной розой, хохотала и кричала:

- Садитесь! К нам! Это м-милейшая личность,- обратилась она к друзьям.- Проповедник бедности или любви... чего еще там? Жизни, что ли? Забыла! Но милейшая личность. Давид Лазаревич, налейте ему шампанского!

Давид Лазаревич, с короткими и пухлыми пальцами в перстнях, из тех Давидов Лазаревичей, что посещают все модные театры, кабаре и увеселения, говоря про одни: "Это Парыж", а про другие важно: "Ну, это вам не Парыж",отложил сигару и налил молодому человеку вина.

Христофоров имел несколько ошеломленный вид. Но поблагодарил и чокнулся.

- Очар-ровательно,- сказала Фанни, щуря продолговатые, подкрашенные глаза.- А откуда такой фрак?

Христофоров нагнулся к самому ее уху, с бриллиантовой сережкой, и шепнул:

- Чужой, Александра Сергеевича.

- Милый! - закричала она.- Аб-бажаю! Очар- ровательно, весь в меня. Я такая же. Мы все шахер-махеры.

От вина голова Христофорова затуманилась - приятным опьянением. Он теперь рад был, что встретил Фанни, сытых израилей, и не отказывался, когда Давид Лазаревич налил ему еще бокал.

- Хорошо, что ушел этот Никодимов,- заболтала Фанни.- Фу! Не люблю таких. Что он из себя изображает? Загадочную натуру? А по-моему - просто темная личность с претензиями. Хоть и дворянин, и барин... И потом, он на меня тоску нагоняет. Что это такое? Нет, я люблю, чтобы весело было, и жизненно, без всяких вывертов. Не понимаю тоже и Анну - что она в нем нашла? Ах, бедная женщина. Слоняется тут. Выпьем за нее!

На этот раз она не спрашивала Давида Лазаревича, налила сама. За вином разболтала она многое о своей приятельнице, чего не сказала бы в обычном виде.

Скоро ее позвали - как распорядительница, должна она была устраивать новый номер. Христофоров посидел немного и тоже поднялся.

В сущности, пора уж было уходить, вновь возвращаться в полупустую свою комнату. Для чего был он здесь? Сердце его опять сжалось. Он вспомнил Ретизанова. Все-таки тот встретил свою девушку в шальварах,- которую носят по залам гении ветров. Машуры же вновь не было с ним. В сердце пустота и одиночество. Значит, права была Лабунская, шепнувшая свои легкие слова. Значит, надо уезжать.

383

Он потолкался еще среди масок, по залам, и машинально забрел в темный закоулок у передней, откуда лесенка шла наверх. Он почему-то поднялся,- и попал в две полутемные антресоли. В первой шептался в кресле Пьеро с черненькой венецианкой. Христофоров прошел мимо. В дальней сел он на ситцевый диванчик, вздохнул и закурил. Эту комнату не готовили. Не было декорации, мебель обычная. В углу, у иконы, лампадка. Окна выходили в сад. Смутная, синеватая мгла.

Снизу слышался шум, танцы, доносилась музыка. Отсюда видны были деревья в саду, полосы света из нижних окон да кусок неба. Христофоров сидел, курил, смотрел на это небо, на котором увидел голубую звезду Вегу. Она мерцала нежно и таинственно. Среди веток можно было заметить, как по вековому пути движется она, ведя за собой, как странница, светло-золотую Лиру. Голубоватый свет ее успокаивал. Чем дольше смотрел Христофоров, тем более ему казалось, что ее таинственное сияние глубже разливается по окружающему, внося гармонию. Тот же голубоватый отблеск есть и в глазах Машуры, в милой Лабунской. Оцепенение, вроде сна, овладело им. Призрачней, нежней и туманнее летела музыка. Легче и нечеловечней казались маски. Очаровательней, ближе и дальше, возможней и невозможнее невозможная любовь.

XV

В это время внизу, в небольшой гостиной, уже пустой, стоял у окна Никодимов, тупо смотрел на улицу. Подошла венецианская куртизанка. Он обернулся.

- Дмитрий,- сказала она.- Почему ты здесь? Он пожал плечами.

- Где же мне быть?

- Для чего ты приехал на этот маскарад?

- Меня об этом спрашивали нынче,- ответил он глухо.- В передней...

Куртизанка сжала пальцы.

- Для чего ты себя унижаешь?

- Этого я не умею тебе сказать.

Она вдруг быстро взяла его руку и поцеловала.

- Иногда мне кажется, что все твое... всю тоску, скверное, я могла бы взять на себя.

Никодимов перевел на нее темные и мутные глаза. Слабая улыбка появилась на его улице.

- Женщина,- сказал он и вздохнул.- Особенный ваш род.

- И не стыжусь, что женщина. Я, милый мой, тоже много видела стыда на своем веку. Меня не удивишь.

- Ничего,- пробормотал Никодимов.- Ничего. Живу, как живу. Ничего не надо. Никаких сентиментальностей.

- Уедем отсюда,- вдруг сказала она.- Я тебя увезу на край

384

света, будем жить у моря, солнца, путешествовать... Ты будешь свободен, но... уедем!

- Фантасмагории!

- Поселимся в Венеции... Никодимов слегка вздрогнул.

- В Вене я был очень близко к смерти,- сказал он.- Никогда тебе не рассказывал. Во всяком случае, это сильное ощущение.

Он вынул часы.

- Пять.

Глаза его несколько прояснились, он подобрался и оглянулся.

- Поезжай домой. Пора. Видишь, все разъезжаются. А у меня есть еще дело. Я поссорился с одним человеком.

Никодимов поцеловал ей руку с внезапной, но холодной вежливостью и вышел. Куртизанка постояла, села на диван и уткнулась лицом в его спинку.

Никодимов же встретил в зале флорентийского юношу и подошел к нему.

- У меня сегодня дуэль,- сказал он.- Мы заедем домой, ты переоденешься, выпьем кофе, и в половине восьмого должны быть в Петровском парке.

Юноша попятился. Его бархатные, беспокойно- распутные глаза взглянули испуганно.

- Дуэль? - произнес он слабым голосом.- Но тебя могут убить.

- Безразлично,- тихо и слегка задыхаясь ответил Никодимов.- А пока ты - мой... едем.

Юноша пытался возражать. Никодимов властно и нежно взял его под руку, повел к выходу.