Лаборантка - Марина Лётная

на пластинку, записывала замеры в тетрадь, и затем натирала стёклышко ваткой, смоченной в спирте. Так мы и молчали.

Алёна Борисовна по какой-то причине старалась подобраться ко мне в разговоре поближе. Но, наверное, и сама понимала, что это чересчур странно и подозрительно выглядит. В моих руках сменялись флаконы один за другим, в её тоже; затем мы поменялись коробками.

— И как твои успехи с синтезом? — она попыталась сделать непринуждённый вид, но поверх её напряженного стервозного образа это выходило странно.

— Всё в порядке, поставила повторный, — я попыталась отделаться общими фразами и увидела, как женщина вовсе перестала улыбаться. Теперь она выглядела строго и задумчиво.

— А… Антон Владимирович доволен результатом? — мы обе проследовали к рефрактометру, и лаборантка заглянула в мои записи, будто и не вчитываясь в них, а так, для вида.

— Кажется, да, — я обратила внимание, что и сама занимаюсь вознёй, без всякой пользы перебирая флаконы. Вот мы и подступились к волнующей нас теме… Всё всегда вертелось вокруг директора. Но говорить о нём сейчас и тем более с Алёной мне было мерзко. В груди застучало так сильно, что перед глазами слегка поплыло. Женщина потеряно смолкла, заметно размышляя о том, за что ещё зацепиться…

Её заискивающее любопытство одновременно и пугало, и неожиданно для меня самой пробуждало сострадание. Ведь она, как и я, отчаянно желала быть единственной у Антона Владимировича.

— И как тебе запах? — ожидая услышать каверзный вопрос о том, почему я задержалась в директорском кабинете, я медленно подняла взгляд на Алёну. Она по-прежнему сияла нескромным интересом, но наш разговор вдруг свернул к рабочей теме… Разве дело было не в Антоне? — На что похож?

Я было раскрыла рот, но затем с подозрением осеклась. Алёна Борисовна работала в лаборатории по моим подсчётам уже более года и наверняка имела богатый опыт в запахах… Ее вопрос мне показался наивным, странным. Аналог тимола был похож на свою производную… На что же ещё он мог быть похож?.. Я вдруг с изумлением поняла, что Алёну не посвятили в подробности нового синтеза, и ей было нестерпимо любопытно, чем я занимаюсь за закрытой дверью. Прежде, чем придумать ответ, я даже догадалась, насколько ей было обидно.

— Похож… На действительно удачный проект, — я улыбнулась как можно доброжелательнее, чтобы показать ей, что сомневаюсь в том, могу ли об этом распространяться.

В женских непроницаемых зелёных глазах промелькнула бессильная злость. И мне она даже была понятна. Алёна посодействовала моему трудоустройству, а теперь я как будто ее подсиживала и уводила возлюбленного… Наверное, так это и было на самом деле до сегодняшнего дня.

Глава 11

Открытие бара я еле дождался. Привычный культурный отдых с потягиванием крепленых напитков заведомо был обречён претвориться попойкой: весь оставшийся день в отгуле я пытался осознать — как случилось так, что она бесцеремонно, беспричинно меня отвергла… На стойке то и дело материализовывалась новая рюмка. Я даже не начинал их считать, бесконечно всматриваясь в отблёскивающее прозрачное дно. По эту самую часть моё эго и было основательно задето.

Кто объяснил бы мне, в чём я оказался так плох… Или в чём настолько хорош, что у Даны Евгеньевны «отшибло память». Я, конечно, видел, что в кабинете обнажаться ей было неловко; в моей квартире, в которую она неизвестно как попала, девушке было гораздо сподручнее. Но неужели невинный страх оказаться пойманными усмирил её несоразмерную дерзость… Хотя… Я даже не помню, случалось ли мне ещё когда-то получать такие звонкие, обидные пощечины. Она сказала что-то вроде: «я по-твоему идиотка?»

До того момента и мысли такой не возникало. Я всецело был озабочен психологическим комфортом и неведением лаборантки, её увлеченностью мной, помимо гнусных энциклопедий и справочников, а после её побега из моей квартиры, когда я проснулся с утра голый и в многозначительном одиночестве, я только и думал, как в таком стройном милом тельце уместилось столько цинизма… Поразительно. Меня превзошли по наглости, но это скорее цепляло, чем вызывало осуждение. Разве я давал ей хоть повод строить такие догадки? Но теперь-то я понимал: прыгнуть в койку, а потом сокрушаться, что «я не такая» было достойно самого идиотского женского поступка.

Вместо выпитых объемов я старался считать время по часам, как привыкли все трезвые люди. Но быстро всасывающийся на голодный желудок алкоголь взамен украденного вечера отнял у меня лишь жалкие сорок минут. И вот я уже практически лежал на барной стойке, разглядывая наручные часы и самозабвенно рассуждая: засосы — это, как я и подумал, повод такой, или Дана действительно свои не признала… Может, не было у неё причин меня отшивать. Просто застала нас с Алёной в кабинете, выдумала себе невесть что и набросилась с обвинениями… Ну и что тогда? Мне подойти к лаборантке с заявлением, что я… Что я что? Верно ждал с самого утра повторения лишь с ней?..

Я не только ощущал, что потерял контроль над влиянием на Дану, мне ещё и сделалось невообразимо неловко от одного представления подобного развития сценария. В своей пьяной голове я бы всё переиграл по-другому, может, нашёл бы и плюсы в том, что нам выпал шанс отдалиться — если бы вспомнил, зачем на самом деле мы её пригласили; если бы не знакомая физиономия, промелькнувшая в дальней части бара, наполнившегося вдруг множеством посетителей. Я очнулся в происходящей вокруг суете, и, заметив, как лохматая сальная голова быстро склонилась над приоткрытой колбочкой, подорвался со стула.

Максим спешно закрыл пробку и ловко убрал в карман то, при виде чего я сурово скривился, расталкивая посетителей, попавшихся на моем пути, с полными пивными кружками.

— Дружище… Осторожнее, — я налетел на худощавого мужчину в возрасте, на усталом лице которого отразилось всепоглощающая досада. Мы остановились друг напротив друга, по его грубым рукам потекло шипящее пенное.

Проследив, как Максим всполошился, заметив меня в толпе, и стал плавно удаляться к выходу, я вернулся взглядом к липкой луже пива и испорченному вечеру одного погрустневшего незнакомца.

— Извините, — я достал из брюк портмоне, уложил на столешницу пятитысячную купюру. — Ещё пива, пожалуйста, этому мужчине.

Когда я услышал из-за спины скромные недоумевающие отказы, а затем и пораженное «спасибо» сквозь гул голосов и звон стаканов, я уже практически оказался в дверях. На улице приятно смеркалось, ночь подступала прямо на глазах. Наконец, темнеть начинало все позже, позволяя ощущать день полноценнее.

Я вывалился из бара. Тяжелые раскачивающиеся створки остались чуть позади, а причудливая походка в давно знакомой длинной