Три женщины - Владимир Лазарис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А его старый приятель из анархистов прямо так и написал в июньском номере «Утопии»: «Те, кто кричит „Долой войну!“ — самые отъявленные консерваторы. Социалистическая партия, вместо того чтобы (…) подготавливать революционную обстановку — повивальную бабку нового общества, содрогается… от ужаса перед будущей войной…»
28 июня 1914 года, меньше чем через месяц после этой статьи, в Сараево прогремел первый выстрел Первой мировой войны.
* * *
«Убит австрийским престолонаследник эрцгерцог Фердинанд[112]!» — кричали мальчишки-разносчики газет. Супруги Царфатти услышали их, когда обедали в ресторане. Маргарита весело посмотрела на мужа:
— Теперь Австрии конец. А когда Австро-Венгерская империя развалится, мы наконец-то вернем свои исконные земли в Тренто и Триесте.
Чезаре с удивлением отметил про себя, что у его жены патриотизм взял верх над социализмом.
Маргарита, как и большинство европейцев, не верила в неизбежность войны и поехала в Венецию отдохнуть вместе с пятилетней дочкой, которая там заболела корью. Маргарита не выходила из дома и не читала газет. Только от врача она узнала, что Австро-Венгрия предъявила ультиматум Сербии, требуя передать австрийской полиции ведение дела по убийству престолонаследника.
Маргарита посмотрела на старого врача-еврея, который лечил в детстве и ее саму.
— Вы думаете, начнется война? — тревожно спросила она.
— Может, начнется, а может, нет, — ответил тот.
А война уже шла. Австро-Венгрия воевала против Сербии, Германия — против России и Франции, Англия — против Германии.
31 июля убили вождя французской социалистической партии Жана Жореса. Маргарита ужаснулась. Она вспомнила Шарля Пеги, который призывал убить Жореса, пытавшегося спасти Европу от войны. Призыв Пеги услышал какой-то фанатик-националист и застрелил Жореса в парижском кафе. А командир пехотного взвода лейтенант Шарль Пеги погиб в бою на Марне во время французской контратаки.
Спустя несколько дней Муссолини выступил с речью в память Жореса на партийном собрании.
Италия осталась в стороне от кровавой бойни, и вместе с остальными итальянцами супруги Царфатти испытали облегчение.
Решив, что самое страшное позади, Маргарита уехала в Иль Сольдо, и тут-то на швейцарской границе она увидела первых итальянских беженцев, которые по тем или иным причинам оказались в уже воюющей Германии. Они прибывали днем и ночью с каждым поездом — голодные, усталые, перепуганные.
«Нужно скорей возвращаться, быть рядом с Муссолини, не говоря уже о семье», — решила она и села на первый же поезд в Милан.
* * *
Чуть ли не каждую передовицу в «Аванти!» Муссолини начинал словами «Долой войну!». На чьей бы стороне ни выступила Италия — своих давних союзников[113] Австрии и Германии или Антанты[114], это все равно приведет к трагедии. Поэтому социалисты должны бороться за сохранение нейтралитета, уверял он на бумаге, а в голове стучала вколоченная Балабановой мысль Маркса: по пятам войны идет революция. И Муссолини решился напечатать статью, написанную вместе с Маргаритой, правда, под общим псевдонимом. В статье говорилось, что никакие антивоенные выступления не остановят противника и он уничтожит Италию вместе со всеми ее пацифистами. Поэтому разговоры о всемирном братстве рабочих должны остаться в прошлом. Ортодоксальный марксизм себя изжил, и ему на смену идет национальный социализм. Маргаритины друзья-футуристы начали публично сжигать австрийские флаги и скандировать: «Долой Австрию!» Маринетти объявил сторонников нейтралитета врагами футуризма и назвал войну «самой прекрасной футуристической поэмой». А миланские социалисты собрались на заседание обсудить вопрос об итальянском нейтралитете. Маргарита и Муссолини пришли на это заседание вместе. К концу дебатов Муссолини заявил, что, поскольку Европа находится в серьезной опасности, он готов выступить за участие Италии в войне. В эти минуты «в душе он был не социалистом, выступавшим за нейтралитет, а, скорее, итальянцем, выступавшим за войну», — вспоминала потом Маргарита.
А Леда Рафанелли пришла к Муссолини в редакцию и застала его очень возбужденным.
— В чем дело? — спросила Леда.
— Обещайте, обещайте мне, что не станете моим врагом, — Муссолини неожиданно сдавил ее запястья с такой силой, что она вскрикнула от боли.
— Да что случилось, Бенито?
— Обещаете? Через несколько дней газеты будут ругать меня на все лады и называть предателем. Но вы им не верьте. Верьте мне.
На следующий день после заседания в «Аванти!» появилась передовица Муссолини под заголовком «От полного нейтралитета — к частичному». Социалисты не на шутку встревожились. А правительство почуяло запах раскола в их стане. Муссолини же встретился с газетным издателем Филиппо Нальди, который прежде выступал за нейтралитет, а теперь — за войну на стороне Антанты. Муссолини сказал ему, что хочет поддержать политику интервенции, но не может, будучи главным редактором «Аванти!».
— Тогда почему бы вам не уволиться и не открыть собственную газету? — спросил Нальди.
— А деньги? — в свою очередь спросил Муссолини.
— Деньги я достану, — ответил Нальди.
Муссолини оставил пост главного редактора «Аванти!», и вскоре вышел первый номер его новой газеты «Иль пополо д’Италия»[115]. Слева от названия красовался афоризм, принадлежавший Бланки: «У кого есть нож, у того есть хлеб», а справа — афоризм, принадлежавший Наполеону: «Революция — это идея, раздобывшая штыки».
Всю первую полосу занимала подписанная Муссолини передовица, в которой он обращался к молодежи Италии: «В другое время я не произнес бы даже шепотом слово „война“, но сегодня я вынужден произнести его во весь голос»[116].
Далее Муссолини объяснял, почему Италия должна вступить в войну на стороне Антанты.
Прочитав эту передовицу, Анжелика Балабанова воскликнула: «Человеку, который это написал, нет места в социалистической партии. Его место в окопах или в сумасшедшем доме». Балабанова заявила, что Муссолини — предатель хуже Иуды. Тот предал только одного человека, а Муссолини — всю партию, всех рабочих Италии. Балабанова была уверена, что французы подкупили Муссолини. Были в этом уверены и чуть ли не все его биографы. Французские деньги стали каиновой печатью на Бенито Муссолини.
Через десять дней после того, как Муссолини призвал к войне, в Милане состоялось срочное партийное собрание, где было внесено предложение исключить из партии товарища Муссолини. Со всех сторон ему орали «Изменник! Предатель! Иуда! Сколько тебе заплатили?»
Стоя на трибуне, Муссолини никак не мог начать защитную речь. Он был не брит, бледен и весь дрожал, закрываясь руками от града монет и скомканных бумажных
