Загадка мадам Лю - Владимиp Югов

Никогда не ожидаешь, что и зачем последует. Думалось, что в доме будут добрые хлопоты, так нужные в эти дни, их смутные дни (кажется, у них все расползалось с мужем, он открыто иногда стал ходить к любовнице).

Когда-то, женившись на ней, он долгое время любил ее. Неосторожность в отношениях с мужчинами, иногда легкий флирт, иногда безобидное кокетство, привели его к тому, что замкнулся, стал угрюмо на все глядеть. Ему теперь казалось, что она врет во всем: в движениях, в словах. В постели особенно это чувствовал. Ему часто хотелось спросить ее: ну, с кем ты в этот раз?..

Он ждал одного, когда она поползла по служебным ступенькам, - уйдет от него, или кто-то придет в дом и скажет ему: куда ты смотришь? Ты же не последний алкаш, чтобы тебе почти на глазах изменять? Она же открыто гуляет...

Сорокалетняя женщина. До призыва в армию Ледика - еще прекрасная, еще миловидная, с замечательной прической. Уж эта ее неповторимая прическа. Сделать тугой узел сзади, пришпилить его. Голова делается благородней. Вся красота сразу бросается в глаза... Она сделала прическу и перед приездом Ледика. Она сделала прическу и когда пошла к нему на свидание в тюрьму. У нее были влажные карие глаза. Она подкрасила их, даже идя к Струеву. В меру полная, в белых босоножках, в платье сафари песочного цвета... Жизнь была нелегкой всегда. Но сохранилась. Пугалась порой и стучала по некрашенному дереву: "Тьфу, тьфу! Ничего... Пусть он не взял по службе. Я же взяла!.. Зато он депутат!"

- Я всегда знала, что этим кончится!

Светлана Григорьевна сидела напротив Струева и плакала. В дневнике пишется, как эта женщина учила в свое время невестку пользоваться слезами. Теперь она плакала сама и плакала искренне.

- Что же будет с моим сыном!..

У нее было крупное лицо, у брюнеток при плаче выступают красные пятна на лице. То ли дело у ее умершей невестки. Ей плакать можно было, ни один мужчина не мог отвернуться. Теперь хотелось отвернуться. Таким не советуют плакать.

- Скажите, неужели он убил ее? Я этому никогда не поверю... А если поверю, то армия, армия... Я всегда защищала армию. Теперь я поняла, что он приехал совсем другим человеком... Там ему приходилось все делать.

- Да, - тихо ответил подполковник. - Все может быть. Учиться у вас, признаться, страшновато.

Она пожала плечами.

- Дайте хотя бы дневник... Может, вы из него вычитали обо мне? Есть там обо мне лично?

- Там все о вас, - резко сказал подполковник.

Из дневника Ирины, приобщенного к делу.

"2.02.90 года.

У меня нет иного выхода, кроме как терпеть. Терпеть, терпеть, терпеть... Моя свобода была для меня всегда тяжким испытанием. Я испытываю страх. Ничего, кроме свободы! Это же ужасно! Это плохо. Свободу понимают все по-своему. Я ее понимаю так, как понимает желающий свободной чувственности. Об этом твердит С., при этом загадочно и призывно посмеиваясь... "У меня есть рядом примеры этой свободы" - он намекает на мою свекровь.

7.07.90 года.

Нас всегда учили в этом самом... как говорит С., "в трепетном и сладком", не тому, чему надо было бы учить. Нас учили в школе одному, а мы после уроков говорили с девчонками совсем о другом и по-другому. Недавно, вдруг за столом (мы были с матерью Ледика вдвоем), мы заговорили о сущности любви. Она сразу привела примеры чувственной любви (ну когда имеешь связь с другим человеком). Она возводила все в степень, подчеркивала, что это красочно и аппетитно. И потому я с ней уже не стеснялась рассуждать о том, что это ведь не только, когда после всего такого хорошо и не бесишься в желании (как теперь определяют: желание разрядки сексуального напряжения или биологическая сторона). Моя собеседница теперь толковала о желании... Она мне впервые умно доказала, что же такое счастье, когда мужчина настоящий и твое желание, как встречные поезда, пойдут рядом, а потом остановятся и соединятся... А С. потом сказал, что моя собеседница умеет соединять поезда. Это искусство.

Без даты.

Я поняла, что любовь мужчины и женщины - это, с моей стороны, - все отдать ему, чем я жила до него, мечтая о чем-то сверх необъяснимом, но вдруг понятым, когда поезда идут рядом, а потом соединяются. Я не понимала, что это все без нас рождается. Хочешь ты этого или не хочешь. И мораль "не смей распускать себя" - ханжество. Все остережения - обман. Жизнь не такая и длинная. Просто до этого можно проспать, думаешь, что все живут так, как заведено. А в самом деле, есть в этом отношении счастливые, а есть - "так и не повезло"... А чаще - никому ты не нужна... В доме рядом в неуюте живут три женщины - мать, которую бросил муж, и две дочери. Одна больная - слоновая болезнь, что ли... А другая... Мне сосед говорил: страсти - бездна. "Она кусалась!" И что? К ней придти нельзя: мать и эта слоновая болезнь. Бросилась учиться: техникум, институт, а потом психбольница... Нет, я так не хочу. "Открываю краны!"

Без даты.

Я, обожая, удивляюсь. Пусть у него другой мир, пусть мы разные. Шевелюра седеющих волос. Пусть. Но хорошо! И хорошо, что первый сон! Он развивает любовь по своему сценарию, и я иду за ним, и мне прекрасно... Хочу ли я еще кого-либо? Не скажу. Но, наверное, хочу. Страстно хочу... Он сделал из меня Женщину! Разве это плохо? Мать скрипит на меня. Но она, по-моему, так и осталась фригидкой. Навек".

8.08.90 года.

Нет, нет! Нет же! Радостное изумление! Как в детстве. Идешь, и вдруг солнце выходит. Он неповторим. Выдумщик. Идешь после этого - и иней, и лес темный вдали, и небо синее, и все вокруг поет, и птицы поют в небе, и как трава после инея отходит - будто это все в тебе, и остается только радоваться... Может ли он быть еще и еще другим? Может. Он - когда много и хорошо. Это так волнует... Понимает ли меня в этом? Беспокоится ли о моем хорошем самочувствии после этого и новом желании? И кто он мне? Просто партнер? Развратитель?.."

Нет, дневника Ирины Светлана Григорьевна не читала. Подозревает ли она кого-нибудь в убийстве, если, как утверждает, сын ее не убивал? Не подозревает?

- Три года... Неужели никто не понимает, что значат эти три года? сказала она под конец допроса, устало поправляя прическу.

9. НОЧНЫЕ ЗВОНКИ

В половине четвертого ночи я вздрогнул от телефонного звонка. Давно собираюсь прикрутить что-то там внутри, чтобы так вот оглушительно не звонило... Вы знаете, я сразу догадался, кто звонит.

- Алло, - это был ее голос, - вы меня слышите? Я вас поздравляю! Он убит.

- Соболев? - воскликнул я. Сон как рукой сняло.

- Откуда вы догадались? - тихо опешила она.

- Ну говорите, он? Соболев?

- Да. Причем убит самым жестоким образом. - Ее голос был ровным, ни капельки волнения. - Представляете, ни у Гомера, ни у Фукидита, ни у Ксенофонта, ни у Плутарха, ни у Тита Ливия, ни у Апулея таких убийств не описывается. Может возьметесь вы?

- Слушайте, вы же циничны. Человека убили... Самым жестоким образом. И никто иной, как вы, кричали: не пишите!

- Да, его тоже опустили туда же, в клоаку... Но все-таки, как вы догадались, что это Соболев? - Тот же ровный голос.

- Боже, а говорите: вам подвластно все! Вы разве не читали дневник убитой?

- Светланы или Ирины?

И она почему-то бросила трубку. Я ее чем-то разозлил.

Вновь она позвонила ровно через час. Я уже собирался в дорогу. Я хотел все это видеть. Зачем? Из простого любопытства? Или специально поглядеть на Соболева (этого С. в дневнике Ирины). Кто убил его? Должны же эти люди - полковник, подполковник, старший лейтенант - поймать, наконец, убийцу.

- Вы слышите меня? В этот раз не догадаетесь. Кого убили у нас теперь?

Я зло ответил:

- Убили старушку. Бедную старушку.

- Гениально! - воскликнули в ответ. - Это действительно так!.. Но откуда у вас эти сведения? Вам уже позвонили?

- Никто мне не звонил.

- Тогда, ради Бога, скажите, как вы догадались?

- А вы скажите мне, кто вы? И почему вы тогда держали и меня, и себя в темноте? И как вам удалось сделать это в солнечный светлый день?

- Неправда. Тогда было пасмурно.

- Вы не здешняя? Залетная?

- Ха-ха-ха! - Ее звонкий переливистый смех стал похож на звон колокольчиков. Такие колокольчики рыбаки подвешивают к спиннингам, и звон этот при клеве изумителен. - Вы шутите? Кто это вам на меня наговорил?

- Вы сами. Каждым своим поступком вы вселяете в меня что-то потустороннее... Все-таки, почему бы вам тогда не показать себя?

- Вот что, вы это бросьте! Можно чуточку пошутить и - хватит... Я другая. Я должна быть. Как и вы. Все по законам природы... Я не знаю, какая я, если говорить откровенно. Видимо, вы заметили... То я хочу, чтобы вы шли и посмотрели убитую, то не хочу, чтобы вы писали об этом убийстве...

- То вытравливаете каким-то зельем мою писанину, то мелькаете, как тень, в коридоре...

- Да, да... Я осторожна. Я боюсь всего теперь. Я была так откровенна и доверчива... И, видите, чуть не вылетела с работы. Спасибо, что вы через свою газету позаботились о моем восстановлении. Сейчас старая женщина не трогает меня...

- Зачем вы взялись за такую работу? Видите, чем кончилось ваше вмешательство? Вы вроде присутствовали, сидели рядом, когда я писал в прошлый раз об убийстве Светланы...