Чисто семейное убийство - Елена Юрская

— Похоже, что нет. Похоже, что не пропал.

— Не повторяй за ней. Это невозможно. Это не бабушка, а завод по производству зомби. Все пляшут под ее дудку. Что же это такое?

— Материальная заинтересованность, милый. — Я чмокнула Тошкина в щеку и прислушалась к скандалу, который назревал в гостиной.

Тошкин тоже выставил антенны в виде ушей и мрачно констатировал:

— Вот так она всю жизнь и забавляется. Ладно, Надя, мне тут еще кое с кем поговорить надо. — Он неделикатно подтолкнул меня к выходу.

— Когда вы собираетесь пожить у нас? — вежливо спросила Катя, мало похожая на собственную сестру.

Впрочем, при детальном рассмотрении кое-какие размытые очертания ее носа и губ совпадали по форме с четко выраженными плебейскими линиями Иры. Катя была немного старше, немного воспитаннее и много дороже. Несмотря на занюханный костюмчик, русые волосы, невысокий лоб, небольшие глаза и чудный, словно снятый с рекламного плаката, рот. В ней была мягкость, свойственная настоящим хищникам. Рядом с такой женщиной опасно было волочиться за юбками. Вот почему Лойола с таким остервенением предавался своему единственному пороку — жадности.

— Мы можем подготовить отдельную комнату. У нас тихо и нет детей, — продолжала Катя.

— Как будто это большое достоинство! — фыркнула Люда. — И зачем вообще семье без детей роскошь в виде квартиры в Москве? Род Аглаиды Карповны тем и хорош, что должен продолжаться и жить в веках.

Так, похоже, мы с Анькой не попадали. Впрочем, не мы одни. Миша аккуратно выключил радио, продолжавшее пугать население курсом доллара, и усмехнулся.

— Ребята, давайте выпьем и потанцуем, — сказал он, поглядывая на свои нелепые домашние тапочки. — Только я, чур, босиком…

— Хоть дураком! — снова выкрикнула Людочка, оборачиваясь к столу в поисках мужниной поддержки. Странно, но толстенький Гена куда-то исчез, а точнее, дезертировал, не желая, видимо, разочаровывать бабушку единым семейным фронтом. — Потанцуешь! Ты все норовишь на нашем поживиться. Все тебе мало… Аглаида Карповна! — Людочка воздела руки к небу. — Он же квартиру Генкиных родителей купил. Ему все мало.

— У нас двое детей, — встряла Ира.

— Хоть четверо. Управляйтесь, но на наш каравай — рот не разевай. Пусть тогда квартиру на Мира отдадут назад, — не унималась Людочка.

— На Мира, 12, квартира 25? — ласково спросила я.

— Да, именно…

— А там бригадира маляров как раз на днях убили, — скромно сообщила я.

— Конечно убили. Они и убили, чтобы за ремонт не платить. Жлобы! И моего Геночку он все время обдирает как липку. Это же преступники. Я бы и в налоговую пошла, но…

Аглаида Карповна сидела не шелохнувшись, она наслаждалась побоищем и сладко позевывала. Миша, отбросив тапочки к батарее, галантно поклонился и пригласил меня на танец. Из стереосистемы призывно журчал Джо Дассен. Я положила руки на Мишины плечи и томно спросила:

— Так за что вы убили Пономарева Степана Степановича, 1935 года рождения, русского, неженатого и, кстати, глухонемого?

Он потянулся к моей шее хищным алым ртом. Тошкин почему-то занервничал и стал громко требовать меня на выход. А я только-только собиралась узнать всю правду о странных родственниках моего мужа.

Глава 6

Слишком много потрясений и совершенно непонятно, за что хвататься. Геннадий Петрович приложил руку к упругой и полной шее, а поза мыслителя особенно вдохновляла всех его многочисленных женщин. Господи, сможет ли он теперь когда-нибудь их любить? Не платонической, не семейной, а настоящей мужской любовью. Что делать? Что делать? На всякий случай записываться на прием к сексопатологу, чтобы потом не было поздно? Вот уже второй день, закрывая глаза, Гена видит одну и ту же картину — атласный бантик и мертвые губы Ларисы. Так можно ума лишиться!

С другой стороны, грешно и смешно бежать к сексопатологу, если светят ослепительные лампы исправительно-трудового учреждения. Дело о смерти Ларисы открыто! Никаких естественных причин, кроме желания соответствовать его, Геночкиным, высоким сексуальным аппетитам, не обнаружено. Она умерла от конского возбудителя, смешанного с возбуждающим препаратом для сердечной мышцы. Тошкин сказал — дигиталис. Не яд, но лекарство. О, если бы Гена не был тогда в экстазе от себя — лежали бы они с Ларочкой в морге, как Ромео и Джульетта конца двадцатого столетия. Ничего естественного, ничего своего — даже секс и тот со шпанской мушкой. Неужели Ларочке было с ним так плохо? Неужели он ее совсем не возбуждал?

Ужас, охвативший Геннадия Петровича при этой мысли, совершенно парализовал волю и способность к трезвому рассуждению. Рука потянулась к мобильному телефону, голос — к врачебному уху. Даже если на свободе осталось прожить два дня, их надо провести в соответствии с самими высокими стандартами!

Но кто-то ведь добавил сердечное средство в склянку с мушкой?! Кто-то знал о Ларочкиных пристрастиях и проблемах! Миша? Добрая душа! Хочет подобрать его дело, его квартиру? Еще одну его квартиру? Может, еще и Людочку с Сережей?

Слишком много проблем. Бабушка наотрез отказалась начать свой вояж по родственникам с него, хотя Гена всегда был на втором месте, а значит, самым дорогим. В чем же дело? Опять Миша? Но бабушка все-таки отказалась остаться и у него. Она предпочла Тошкина. Она что-то знает?

Дверь в просторный белый кабинет резко распахнулась. Геннадий Петрович вздрогнул и открыл ящик стола, в котором хранился разрешенный газовый пистолет.

— Ты чего? — Миша спокойно уселся в кресло и выдал вопрос века: — Так что, говоришь, Федя к тебе не заходил?

— Ничего я не говорю.

Гена устало поморщился, но воспоминания о брате все еще жгли душу и застарелой завистью, и мгновенной неприязнью. В свое время Федор был выдающимся мачо, талантливым психологом и быстро растущим аферистом. В погоне за женским вниманием Гена всегда был только вторым. Феде ничего не стоило мило улыбнуться, обдать девочку запахом тяжелого перегара и влюбить в себя на всю оставшуюся жизнь. Позже Гена прочел, это называлось физическим словом «магнетизм». Но как лихо Федя катался на своем обаянии в школе и дома, от него млели учителя, родители, дворничихи и даже неподкупная Аглаида Карповна. Лет восемь назад Федя под свое честное имя занял у людей много денег, обещая мгновенную двухсотпроцентную прибыль, и отбыл в неизвестном направлении. Гену долго и подозрительно допрашивали обманутые вкладчики. Они звонили по ночам, устраивали дежурства у дома, они, в конце концов, вынудили Гениных родителей, насмерть перепуганных озверевшей братвой, дать клятву прожить остаток лет на земле, создавая своим трудом то, что украл (а выходило-таки, украл) их сынок Федя. Геннадий Петрович ни тогда, ни сейчас не счел нужным взять на себя какие-нибудь обязательства брата. Он и так оказался пострадавшей стороной — сам вложил в фонд часть сбережений. Кроме того, пришлось бы заплатить за индульгенцию, выданную ему по месту районирования лидером одной из преступных группировок. Она была без печати, подписи и гербовой бумаги и выражалась в нескольких словах: «Брат за брата не в ответе». Молва разнесла девиз по городу, и только самые конченые отморозки пытались попросить у Геннадия Петровича хоть что-нибудь. Когда районное начальство теневого кабинета было убито в перестрелке на Ждановской развилке, новое проявило лояльность и денег не потребовало. Правда, к тому времени Геннадий Петрович обзавелся своими людьми в службе безопасности, которые, собственно, и поставили точку во всей этой истории. Официальных бумаг по пропаже Феди решили не заводить, но все бесхозные трупы по дружбе идентифицировали. В течение восьми лет он не всплывал, не откапывался, вообще — не находился. И по всему выходило — жив. И где-то, гад, процветает. Скорее всего, за границей.

— Ты это… — Миша почесал за ухом и немного задумался. — Скажи ему, пусть отвалит. При дележе квартиры вашей бабки его доля — наша доля. Слышишь, — глаза у Миши нехорошо сузились, — Гена, запомни, твой лучший партнер — это я, а не он. А?

— Я молчу, я думаю. Я понял. — Геннадий Петрович кивнул в знак согласия.

Если бы не Миша и не его способности превращать маленькие фотографии в большие настенные портреты, им бы никогда не видеть ни этой сети пунктов, ни рекламного агентства. Миша еще в годы перестройки начал делать глубокие заплывы в область — ходил по хибаркам, землянкам, дачкам и сельсоветам с предложением «увеличить, отретушировать, создать портреты дорогих и любимых».

Брал недорого — пятерочку с фото, со ста домов выходило пятьсот, с тысячи — подержанная машина, с пяти тысяч — ОБХСС, которому и отдано было то, что заработано непосильным трудом в течение одной командировки. Миша не дружил с законом, но и не собирался садиться. Тогда глаза его бегали, руки дрожали, а милицейская форма вызывала желание стоять по стойке «смирно». А в восемьдесят восьмом он зарегистрировал кооператив. Стал богатеть уже официально. Сам по хаткам не ходил, зарплату сознательно с учетом возможного воровства занижал, но с несунами разбирался безжалостно. Эту практику он сохранил и в работе с нынешним коллективом. Но в условиях безработицы, инфляции, кризиса сотрудники ценили его жесткость, напор и умение сказать «нет». Мишу уважали, а Гену любили. Посоветовавшись, они стали сознательно разыгрывать карту доброго и злого следователя. Они притерлись друг к другу и не соперничали. Гена не воровал, считал, что этот процесс надо начинать с миллиона. Миша не волочился, полагая, что падать следует только на королеву. В силу отсутствия означенных денег и означенных личностей они мирно сотрудничали. По мнению жен, даже слишком мирно.