Дело закрыто - Патриция Вентворт

— Вы были свидетелями по делу мистера Грея? Я хочу сказать, вы оба были свидетелями?

Отвечая, Мерсер разглядывал асфальт.

— Да, мисс. И это было очень для нас мучительно. Миссис Мерсер до сих пор не вполне оправилась.

— Вы верите, что мистер Грей это сделал? — сами собой сорвались слова с губ Хилари.

Не поднимая глаз, Мерсер ответил с очень вежливым и едва заметным укором:

— Это решали присяжные, мисс. Мы с женой только выполняли свой долг.

Все, что накипело в душе Хилари, чуть было не выплеснулось наружу, причем произошло это так стремительно, что она едва не утратила над собой контроль и не бросила прямо в маячившее перед ней чисто выбритое и такое правильное лицо обвинение во лжи, подкрепленное звонкой оплеухой. К счастью, она удержалась. Воспитанные юные леди не раздают пощечины прямо на улице — это просто не принято. При мысли о том, как это выглядело бы со стороны, Хилари бросило сначала в жар, потом в холод, и она ускорила шаги. Улица постепенно принимала более обжитой вид, и вдали уже слышался рев оживленной магистрали. Теперь Хилари мечтала лишь о том, чтобы поскорее очутиться в автобусе и как можно дальше от Пугни и мистера Мерсера.

А тот все не отставал, продолжая бубнить о своей жене.

— Что пользы ворошить прошлое, к тому же столь мучительное для всех? Я сколько раз повторял это миссис Мерсер, но, к сожалению, она слишком слаба рассудком — врачи говорят, нервы — и просто зациклилась на этом деле, постоянно виня себя в том, что давала показания. И напрасно я убеждал ее, что она обязана была их давать, и напоминал, что она клялась на Библии говорить только правду, и доказывал, что она просто рассказывала что видела, а решали уж присяжные, — бесполезно. Она постоянно об этом думает, и я никак не могу этому помешать. Впрочем, мисс, если она действительно не досаждала вам своими историями… И в любом случае, я уверен, мисс, вы понимаете, что не стоит придавать слишком много значения словам несчастной, чей разум подвергся столь сильному потрясению.

— Конечно, — сказала Хилари.

Шум уличного движения раздавался теперь совсем рядом, и Хилари прибавила шагу. Мерсер уже по меньшей мере шесть раз упомянул, что его жена несколько не в себе. Его, похоже, сильно заботило, чтобы Хилари как следует прониклась этой идеей, и ей очень хотелось знать почему. А потом она, кажется, поняла, и тут же подумала, что, если он скажет это еще раз, она, наверное, закричит.

Они вышли наконец на Хай-стрит, и Хилари облегченно вздохнула.

— Ну, всего доброго, — сказала она. — Вот мой автобус.

И это действительно был ее автобус.

Глава 11

Хилари сидела в автобусе и размышляла. Размышляла она главным образом о Мерсерах, которые в настоящий момент занимали ее больше всех. Во-первых, неясно было, все ли в порядке с головой у миссис Мерсер. Ее муж из кожи вон лез, чтобы убедить Хилари в обратном, возвращаясь к этой теме каждые пять минут. Что-то похожее было у Шекспира. Как же там? «Мне кажется, ее протест чрезмерен». С мистером Мерсером дела обстояли в точности так же. Он так напирал на безумие своей жены, что невозможно было избавиться от мысли, что он переигрывает. Еще лучше подходило Альфреду Мерсеру «Повторенное трижды становится правдой» из «Охоты на Рыкулу» Льюиса Кэрролла. Продолжай он твердить во всеуслышание о безумии своей жены, этому рано или поздно должны были поверить, и, что бы она тогда ни делала и ни говорила, никто уже не обратит на нее ни малейшего внимания.

Неожиданно в эти серьезные раздумья вкрался глупейший стишок:

Если бы Мерсер был моим мужем,

Как муж он мне был бы и даром не нужен.

И я хотела бы лишь одного —

Как можно дольше не видеть его.

Неизвестно почему, но Мерсер ей определенно не нравился. Это, впрочем, еще не означало, что он непременно лжет. Человек может вам жутко не нравиться, но при этом говорить чистую правду. Обдумав этот странный факт, Хилари решила, что не должна поддаваться предубеждению Мерсер вполне мог говорить правду, и его жена вполне могла быть несколько не в себе, и, наоборот, Мерсер мог лгать, а его жена — быть именно тем, кем показалась Хилари, то есть несчастной и страшно напуганной, но что-то скрывающей размазней. И, если существовал один шанс из тысячи, что верно последнее, с этим нужно было что-то делать.

Хилари попыталась сообразить, что именно. Мерсеры сошли с поезда в Ледлингтоне. Можно было, конечно, поехать туда и попробовать отыскать миссис Мерсер, но она абсолютно не представляла, с чего начать поиски совершенно незнакомого — как миссис Мерсер — человека в совершенно незнакомом — как Ледлингтон — месте. Что ей действительно было сейчас нужно, так это хорошенько все с кем-нибудь обсудить. Разве можно одному человеку удержать в голове столько всего сразу? Нужно, чтобы кто-то твердо и уверенно сказал ему: «Глупости!» — и, сказав это, утвердился на каминном коврике и четко и ясно все сформулировал, величественно отметая в сторону любые попытки возразить или усомниться, как это Генри обычно и делал. Только вот вряд ли теперь она когда-нибудь снова увидит Генри. Она растерянно заморгала и отвернулась к окну. Нет, все-таки мир еще очень несовершенен! Могла ли она представить раньше, что когда-нибудь станет тосковать по формулировкам Генри? И вообще, какой смысл травить себе душу, если она никогда больше не увидит Генри и не сможет спросить у него совета!

Она встрепенулась и выпрямилась. А что, собственно, мешает ей все-таки его спросить? Сначала они были друзьями. Потом решили, что хотят пожениться, и обручились, после чего обнаружили, что жениться все-таки не хотят, и разорвали помолвку. Логично было предположить, что следующим шагом должен стать возврат к дружеским отношениям. В конце концов, просто нелепо напрочь вычеркивать человека из списка своих знакомых только потому, что ты не собираешься за него замуж.

Не обращая внимания на внезапно участившееся сердцебиение, Хилари холодно, бесстрастно и всесторонне обдумала этот вопрос, придя в итоге к выводу, что решительно ничто не мешает ей обратиться за советом к Генри. Ей непременно нужно было с кем-нибудь поговорить. С Марион этого сделать было нельзя, значит, оставался Генри. Она будет вести себя очень спокойно и подчеркнуто дружелюбно. Ей смутно припоминалось, что в последнюю встречу она была красной от ярости, топала на Генри ногами и едва не сорвалась на крик, но исключительно потому, что он все говорил и говорил, не давая ей ввернуть и словечка. Тем приятнее было сознавать, что сегодня ей ничего подобного не грозило. Она будет держаться с достоинством и самообладанием, с ледяной вежливостью и несокрушимым спокойствием.

Она вышла из автобуса и пошла дальше пешком. Получасом раньше она была уверена, что никогда больше не УВИДИТ Генри, и — надо же! — направлялась теперь на встречу с ним. Она взглянула на часы. Половина первого. А что, если Генри как раз вышел на ленч? Ну что же… «Тогда мы просто встретимся как-нибудь в другой раз». На сердце у нее тут же стало так тяжело, словно огромный грузовик вывалил туда полный кузов кирпичей. Оказывается, куда проще было перенести мысль, что она вообще никогда больше не увидит Генри, чем опасение, что она не увидит его именно сейчас, когда уже твердо на это решилась. «О нет! Ну пожалуйста! Пожалуйста. Пусть он будет на месте!»

Она повернула за угол и остановилась, отделенная грохочущим потоком Фулхэм-роуд от магазина Генри или, точнее, магазина, который ему завещал крестный, а Генри так до сих пор и не решил, нужен он ему или нет. При виде магазина сердце Хилари дрогнуло, потому что в квартире над ним они с Генри собирались жить после свадьбы. Фулхэм-роуд мало походило на сады Эдема, но так уж устроено человеческое сердце, что ему жизнь не в жизнь без романтики, и когда Генри, поцеловав Хилари, спросил, может ли она быть счастлива в комнатке над магазином, и Хилари, поцеловав Генри, ответила, что еще как, Фулхэм-роуд из оживленного шумного шоссе мигом превратилось в границы их личного рая.

На всякий случай Хилари напомнила себе, что она совершенно спокойна и абсолютно невозмутима. Она перешла дорогу, прочла вывеску: «Генри Эвстатиус. Антиквариат» и остановилась, глядя в окно. Точнее, ей пришлось остановиться, потому что с коленями творилось нечто странное. Им, казалось, забыли сообщить, что Хилари совершенно спокойна. Они дрожали, а очень трудно казаться уравновешенной и невозмутимой, когда у тебя дрожат колени. Вглядываясь в окно, она очень скоро обнаружила, что не видит больше ферейновского коврика, который они собирались постелить в столовой. Раньше он висел на левой стене, и они всегда веселились, глядя на него, потому что однажды Генри сказал, что, если кто-нибудь захочет его купить, он заломит за него тысячу фунтов, а она сказала, что у него наглости не хватит. В сердце немедленно что-то заныло. Коврик исчез. Это был коврик из их будущей столовой, и теперь он исчез. Генри продал его в рабство, чтобы его топтали какие-то совершенно чужие люди, и Хилари тут же почувствовала себя одинокой, ограбленной и бездомной. Это был ее обеденный коврик, и Генри его украл.