Всемирный следопыт, 1926 № 05 - Александр Беляев

— Молчать, негодяй! — крикнул Лефарж. — Кто ты, чтобы командовать?

— Сам негодяй! — отозвался тот. — Ребята, заворачивай!

Гребцы штирборта дали задний ход, и второй баркас завернул.

— Ложись в дрейф! — донеслась команда со второго баркаса, с трудом подвигавшегося к первому. — Налегай на весла! Подними весла! Лучше покончить сразу.

Второй баркас перестал грести и остановился на расстоянии одного кабельтова.

— Сколько у вас воды? — прозвучал голос боцмана.

— Не хватит всем по одному разу напиться.

Лефарж сделал движение встать, но боцман со второго баркаса ударил его веслом, и он свалился на дно лодки.

— Дайте нам воды! — послышались голоса со второго баркаса. — В горле пересохло от гребли.

Боцман внезапно разразился потоком брани.

— Дайте нам воды, — кричал он, — не то, клянусь дьяволом, мы пойдем на абордаж!

Не успел он кончить, как угроза уже была приведена в исполнение. Сражение длилось недолго: второй баркас был чересчур переполнен для борьбы. Люди правого борта на первом баркасе сражались веслами в то время, как сидевшие у левого борта удерживали лодку в равновесии.

Скоро все было кончено, и второй баркас отчалил. Половина людей в нем были ранены в голову, при чем двое из них лежали без сознания.

На закате следующего дня первый баркас лежал в дрейфе. Последняя капля воды была выпита давным-давно.

Подобно грозному привидению, второй баркас преследовал его весь день, моля о воде, которой больше не было. Люди первого баркаса, мрачные и угрюмые, подавленные сознанием преступления, мучимые жаждой и голосами своих жертв, принимались усиленно грести, как только вторая лодка пыталась к ним приблизиться.

Время от времени, как бы движимые общим побуждением, они выкрикивали в один голос:

— Нет во-ды!

Но напрасно они опрокидывали боченок, чтобы доказать, что он пуст, — обезумевшие от жажды несчастные, не верили им, убежденные, что товарищи утаивают от них воду.

В тот миг, когда солнце коснулось воды, на расстоянии кабельтова появился второй баркас, освещенный светом заходящего солнца, и населявшие его призраки высунули в немой мольбе свои почерневшие языки.

О последовавшей ночи невозможно говорить. Мучения жажды были ничто в сравнении с пыткой от хнычущей мольбы, доносившейся со второго баркаса время от времени в течение всей ночи.

Когда, наконец, их завидел французский китоловный корабль «Араго», люди на первом баркасе были еще живы, но трое из них потеряли рассудок. На втором баркасе не уцелело ни одного, а шлюпка с двумя натуралистами и негром пропала бесследно…

Вместо птичек певчих.

В то время, как мы находим удовольствие в щебетании птиц, наслаждаемся пением соловья в лунную ночь или звонкими переливами жаворонка в поднебесьи, а иные любители певчих птиц держат их в тесных клетках, — многим восточным народам чуждо очарованье птичьего пения и щебета. Японцы, например, предпочитают скрашивать монотонность домашней жизни стрекотанием цикад, кузнечиков и других насекомых. Спрос на этих «певчих» насекомых так велик в Японии, что в различных городах существуют специальные лавки для соответствующей торговли. В противоположность птичьим клеткам, клетки с певчими насекомыми совсем крошечные, и построены они в стиле японских домиков или беседок. Наша фотография представляет уголок ярмарки насекомых в одной из самых деловых и шумных улиц города Токио. Мать в национальном японском костюме кимоно и ее маленький сын — уже в европейской одежде — выбирают себе бecпepую «птичку» получше.

Лики Японии

Многие из европейцев, посещавшие страны Дальнего Востока и даже подолгу жившие там, говорят о том. что они никогда не могли до конца понять «душу» Востока. В частности, изучавшие Японию и Китай крупные европейские писатели Келлерман и Ибаньес признаются в том же. Мы встречаем в книгах этих писателей интересные характеристики японского быта. Но, хотя одни из них немец, а другой — испанец, их наблюдения одинаково не идут дальше внешних черт жизни, и оба они по своим суждениям и отправным точкам зрения прежде всего — европейцы. В настоящем очерке мы даем отрывки из книг обоих авторов, характерные для ликов Японии.

Японские ландшафты.

Весь день я провел в поезде, наблюдая японские ландшафты. Сначала мы проехали горы, вдоль по пустынным темным ущельям, где журчали маленькие ручейки. Сосны странной формы, точно рассеченные бомбами, отдельные небольшие бамбуковые рощи и быстро бегущие ручейки, — все это чрезвычайно напоминало японские рисунки, но совершенно не соответствовало моим представлениям об японском ландшафте. Здесь он был такой однотонный, серый, темный и бесцветный, почти без всякой примеси зелени. Общий колорит мало изменился даже тогда, когда мы покинули горы и очутились среди восточных равнин.

Я много раз переезжал Японию, но даже в самое знойное лето японский пейзаж не бывает таким красочным, каким мы его представляем себе. Экзотическая пышность растительности и яркость красок существуют только в некоторых садах и парках, да и то она держится лишь в течение нескольких недель.

В общем же страна эта несколько бедна в колоритном отношении. Оливковый цвет зелени хвойных деревьев и бамбуковых рощ да бурый цвет земли преобладают в японском ландшафте даже в такое время, когда зеленеют рисовые поля и цветет желтая сурепица. Но прекрасный подбор этих красок все же восхищает взоры, и можно наверное сказать, что такой удивительно изящный рисунок во всех мельчайших подробностях ландшафта не встречается больше нигде.

Между тем, поезд мчался дальше с грохотом, свистом и завыванием, и ежеминутно менялись виды. Мы проехали через гористую местность и дальше, мимо озер, на которых виднелись лодки с удивительными, напоминающими драконов парусами.

Виды были красивые и даже привлекательные временами, но все-таки на них лежал особенный, своеобразный отпечаток. Вся страна напоминала возделываемый сад, и, действительно, ландшафты были тут созданы людьми. Все пространство земли было разделено на множество маленьких садовых участков, окруженных узкими земляными валами и наполненных водой, вследствие чего они блестели, как зеркало. Вся эта местность состояла из сети прудов, формы прямоугольных четырехугольников, и люди там стояли по колена в воде и грязи.

Это и были рисовые поля.

Каждый участок был проложен с математической точностью, совершенно прямо. Холмы же были разделены террасами, на которых также были расположены маленькие поля в виде четырехугольников, полос и треугольников правильной формы. Чем выше, тем они становились все меньше и меньше и порой были величиной не больше окна.

Люди работали очень старательно и, так как они не отличались от других своим одеянием, то не были похожи на крестьян-земледельцев. Они скорее напоминали землевладельцев, которые сами возделывали свои сады.

Эти люди, стоявшие в воде и грязи рисовых полей, работницы в подобранных платьях и в платках, повязанных на голове, мужчины в плоских соломенных шляпах и в соломенных цыновках, накинутых на плечи и служивших дождевыми плащами, — все это составляло неизменную характерную особенность японского ландшафта. И весь год — сегодня, завтра и через сотню лет — в этом ландшафте не произойдет никакой перемены.

Деревни близко прилегают друг к другу и состоят из отдельных групп маленьких бурых хижин с соломенными крышами, выступающими из-за деревьев. Временами поезд наш проходил мимо рощиц, среди которых скрывались маленькие храмы, увешанные флагами, а иногда мы видели даже небольшие фабрики, похожие на игрушки.

И все это вместе, люди и жилища, вполне гармонировало с окружавшим ландшафтом, с линиями гор, с кудрявыми, пенистыми волнами быстрых потоков, с рощами и группами деревьев. Деревни точно приспособлялись к ландшафту; сливались с ним и люди на рисовых полях и дома.

Люди были маленького роста, а их одинаковая одежда серовато-голубого цвета вполне соответствовала бледным краскам всей страны. Гармония существовала решительно во всем, и казалось, что каждый предмет, каждая шляпа, башмаки, лопата и т. д. — нарочно приспособлены к тому, чтобы не нарушать общего впечатления…

К вечеру вдали показалась Фуджияма, правильная конусообразная форма которой так хорошо известна всем по японским гравюрам. Облака окружали ее вершину, и, поднимаясь над ними, она казалась еще выше, величественнее и еще более одинокой.

Верхушка ее была обрамлена венцом белого ослепительного снега. Но гора эта казалась такой странной и такой чужой среди окружающего ландшафта, точно она принадлежала к другим временам и странам.