По шумама и горама (1942) - Николай Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти бессонная ночь вымотала меня, и я после посадки сразу забился в угол сидячего купе второго класса, спать. А вот Глиша наоборот, был бодр и вообще чувствовал себя как рыба в воде, судя по сменившему его вечную угрюмость азартному блеску глаз. Молодость вспомнил, наверное — так-то он на адреналинового наркомана не похож, в бою спокоен. С этой мыслью я и заснул, в надежде очнутся уже в Белграде.
— Из вагонов! Из вагонов! Все из вагонов!
По проходу шли стражники и гнали пассажиров на перрон.
— Где мы?
— Вальево, — Марко навьючивал на себя мешок.
— Сколько я спал?
— Часа три.
Мы спустились на низенький перрон у самой станционной водокачки и под крики недичевцев шумною толпою двинулись мимо двухэтажного дома вокзала с высокими трубами над черепичной крышей.
— Эй, служивый, — потеребил за рукав стражника Бранко. — А что вообще происходит?
— Велено собрать всех на площадь, там увидите, — ответил пожилой усач.
— Вон, читай! — ткнул в афишку на стене его молодой напарник.
Я задержался было у нее, но получил увесистый толчок в спину и чуть не грохнулся, но шедший следом Небош успел сорвать листок и теперь читал его вслух.
— Решением военного суда 714-й дивизии предводитель бунтовщиков Степан Филипович приговорен к смертной казни и будет публично повешен в 11 часов утра в пятницу, 28 марта, на базарной площади.
— Эй, служивый, — снова дернул пожилого Бранко. — А что за Филипович?
— А черт его душу знает, хорват какой-то. Молчи давай, не разговаривай, — вдруг оттолкнул он Бранко, завидев у здания свое начальство, — топай!
Пассажиров пригнали к угловому дому в тот момент, когда часы на башне пробили половину. Марко тут же, как обезьяна, полез по рустовке наверх, чтобы лучше видеть. Подумав, я к нему присоединился — чего взять со слабоумного? На площади по случаю базарного дня собралось тысячи три народу, а посередине, в кольце сербских стражников, возвышалась буквой «п» виселица. Вдали, на подходящей к рынку улице, на одном из зданий трепыхался неприятный флаг с черным пауком свастики.
Вот оттуда на площадь и конвоировали человека в коричневом пиджаке и пилотке со звездой. Не доходя до площади он принялся кричать и чем ближе его подводили, тем яснее мы слышали его голос, который не заглушал даже гомон толпы.
— Да здравствуют партизаны! Да здравствуют коммунисты! Долой фашистов и предателей! Да здравствует Сталин!
Публика помалкивала — в толпе торчало немало стражников, немецких солдат, фельджандармов и бандюганского вида «легальных» четников. Конвой, двинувшись было в обход площади, вдруг заколебался, перекинулся парой слов и повернул прямо к виселице. Наверное, не рискнули провести его мимо всей толпы.
И чем ближе они подходили к нам, тем лучше мы слышали, как приговоренный выкрикивает лозунги и материт Гитлера. Из стоявшего невдалеке от виселицы автомобиля с немецкими офицерами выскочил один из них и подошел к распорядителю, выговаривая резким голосом, тот в ответ показывал на часы — приказано в 11 ровно, орднунг!
— Чего вы ждете, чего страдаете, берите оружие, гоните эту сволочь! Да здравствует Коммунистическая партия Югославии, да здравствует Красная Армия! — продолжал смертник.
Замолчал он только когда зачитывали приговор, после чего два стражника попытались накинуть на него петлю, но он отстранился:
— Не марайтесь, сербы! Пусть меня вешают немцы!
Но стражник в шайкаче, шипя сквозь зубы все насовывал петлю и приговоренный вырвал ее из рук, сам надел ее на шею и поднялся на последнюю ступеньку сбитой из жердей лесенки-подставки.
Стрелка на часах показала без десяти одиннадцать и приговоренный воспользовался правом на последнее слово:
— Другови! Другарице! Сербы! Гитлеровские полчища пришли в ваши деревни и города, они пьют вашу кровь, истязают вас в тюрьмах и концлагерях, гоняют до изнеможения на шахтах и заводах! Фашистские негодяи расстреливают нас толпами. Братья, не верьте лживой пропаганде оккупантов и клевете предателей!
Немцы и стражники морщились и растерянно переговаривались, они явно не понимали, как поступить, чтобы не нарушить приказ.
— Вставайте! Все на борьбу с фашистским зверем! — разносилось по всей площади. — Если вы опустите голову, если не будете сражаться, гитлеровцы перевешают вас одного за другим! Только сражаясь мы сможем избавиться от наших палачей! Вставайте! Не бойтесь смерти, только трусам она кажется страшной! В смерти нет ничего необычного! Вы увидите это, когда петля перехватит мне горло!
Тот же офицер, что подходил к распорядителю, сделал несколько быстрых шагов к виселице, доставая на ходу пистолет из кобуры, но его удержали свои же — «Бандитов вешают, а не расстреливают!»
— В бой, товарищи! Берите оружие, завоюйте свою свободу и права, уничтожайте предателей и всех приспешников фашизма! Вступайте в партизанские отряды! Помогите национально-освободительной борьбе! Долой Гитлера!
Вверх взлетели сжатые в кулаки руки:
— Смерть фашизму! Свобода народу!
Офицер все-таки прорвался к виселице и с руганью пнул лесенку.
А я свалился под стенку почти в беспамятстве, держась за перехваченную спазмом шею, словно это меня повесили.
Как мы доехали до Белграда, как устроились — я и не вспомню, все сделали ребята, старался только все время себя чем-нибудь занимать, чтобы не возвращаться к тому страшному моменту, когда тело дернулось в петле. Почти сразу по выходу с вокзала мы попали на патруль и мое бледное лицо с блуждающим взглядом отлично подтвердило диагноз.
— Не буйный? — только и спросил жандарм у Марко.
— Раза два в месяц с ножом бросается, — совершенно серьезно ответил братец, — но вот уже пару недель спокоен.
— Ступайте, — буркнул жандарм и сам побыстрее свалил проверять следующих.
Потолкавшись на площади, нашли жилье неподалеку — Бранко снял комнатку с Глишей, а мы втроем с Небошем. На работу устраиваться решили завтра.
Ночью я проснулся от сжавшего горло пароксизма страха.
Со станции время от времени слышались гудки паровозов
