Черная кровь - Святослав Логинов

Неподалёку от селения, в дубраве, где когда-то стояло женское капище, была у Ромара откопана землянка. Не сам копал, ясное дело, люди помогли. Понимали, что нельзя зазря бросать наворожённое место. А Ромару верили, он присмотрит.

В землянке хранились вещи самые неожиданные и малопонятные. Двери в землянку не запирались, но никто даже из самых отчаянных сорванцов никогда не согласился бы войти туда без приглашения, особенно если хозяина нет рядом. Любой знал, что баловство может обернуться немалой бедой, недаром же отнесена колдовская берлога от людского жилья.

Самому управляться в землянке Ромару было трудненько, и он звал помощников, выбирая их среди детишек. Когда-то и Матхи помогал старику в его делах, потому, должно быть, и относился к нему с почтением, погасив былую неприязнь шаманов к безрукому колдуну. Последние пять лет в землянке хозяйничала Уника. Конечно, появлялась она там раз или два в месяц, так что никто не мог заподозрить в девочке будущую колдунью. Просто объявилась у Ромара любимица, вот и ухаживает за стариком.

На этот раз Ромар попросил себе Унику на весь день. Лата поморщилась, но отпустила. Всё равно дочь уже считай, что замужем, так пусть последние дни доходит свободно.

Уника принесла на старое капище тёртого огня, загнётила костерок. Из землянки приволокла чёрный от сажи горшок, накипятила воды, пристроила горшок боком к углям, чтобы варево томилось, да не кипело. Ромар называл, чего брать и сколько, а Уника сыпала в горшок толчёные корни, размятые травы и листья, ягоды боярышника. Ромар пел невнятно, призывая Мать-Прародительницу, что-то просил у неё. Ни о таких заговорах, ни о подобном зелье Уника прежде не слыхивала. Что-то небывалое варилось сегодня: травы в ход шли сильные, а то и просто злые – чабрец, зверобой, конопля, красавка. Потом Ромар велел бежать к рыбарям, просить налимьих молок, да не просто, а чтобы с плёнками. Тут уж стало не понятно вовсе: что за ушицу затеял старик?

Уника схватила чистую ендовушку и отправилась на берег. Покуда её не будет, Ромар и один обойдётся – не велика тягота подкидывать разутой ногой на угли можжевеловые веточки. На берегу был перерыв, народ купался, лишь у коптильни шла работа, да несколько старух продолжали безостановочно нанизывать на лозу верхоплавку, мелкую рыбёшку, что не коптят, а сушат впрок. Уника спросила молок, дождалась кивка, отлила сколько нужно, стараясь, чтобы побольше попало плёнок. Поблагодарила хозяек и поспешила назад. Уже с обрыва оглянулась еще раз. Таши медленно, как напоказ, выходил из воды. Унику он не заметил.

Упревший отвар вернули на угли, и, когда вода зашлась белым ключом, Уника вылила туда молоки. В воздухе запахло варёной рыбой – совершенно не колдовской запах. Раствор сразу помутнел, сверху пошла пена.

– Пену снимай – и на угли! – скомандовал Ромар. – А что погаснет – отгребай в сторону, потом через них цедить станем.

Уника кивнула и проворней заработала точёной деревянной ложкой, помешивая кругами, посолонь, чтобы колдовство вышло добрым. Бормоча заговоры, отобрала притухший уголь в цедилку. Густой мутный отвар потёк на уголь, обнаруживаясь снизу чистым сиропом нежного палевого цвета.

– Догадалась, для кого средства варим? – спросил Ромар, отставив на время наговоры. – Это любовное зелье, для Таши. Сама знаешь, какая ему беда предстоит. Надо ж было придумать: заставить парня на глазах у всего рода женщину паять. Так – разве что пень бесчувственный сможет. Ну да ничего, от твоего варева Таши не только на вдову, а на колоду еловую полезет, она ему милей зазнобы сердечной покажется. И глядит кто на него али нет – дела ему не будет. Он и не поймёт, что кругом творится. Так и спасём парня, а то я его знаю: гордый, лучше помрёт, чем собой поступится… Э, да ты чего ревёшь, девка?

– Дым глаза ест, – глядя в сторону, произнесла Уника.

– Коли так, то ничего. С девичьей слезой зелье ещё забористей получится… – Ромар насупился и добавил сердито: – Ты думаешь, мне его не жалко? Я который год за него сердцем болею. Потому и мудрую тут, чтобы всё добром кончилось. Потом и для вдовы средство сварим. Тогда и ей обиды не будет. Станут они у нас жить как два голубка, детишек плодить. И мы с тобой порадуемся, на них глядя. Верно я говорю?

– Верно, – судорожно кивнула Уника.

– Ну и не плачь, раз так. Всё будет хорошо.

– Я и не плачу. Это дым можжевеловый глаза слезит.

Быстро или через силу, с ожиданием или душевной тоской, но так или иначе вечер наступил. Вновь на большом поле рассыпали искры костры, щедро прикармливая потрудившуюся землю золой, ныла жалейка, разливался рожок и берестяной гудочек. Вновь кружил хоровод, на этот раз общий, все в него встали, кого ноги держат. Ну и конечно, угощение выставлено: предкам, полю, Матери-Прародительнице, твари земной, нежити окрестной, нечувствительным духам, а больше всего – себе самим, в награду за труд и маету. Ели медовый пряник, остатки утреннего дёжня, жертвенные пироги. Ели жареную свинину – охотники постарались! – и отварных судаков, с утра принесённых рыболовами. Крошек не подбирали, щедро сыпали вокруг в пользу всякой ползучей мелочи. Угощение щедро заливали пивом. Захмелев, начинали разговоры, хвалились удальством, охотничьей удачей, промысловой ловкостью. Кто потолковей, те помалкивали: дела сами за себя говорят. Молодёжь, прошлой ночью убегавшаяся до томной боли в ногах, неприметно разбредалась по укромным местечкам, обходясь на этот раз без горелок и ауканья. А кто не подобрал себе зазнобушки, тот сидел на виду, утешаясь пивом и комковатым сыром.

Таши и Уника не появились на общих дожинках. Задолго до условленного часа, едва начал сереть вечерний воздух, Таши ускользнул от других парней, собиравшихся на поле, и побежал в рощу на условленное место. И всё-таки Уника уже была там. Сидела, бесцельно раздёргивая цветок запоздалой ромашки, словно гадала: любит или нет? Таши подошёл, встретил вымученную улыбку и как-то сразу понял, о чём думает Уника. Он опустился перед ней на колени и замер, не зная, что сказать и как утешить любимую.

– Ничего, – первой сказала Уника. – Не думай о дурном. Ведь у нас впереди целый месяц счастья. А может быть, мы с тобой и потом сумеем видеться.

– А Тейко позволит? – желчно спросил Таши, с ужасом чувствуя, что произносит что-то невозможное, о чём сам вскоре будет жалеть.

– При чём тут Тейко? – Уника обхватила руками голову Таши, прижала к груди. – Мне ты нужен. А он позлится и утешится.

– Нам всё равно не позволят пожениться. Мы с тобой из одной семьи. И даже если бы разрешили, я не желаю испытания: ни себе, ни тем более тебе.

Уника усмехнулась едва заметно: