Рассуждения о Франции - Жозеф де Местр

Значит, конституция существует, ибо конституция и есть не что другое, как свод основополагающих законов, и король не может посягнуть на эти законы. Если он сделает это, то три сословия наложат на его действия вето, равно как каждое из них может налагать вето на действия двух других. (стр.118 >)

И, конечно, не правы были бы те, кто обвинил бы Короля в том, что он говорил слишком туманно; ибо эта неопределенность как раз и свидетельствует о высшей мудрости. Король поступил бы очень неосмотрительно, если бы установил границы, которые помешали бы ему идти вперед или отходить; оставляя за собой некую свободу действий, он поступает как бы по вдохновению. Однажды Французы в этом убедятся: они признают, что Король пообещал все, что мог обещать.

Хорошо ли почувствовал себя Карл II, согласившись с предложениями шотландцев? Ему, как и Людовику XVIII, твердили: «Нужно сообразовываться со временем; нужно уступить: „ Безумно жертвовать короной ради спасения иерархии“». Он поверил этому и поступил очень дурно. Король Франции умнее: отчего же Французы упорствуют, не желая воздать ему должное?

Если бы этот Государь имел безрассудство предложить Французам новую конституцию, то тогда именно его могли бы обвинить в том, что он склонился к вероломной неопределенности; ибо в действительности он ничего бы не сказал: если бы он предложил свое собственное сочинение, тогда бы все в один голос выступили бы против него, и выступили бы обоснованно. По какому праву, в самом деле, он смог бы заставить себе повиноваться, едва отказавшись от старинных законов? Не есть ли произвол общее для всех достояние, на которое всякий имеет равное право? Во Франции не нашлось бы молодого человека, который не указал бы на огрехи нового произведения и не предложил бы поправок. Пусть хорошенько разберутся в деле и тогда увидят, что Королю, как только он отказался бы от старой конституции, оставалось бы лишь говорить: Я буду делать все, что захотят [от меня]. Именно к этим недостойным и нелепым словам свелись бы самые лучшие речи Короля, переложенные (стр.119 >) ясным языком. Думают ли об этом всерьез, когда порицают короля за то, что он не предложил Французам новую конституцию? С тех пор как восстание послужило причиной чудовищных несчастий его семейства, он увидел уже три конституции, которые принимались, освящались и которым присягали. Две первые жили лишь мгновение, а третья только что называется конституцией. Должен ли Король предложить пять или шесть таких же своим подданным, чтобы оставить за ними выбор? Ну как же! три попытки им обошлись столь дорого, что ни один разумный человек не вздумал предложить им еще одну. Но если такое предложение явилось бы безрассудным со стороны частного лица, то со стороны Короля оно было бы и безрассудным, и преступным.

Как бы Король ни поступил, он все равно не смог бы удовлетворить всех. Для него возникли бы неудобства, если бы он не обнародовал вообще никакого обращения; он столкнулся с ними, опубликовав его таким, каким оно есть; случилось бы то же самое, если бы он составил это обращение иным образом. Хорошо, что он, будучи в нерешительности, следовал принципам и задел только страсти и предрассудки, сказав, что французская конституция будет для него ковчегом завета. Если бы Французы хладнокровно судили об этом обращении, я сильно ошибся бы, сказав, что они не нашли в нем того, за что именно уважать Короля. В тех ужасных обстоятельствах, в которых он оказался, не было ничего соблазнительнее искушения пойти на сделку с принципами, дабы отвоевать Престол. Как много людей говорили и как много людей верили, что Король губит себя, упорствуя в обветшалых идеях! Казалось бы столь естественным выслушать предложения пойти на мировую! Еще легче было бы согласиться с этими предложениями, сохранив в голове замысел о возвращении к прежним исключительным правам, не нарушая слова верности и (стр.120 >) опираясь исключительно на силу вещей, но он был столь искренним, благородным, мужественным, чтобы сказать Французам: «Я не способен сделать вас счастливыми; я могу, я должен править только на основе конституции: я никогда не дотронусь больше до ковчега Господня; я ожидаю, чтобы вы вновь обрели разум; я ожидаю, чтобы вы поняли эту столь простую, столь очевидную истину, которую вы, однако, упорно отвергаете, а именно: с той же самой конституцией я могу вам даровать совершенно другое устройство».

О, какое благоразумие проявил король, сказав Французам: Пусть их старинная и мудрая конституция явится для него священным ковчегом и пусть не будет дозволено ему касаться его безрассудной рукой; он добавляет, однако, что хочет вернуть ей всю ее чистоту, извращенную временем, и всю ее силу, ослабленную временем. И в который раз эти слова были вдохновением [свыше], ибо в них ясно прочитывается, что находится во власти человека и что отделено от него, ибо принадлежит единственно Богу. В этом обращении, столь мало рассчитанном, нет ни единого слова, которое не должно было бы препоручать Короля Французам.

Осталось пожелать, чтобы эта пылкая нация, способная вновь обрести истину, только исчерпав заблуждение, захотела бы, наконец, узреть совершенно очевидную правду: то, что она обманута и стала жертвой горстки людей, вставших между нею и ее законным сувереном, от коего она может ждать только благодеяний. Представим положение вещей в наихудшем свете: Король опустит меч правосудия на нескольких отцеубийц; [191] он покарает унижением нескольких прогневавших его дворян:ну и что же! какое дело до этого (стр.121 >) тебе, добрый хлебопашец, трудолюбивый ремесленник, мирный горожанин, кем бы ты ни был, которому небо дало безвестность и счастье! Думай, стало быть, о том, что ты вместе с тебе подобными образуешь почти всю Нацию; и что целый народ страдает от всех зол анархии лишь потому, что горстка мерзавцев его пугает собственным его Королем, которого страшится сама.

Продолжая отвергать Короля, народ упустит прекраснейшую возможность, какой у него не будет больше никогда, поскольку он рискует быть подчиненным силе вместо того, чтобы самому короновать своего законного суверена. Какую заслугу он имел бы перед этим государем! какими ревностными усилиями и любовью король постарался бы вознаградить преданность своего народа! Воля нации всегда была бы перед глазами короля, воодушевляя его на великие свершения и настойчивый труд, требующиеся для возрождения Франции от ее главы, и всякое мгновение его жизни посвящалось бы счастью Французов.

Но если они упорствуют в отвержении Короля, то знают ли, какая участь их ждет? Французы сегодня достаточно закалены несчастиями, чтобы выслушать жестокую правду: как раз посреди припадков их фанатической свободы у бесстрастного наблюдателя часто возникало искушение воскликнуть подобно Тиберию: О homines ad servitutem natos! [192] Известно, что существует несколько видов храбрости, и Француз, вполне определенно, не обладает всеми. Бесстрашный перед врагом, он не является таковым перед властью, даже самой несправедливой. [193]Никто не сравняется в терпении с этим народом, называющим себя свободным. За (стр.122 >) пять лет его заставили согласиться на три конституции и на революционное правительство. Тираны сменяют друг друга, и народ вечно повинуется. Любые его усилия выбраться из своего ничтожества всегда оказывались безуспешными. Его хозяевам же удавалось сразить его, издеваясь над ним. Они говорили народу: Вы думаете, что не желаете этого закона, но, будьте уверены, вы его желаете. Если вы осмелитесь отказаться от него, мы расстреляем вас картечью, наказав за нежелание принять то, что вы хотите. — И они, хозяева, так и поступили. [194]

Немногого недоставало, чтобы французская нация по сию пору пребывала бы под отвратительным игом Робеспьера. Конечно, она вполне может поздравитьсебя, но не гордитьсятем, что удалось спастись от этой тирании; и я не знаю, были ли дни ее порабощения более позорными для нее, нежели день ее освобождения.

История девятого термидора не была долгой: несколько злодеев истребили нескольких злодеев.

Без этой семейной свары Французы томились бы еще под скипетром Комитета общественного спасения.

И в этот самый миг не продолжает ли небольшая кучка мятежников заводить речь о том, чтобы посадить одного из [лиц] Орлеанского дома на трон? Не хватает еще Французам и такого бесчестья — терпеливо наблюдать за тем, как поднимают на щит сына казненного вместо брата мученика; и однако ничто не обещает, что они не подвергнутся этому унижению, если не поспешат вернуться к своему законному (стр.123 >) суверену. [195]Они предоставили такие доказательства своего долготерпения, что могут уже не бояться позора любого рода. Великий урок, я не скажу, французскому народу, который, более чем все другие народы мира, всегда принимал своих властителей и никогда их не будет выбирать, но небольшому числу добропорядочных Французов, которые станут влиятельными в силу обстоятельств: не следует ничем пренебрегать, чтобы вырвать нацию из этой унизительной нерешительности и передать ее в руки ее Короля. Конечно же, он человек, но есть ли у нации надежда быть управляемой ангелом? Он — человек, но сегодня есть уверенность: он это понимает, а это уже многого стоит. Если воля Французов снова возведет его на отеческий Престол, он соединится со своей нацией, которая найдет в нем все: доброту, справедливость, любовь, признательность и неоспоримые таланты, вызревшие в суровой школе испытаний. [196]