Группа крови на рукаве (СИ) - Вязовский Алексей

Скоро доберемся до своих. А что дальше? Ну допустим зенитчикам по-барабану, кого-там Иван с собой приволок. Их дело маленькое. Этим полковник может задвинуть, что боец секретный какой-нибудь. Поверят. Потом нас перебросят на базу побольше и поважнее. А ГРУ-шников там пруд пруди. Каста маленькая — не так давно созданная. Все друг друга знают. Еще со времен училищ, да и Войны. Поди ветераны то еще в строю. Особенно те, кто начинали в 41-м молодыми или потом призвались.

А у меня ни документов, ни легенды сносной. Легенду, конечно можно придумать, документами разжиться, вот только рожа моя далеко на под каждый докУмент сойдет. Рубленый подбородок как у Валуева ни с чем не спутаешь. Надеюсь Иван что-нибудь придумал. Надо поспрашивать его с пристрастием, а то все как-то руки не доходят.

Поворочался еще немного. Не спится. Влажная, жаркая ночь. Да и цикады спать не дают. Встал на четвереньки и выбрался из шалаша. Хилый месяц бросал мертвенно-бледный свет на поляну. Одинокая фигура часового возле ямы с американцами светила красной точкой сигареты. Я вытащил свою пачку. Закурил и подошел к часовому.

Тот заулыбался и что-то начал мне рассказывать. Я кивал, курил и улыбался в ответ. Иногда говорил: “Да, брат, согласен, хорошая погода, и воздух чистый, не то что в Москве”.

Часовой поправил допотопную трехлинейку (где он только откопал этот раритет, с ним, наверное, еще дед Мазай зайцев гонял) и помахал рукой в сторону, вопросительно на меня уставившись.

Хрен знает, что ему надо, но на всякий случай кивнул в ответ. Часовой радостно снял с плеча винтовку и вручил ее мне.

— Э-э-э… — опешил я. — Служивый? Я тебе что? Смена боевая? Что удумал пестрокрыл раскосый?

Вьетнамец что-то добродушно лопотал, тыча на землянку в стороне, потом показывал, как загребает невидимыми палочками невидимую еду в открытый рот.

— А-а-а… Так ты пожрать хочешь? Хочешь, чтобы я тебя подменил?

Часовой, словно понял меня, закивал. Да… Службу тут волокут не напрягаясь уставами.

— Давай мухой, набивай брюхо, только не долго. Моя па-анимай? Жри быстрее говорю, я тут всю ночь куковать не намерен. Ферштейн? У нас и так завтра марш-бросок дня на два как минимум.

Вьетнамец стал тыкать в винтовку, показывая где у Мосинки предохранитель.

— Да знаю я как курок на боевой взвод ставить. Оттянуть и повернуть, — похлопал я пальцем по круглой головке.

Часовой радостно закивал и растворился в темноте. Я закинул трехлинейку за спину и заглянул в ближайшую яму. Чернота пахнула сыростью и помоями.

— Эй, гайз, хау дую ду? — склонился я над ямой.

Послышалась возня.

— Дую спик инглишь? — раздался в ответ несмелый голос.

— Дую дую.

Я объяснил пленным, что убивать их никто не собирается (надеюсь это так). Сам я репортер независимой газеты — благо они не знают, что не бывает таких в СССР и готов передать их анкетные данные представителям Красного креста.

Должна же где-то быть во Вьетнаме их организация. Ладно, с этим потом разберусь. Хотелось подарить этим молокососам надежду. Только Бог знает сколько мне придется еще убить их собратьев. Но лично я в плену был бы рад, если бы какой-нибудь, например, солдат Джон, в прошлом фермер из Аризоны, подбодрил бы меня добрым словом и сказал бы, что сообщит обо мне в гуманитарную организацию. Я бы, конечно, не поверил, а эти поверят. И чем черт не шутит? Может и вправду удастся напороться на Красный крест…

Солдатики повскакивали и наперебой стали шепотом диктовать мне свои данные. Я вытащил из кармана трофейную записную книжку-малютку. Привычка таскать с собой блокнот осталась у меня с Чеченской, записывал туда трехсотых и двухсотых вражеских. Как счет в компьютерной игрушке. Молодой был. Дурак… Хорошо, что выжил — а то бы и меня кто-то зарубкой на прикладе оформил.

Пленных звали незамысловато: Браун, Смит и Джонсон. Черканул имена и даты рождения, номера личных жетонов, что вызубрили они наизусть. Один правда не мог долго его вспомнить. Но собравшись с мыслями, под шиканье товарищей и несколько раз хлопнув себя по лбу и обозвав дерьмом, выдал-таки заветные для него цифры.

Знали бы они, что цифры эти ни хрена не значат. Есть имя и дата рождения, это вполне достаточ-но. Но для пущей важности, я переписал и циферки. Готово.

— Гудбай Америка, — помахал я в черноту яму — Гуд лак вам, чертилы. Не ходите больше на войну. Не ваше это.

Те загудбаили в ответ: сенкью, мистер, сенкью!

Отошел от ямы, и вовремя. Из темноты вынырнул мой подменный. Морда сытая и довольная, будто не на ужин сходил, а на тайский массаж с продолжением. Все кивал мне, благодарил.

— Бди и не спи на посту. Ты не смотри, что парнишки квелые. Вылезут, вмиг прирежут. Нет опаснее зверя, чем загнанный в угол человек. — и вручил ему винтовку.

***

Утром встали с рассветом. Я чувствовал себя разбитым. Скитания по джунглям давали о себе знать. Отоспаться бы денька два, но такой роскошь будет похоже не скоро. А может, и никогда не будет. Тьфу-тьфу...

Иван совсем порозовел. Даже шутить начал и переглядываться с Лиен за завтраком. Ах ты, паразит ловеласный. Хрен тебе, а не вьетнамка. И вообще у тебя жена есть и дети, и моральный облик коммуниста никто пока не отменял! Я втиснулся на лавку между Лиен и Иваном, демонстративно поставив тарелку на бамбуковый стол перед собой.

Угощением в этот раз были скользкие длинные странные макароны. Похожие на спагетти, только короче и тоньше. На вкус напоминали рисовую лапшу или что-то подобное. Чунг, Лиен и ведьма ловко орудовали палочками. Мы с Иваном ловили “червячков” струганными ложками. Их специально изготовил для нас местный мастер, который в прошлой жизни, похоже, был сапожником.

Лапша оказалась вкусной, но слишком острой. Острое я люблю, но мой холостяцкий гастрит никто не отменял.

К нам подошел “переводчик” — он оказался замом командира и привел с собой отряд бравых бойцов. Не воины, а командос. Ростом мне чуть ли не по пуп, ножки кривеньки, ручки-ниточки.

— Япона-матрена, — я повернулся к Ивану. — Они что, от своих полуросликов избавиться решили? Братство кольца, блин… На тебе боже, то что нам не гоже!

— Не кипятись, — похлопал меня по плечу Иван. — Ты не смотри, что они мелкие и синюшные как курята. Мангусты тоже шибздики, а кобр давят. Мы в джунглях. Чем меньше размеры, тем мобильнее и быстрее боец. Вон на Чунга нашего посмотри. Орел ведь!

— Да наш Чунг, по сравнению с ними Кинг-Конг!

— Кто?

— Горилла говорю!

— Горилла — это ты, вымахал как баобаб.

— Ну знаешь, не для джунглей кровиночку растили… — парировал я.

— Так ты ж детдомовский?

— В детдоме и растили.

“Командос”, хлопая глазами, слушали нашу дружескую перепалку, которую мы вели с серьезным и сердитым видом, будто собирались подраться.

Чунг поспешил им объяснить на своем, что, мол, милые бранятся, только тешатся, или что-то типа того.

На детсковатых лицах бойцов сразу засверкали улыбки. Каждый из них вооружен допотопным калашом калибра 7,62, обвешан гранатами и запасными магазинами, как новогодняя елка игрушками. Не хватало только звезды на макушке.

— Пора, — коротко бросил Иван. — Он собрался налегке. Из оружия только бамбуковый костыль и ТТ-шник, который он каким-то чудом выцыганил у союзников. Добрый пистолет. В Союзе у правоохранителей его уже вытеснил ПМ. Хоть у последнего и кучность никакая и дальность меньше, но компактность и останавливающее действие за счет 9-и мм-ой пули-дуры, сыграли решающую роль в переоснащении милиции.

Я взял свою уже ставшую родной эмку, за спину закинул рюкзак с боеприпасами и провизией.

— Вань, мне бы переодется. Ну что я американское на себе таскаю — тихо произнес я — Да и от Калаша бы я не отказался. Все получше, чем эмка

— Не волнуйся, как к своим доберемся — я тебя переодену, переобуду, накормлю и спать уложу

— Все шутишь!

— Зуб даю. Ты мне жизнь спас — я твой должник.

— Ну раз так…