Я дрался на Ил-2. Книга Вторая - Артем Драбкин

— Деньги платили?

— Да, но я не помню сколько. 36 рублей на каком-то этапе давали. Старший сержант получал, по-моему, 36 рублей.

— На Вашем самолете что-нибудь было написано?

— Мы не писали ничего. Это истребители писали, указывали количество сбитых самолетов.

— Потери, это в основном ранения у стрелков?

— Обычно убивали стрелка, ранения были редко.

— Как Вы считаете, какое соотношение потерь: летчик и стрелок? Кого чаще?

— Конечно, чаще стрелка. Если из 12 человек нашей группы только 2 остались живы!

— Какие вылеты самые опасные?

— Чем опаснее, тем интереснее. Это же здорово смотреть, как щепки летят от дотов и дзотов, как танки горят, как егеря разбегаются, бегут из окопов!

— Не было желания избежать вылетов на Луастари, который забрал много жизней?

— Там очень много погибло. Но желания туда не летать не было: даже наоборот. У нас на командном пункте в Мурмашах перед вылетом летчики, включая Орлова, написали такой призыв на стене, плакат: «Мы летим отомстить за гибель Камышанова. Смерть фашистским оккупантам! Мы не пожалеем своей жизни! Мы погибнем, но отомстим!». И надо же такому совпадению случиться — они погибли. Вот такой был плакат, который, кстати, зафиксирован в архивных материалах Подольска. Вот такой был призыв от имени летчиков, которые летели на опасное задание на Луастари.

— Взаимоотношение в Вашем экипаже — это настоящая мужская дружба. А в других экипажах как было? Бывало такое, что стрелок и летчик никак не могут ужиться?

— Бывало, что меняли состав экипажа. Или стрелок погиб, или летчик заболел или погиб. А вот мне посчастливилось летать с тремя командирами.

— Какие у Вас были отношения, понятно, в бою Вы по имени обращались друг к другу, а на людях?

— Да, в бою по имени. А на людях — «товарищ старший лейтенант». Соблюдали субординацию.

После того как я вернулся из госпиталя, соседние полки перелетели на 2-й Белорусский фронт, а наш полк остался охранять Заполярье. 8 мая 1945 года я заступил дежурным по аэродрому. Сидим — вдруг ночью звонок: «Слушайте важное сообщение». Я держу трубку, проходит 5, 10, 15 минут. Я задремал, и вдруг опять к трубке: «Слушайте важное сообщение». И сообщают: «Германия капитулировала!» Прибежал дежурный по аэродрому, принес ящик с ракетами. Я схватил ракетницу, мы вытащили ящик из командного пункта и давай палить! К нам присоединились дежурные по стоянкам.

Стреляли из своих винтовок, автоматов. Потом уже гарнизон проснулся. Кругом выстрелы, кругом пальба, ракеты. Потом заговорил Мурманск. Начали бухать тяжелые орудия. Весь гарнизон ожил. Так мы встретили День Победы…

— После войны война снилась?

— Война не снилась, а летал я почти всю жизнь во сне.

— На самолете?

— Да, потому что я после после окончания института работал в ВКБ Мясищева и летал в качестве ведущего инженера по летным испытаниям. И мне очень часто снятся или Ил-2, или самолеты 3М, М4.

— Какое было у Вас лично отношение к врагам?

— Конечно, мы ненавидели наших врагов.

— Кого больше, финнов или немцев?

— Одинаково. Неважно, финн или немец, — это был противник, которого надо было убивать.

— Личные мотивы были в этом или это скорее общие?

— Что нас воодушевляло? То, что они напали на нашу землю, они завоевывали нашу землю. И это чувство — отомстить — было у большинства. Я не видел, чтобы кто-то проявлял какую-то мягкотелость или трусость. Правда, есть музей в Кандалакше, и я видел, что там написано: полк такой-то, командир такой-то за трусость снят с должности. Но это единственный случай, который я помню, — и то я лично его не знаю.

— У Вас в полку случаев трусости не было?

— Нет.

— Какой был самый страшный эпизод? Что было самым страшным?

— Страшно было, когда самолет был облит бензином. Когда я высунул руку, понюхал — бензин! В любой момент от выхлопных патрубков может загореться весь самолет. Он как факел! Это самым страшным было для меня. А так почему-то страха не было.

Титович Владимир Васильевич

(интервью Олега Корытова и Константина Чиркина)[1]

Родился я 5 марта 1921 года на Украине, в пригороде Донецка, в селе Авдотино. Моя семья была — папа, мама и трое детей: брат, сестра и я. Мама моя была домохозяйкой. Отец с тринадцати лет работал на Краматорском заводе. Я удивлялся: «Как же ты уже с тринадцати лет на заводе работал?» — «Жрать захочешь, будешь работать». Начал с того, что вдвоем с товарищем такого же возраста выносил на носилках стружку из цеха…

В детстве здоровье у меня было слабое, часто болел, и в школу пошел с запозданием, к этому времени мы переехали в Краматорск. Проучился до восьмого класса, и, когда мне исполнилось шестнадцать лет, отец меня уговорил идти работать. Четыре месяца я проучился в ФЗУ и пошел на завод, токарем на станок ДИП-200. Прикрепили меня к пожилому токарю. У него я всему научился. Какой у меня был разряд, я не помню, но я был хорошим токарем. Потом, уже через много лет, именно за это мне вручили памятный подарок и знак «Пятьдесят лет Новокраматорскому машиностроительному заводу». В 1938 или 1939 году мне предложили пойти в аэроклуб. Тогда многие шли учиться летать. Работал и учился в аэроклубе, который находился недалеко от завода. Когда мы летать начали, то на аэродром нас автобусом отвозили. Хорошо, когда работа была в первую смену, во вторую — похуже. А когда в третью — когда работа до утра, было тяжеловато: приезжал в аэроклуб прямо с завода, полусонный. Проучился в аэроклубе я два года — освоил самолет У-2. Знаменитый кукурузник. Сесть можно на любой дороге, на любой полянке, в огороде… Помню свой первый самостоятельный полет. В аэроклубе я вылетел самостоятельно на У-2 на сорок втором вылете. И когда взлетел, не знаю уж, где мое сердце в тот момент было. Я ведь еще пацаном хотел быть летчиком. И вот стал им, и, между прочим, абсолютно бесплатно! Лечу, и весь Краматорск как на ладошке. «Ох, — думаю, — какая красота!» И цех в своем заводе даже рассмотрел. Окончил аэроклуб с отличием. А в 1940 году поступил в Ворошиловградское летное училище.

— В аэроклубе форму выдавали?

— Формы не было. У кого что было, в том и приходили.

В училище обучение начали с прохождения «курса молодого бойца». Этот курс обернулся для нас строительством. Строили мы большой тир для пристрелки самолетных пулеметов и пушек. С утра до ночи носилки таскали.

Прошли курс, и началась летная подготовка. Поскольку У-2 мы уже освоили, начали летать на Р-5. Потом пересели на бомбардировщик СБ. Когда война началась, мы перебазировались в Уральск. Это был, наверное, 1942 год, когда немцы стали подступать к Ворошиловграду. Из-за срочной эвакуации меня тогда не отпустили на похороны отца. Инструктора перегнали матчасть, а курсанты пешком шли почти до Саратова. С полной выкладкой: винтовка, шинель, противогаз, котелки… В первый день 42 километра покорили. Дошли до реки Калач. Тут многие в реку противогазы повыкидывали — сил тащить их уже не было. Потом нас посадили на поезд и повезли в Уральск. Там я закончил учебу на СБ. Уже можно было нас посылать на фронт, но возникла потребность в летчиках-штурмовиках, и у нас появились «горбатые». (Ворошиловградская военная авиационная школа пилотов им. Пролетариата Донбасса готовила летчиков на самолетах СБ до середины 1942 г. За 1941 г. — 959 чел., в 1942 г. — 129 чел.; с 1942 г. на самолетах Ил-2, в т. ч. в 1942 г. — 141 чел.; 1943 г. — 550; 1944 г. — 848; 1945 г. — 179; в 1944 г. выпустили 50 чел. на Р-5. — P.O.)