Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

- Слышал про "Эльф"?

- А-а-а... Ты за этим сюда.

- Значит, слышал. Мне хотелось бы сканировать подлинники всего, что можно найти и заполучить по делу концерна. У меня имелся контакт, но его оборвали. Разнесли в клочки... В ресторане "Стейк-хауз".

- Вот отчего в таком виде! Дядя Бэз, сюда с кондачка не суются... Лучше бы уехать. Прямо сейчас. Если контакт оборвали таким образом, лучше сейчас... Будут и дальше прерывать контакты... э-э-э, пока ты шевелишься... Садимся в машину и в аэропорт. Или восемь часов едем машиной же до Чимкента, там тридцать километров - граница и потом Ташкент. Из Ташкента любой путь...

Мы вернулись на дерматиновый диванчик возле прилавка с машиной "Эспрессо". Я жестами показал кавказцу, чтобы сделал ещё двойной и отнес охраннику при дверях.

- Спасибо, крестник... Но все же, если я буду настаивать?

- Дядя Бэз, здесь это дорого стоит, - сказал Матье. - Может, и жизни.

- Ты не говоришь, что невозможно. Так ведь?

- Если за деньги, возможно. Как и в России, никакой разницы.

- Сколько же?

- Бартер.

- Бартер?

- Ты мне со своей стороны, я тебе - со своей. Мы здесь и мы вам, вы там и вы нам. Такая формула. И речь для меня идет о личном... о семье. Значит, и для тебя, дядя Бэз, о личном.

- Что значит - о личном?

Он пожал плечами.

Я понял. Тесть знает, в какие игры с Европой играет зять. И зять получил задание сыграть на этот раз не на передачу, а на прием информации. А тут и я со своим вопросом подоспел. Хотя и чистая случайность, внезапное совпадение, но Матье уверенно и без оглядки говорит о бартере. Для него, если что в разговоре и стало экспромтом, то лишь мое появление в Алматы со своим интересом. Не дело "Эльфа". К которому определенно причастен тесть Матье, а напрямую или опосредованно, видно станет...

Кажется, только меня все застают врасплох.

Отчего не застать и Шлайна врасплох? Пойти к документам своим путем, через Матье, у которого есть полномочия от тестя, и, стало быть, в неприятное положение крестник из-за меня не попадает? Возможно, удастся на этом пути ещё и избежать гнусностей, уготованных мне Ефимом и местной спецслужбой.

- Это упрощает дело, - сказал я. - До конца искренни и обмениваемся друг с другом всем, что знаем. Мы же родственники.

- Да, крестный, - сказал Матье. - Это верно. Завтра... После обеда в четыре я звоню. Не по мобильному. В номер. И встречаемся.

- Кто встречается? - спросил я.

На этот раз полномочий у Матье в запасе не оказалось.

- Встречаемся, и все, - ответил он неопределенно.

Определенности и не требовалось. Тесть и крестный. И поскольку по общему делу, оба теперь - "крестные отцы" своего зятя и своего крестника. Что бы сказал на это Рум?

- Матье, после обеда поздно, а если раньше, совсем рано? Я истекаю временем, как кровью, - сказал я.

- Дядя Бэз, если бы я был боссом...

Матье, ребенок, улыбался. Ни единой морщинки на красивом лице. Он был ребенком себе на уме.

Может, старая боевая кляча Шемякин ещё порадует безжалостного погонялу Шлайна?

В ушах лопнули пробки, как бывает в самолете, круто взявшем на посадку: перепонки болят все сильнее, и вдруг - проходит...

- Дядя Бэз, - сказал громко Матье, - сугубо между нами, верно?

- Говори тише, - ответил я. - Я вполне слышу... Верно.

- Ну и слава Богу, - сказал он с лицемерной заинтересованностью, вставая с диванчика и в согнутом состоянии допивая кофе. Его мысли бежали, наверное, уже далеко.

Я оставил несколько сотенных на столике для кавказского человека, помахал в воздухе рукой и, подхватив пакет с испорченными рыночными пожитками, отправился к лифтам. Я рассчитывал принять душ до неприятного разговора с Ляззат.

Еще не включив свет в крошечной прихожей номера, я поддел носком ботинка какую-то пластмассу.

Сканер "Хьюлетт-пакард" пластался на коврике, словно раздавленный панцирь черного краба с рифлеными следами подошвы. Пуловер и две рубашки, прожженные сигаретами, валялись у раздвижной стеклянной двери на балкон. В залитой водой ванной мокла моя гордость, сумка слоновой кожи, только по причине размеров не сброшенная в унитаз, где вперемешку с дерьмом плавали запасной галстук, кисточка для бритья, зубная щетка, тюбики с дезодорантом, зубной пастой и мыльным кремом. Бритва "жиллетт", наверное, утонула...

В каком-то фильме Аль Капоне, требуя расправы над досаждавшим полицейским, заорал: "Я хочу, чтобы сожгли его дом, я хочу, чтобы в нем же сожгли его родственников, и я хочу помочиться потом на пепел!" Наверное, старший по команде в "наружке" пребывал в не меньшем раже.

Я сел на кровать и потер виски пальцами. Рабочий день получился длинным и нерезультативным. С большими потерями. Ему предстояло тянуться дальше, на ночь глядя и, видимо, в том же духе.

Опозоренные предметы ухода за внешностью, выуженные из унитаза, пришлось сложить в косметичку и, размахнувшись пошире, швырнуть с балкона подальше в темень ночную, чтобы не упали перед самой гостиницей. Возможно, я настолько замотался, что забыл закрыть дверь. Возможно, что Ляззат использовала стандартную полицейскую отмычку. Она влетела в номер, когда я ещё плескался под душем. Девушка приоткрыла дверь в ванную и спросила:

- Есть кто живой?

- Есть один голый, - сказал я. - Занавесок в этой гостинице в ванной не полагается... Извини.

Я стоял спиной и не видел, как она. И - слава Богу. Усмана она любила, наверное. Может, размазана тушь по ресницам, помада на губах скаталась, нос распух.

- Я принесла коньяк, - сказала Ляззат.

- Дай мне закончить...

- Тебе подать полотенце? - спросила она обыденно.

"Когда это мы стали на ты?" - подумал я.

- Подай... Спасибо.

- Я после тебя, - сказала она.

- Что - после меня?

- Приму душ.

Я оглянулся через плечо, заворачиваясь в полотенце. Она вылезала из мини-юбки, перешагивая через неё одной длинной ногой, потом другой в колготках.

Существовал не я, существовал некий абстрактный товарищ, за которым она в очереди, поскольку душ один.

- У меня нет закуски, - сказал я. - Ты хочешь есть?

Донесся слабый запах её пота. Как если бы мы занимались в одном спортивном зале.

- На четвертом этаже круглосуточно буфет. Возьми что-нибудь сырокопченое и фрукты. Салаты не бери, они всегда позавчерашние... Деньги дать?

- У меня есть.

- Значит, не отняли?

- Почему должны были отнять? - спросил я, застревая в дверях.

Меня всегда удивляло, насколько женские одежки скукоживаются в объеме, когда их снимут. Мужская амуниция ложится кучкой, даже грудой. Одежонки Ляззат представляли собой нечто среднее. Мне показалось, что они брошены на какой-то корсет.

На ней оставались только золотые цепочки и огромный крест, возможно, из Никольской церкви. Было на что посмотреть.

Ляззат крутила вентили, подбирая смесь.

- Пришла оперативка, - сказала она. - Когда я вернулась из "Икс-Эль" после нашей встречи. Троих ограбили во дворе "Детского мира". Судя по описанию, тебя и твоих собутыльников... Двоих в отключке нашли прохожие. Третий уполз вроде... Еще утром. Тебя ведь Шлайн зовут?

- Зовут, - сказал я. - А что?

- Оба уверенно показали, что ты и уполз, третий выпивавший, да ещё определенно сыграл роль наводчика для грабителей... Деталей не знаю. Допрашивали не у нас...

- Не у нас?

- Не в нашем отделении...

"Немудрено, что их подобрала полиция, - подумал я. - Валялись без документов и за помойкой. Отбрехивались в полиции, чтобы не позорить свою контору. Потому и месть остервенелая".

- И что с ними стало?

- Да ничего, ушли, когда очухались...

Наверное, все-таки в ней китайская примесь, решил я. Кожа-то белая. Азиатки смуглые, за исключением китаянок, настоящих, конечно, не маньчжурок из северных провинций. Или уйгурская?

Действительно, было на что посмотреть.

- А кто были эти с тобой? - спросила она.

- Вертухаи. Я с ними разобрался, чтобы отсохли... Никто никого не грабил. Они легенду сшили. Прикрыли срамоту.

- Круто ты завелся... Что же, знал их?

- Первый раз видел, - сказал я и опрометчиво добавил: - Как Усмана.

Все позвонки обозначились на спине, когда она, вдруг ссутулившись, села на краю ванны. Может и хорошо, что плакала в голос. Выла, можно сказать и так. Она мне в дочери, а то и внучки годилась. Я подошел и обнял её сзади, стараясь не попадать руками на "переполненный балкон". Она откинула голову, чтобы прижаться затылком с проволочной копной под мой подбородок. Ее сотрясало. Полотенце развязалось и сползло с меня. "Ну, и картинка", - подумал я про нас и сказал:

- Реви дальше. Полегчает... А я пойду в буфет.

Когда с подносом в руках я ногой прикрывал дверь в номер, Ляззат сидела в кресле в моей пижаме, единственной одежке, уцелевшей после налета. Бутылка фирменного коньяка "Казахстан" открыта, два стакана, согласно привинченной к двери инвентарной описи "для чистки зубов", полны. Норму разлива она выбрала мужскую.

Не чокаясь, мы выпили. Я сжато, словно диктовал протокол осмотра места происшествия, описал приключения в "Стейк-хаузе", как она и просила, по порядку, начав с танцовщицы и кончив трупом Усмана в "копейке". Язык у меня не повернулся сказать про патлатый силуэт, выхваченный отблесками пламени из темноты... Не ложился он как-то в картину. Вроде как лишняя деталь. А вроде и нет. Однако, к делу, что называется, не подошьешь ни с какой стороны.