Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

Ефим усмехнулся:

-    Позвольте ответить вам вопросом на вопрос: вы, вероятно, хотели спросить меня, почему я не член ВКП(б), а спросили - почему не коммунист?

Горина выпрямилась в кресле, слегка сдвинула брови:

-    Вы считаете, что между коммунистом и членом ВКП(б) есть различие? - в ее голосе невольно прозвучала ирония.

-    Принципиальное и по существу! - горячо воскликнул Ефим. - По-моему, коммунист в подлинном высоком смысле этого слова - человек, который превыше всего ставит общественные интересы, готовый на любые личные жертвы во имя прогресса и счастья всех. Бескорыстное служение высоким идеалам, ни благ особых, ни привилегий особых, короче, коммунист - это убеждение, а член партии - принадлежность... не более.

По мере того, как Горина слушала Сегала, ее лицо становилось все напряженнее.

-    Еще до войны, - уверенно, как нечто не раз подтвержденное жизнью, выкладывал Ефим, - когда я работал в печати, мне довелось встретить десятки членов партии - и бюрократов, и народных захребетников... Да и на фронте попадались, не найду для них более подходящего определения, извините, мерзавцы, принадлежащие ВКП(б).

Горина рисовала на листе бумаги цветным карандашом какие-то фигурки, головки, перечеркивала их, молчала. А Ефим запальчиво продолжал:

-    Разве в парторганизации завода мало членов ВКП(б), но не коммунистов?

Зоя Александровна изорвала в мелкие клочки исчерченный лист бумаги, скомкала обрывки, бросила в мусорную корзинку, долго с загадочной полуулыбкой рассматривала Ефима, задумчиво изрекла:

- Вы оригинал, оригинал... Журналист, в моем представлении, таким, как вы, и должен быть. Я недавно на заводе, всего полгода, не во всем успела разобраться, надеюсь на вашу беспартийную помощь, - добавила шутливо. - А в партию вы, полагаю, вступите.

-    Вряд ли, - без обиняков ответил Ефим, - не вижу прямой зависимости между полезностью человека и его партийной принадлежностью.

-    Вы опять за свое - укоризненно остановила Горина. - Ответьте же, вы согласны перейти в редакцию? Да или нет?

-    Да, - решительно ответил Ефим.

-    Вот и прекрасно... - Горина сняла телефонную трубку. - Начальника отдела кадров... Здравствуйте, Андрей Николаевич. Ваш протеже Ефим Моисеевич Сегал у меня. Он согласился. С Батюшковым?,. Да, я с ним договорилась заранее... Оформите, пожалуйста, перевод. И вот еще что. Сегал живет в очень неподходящих условиях... Уже уладили? В общежитие инженерно-технических работников? К коменданту... скажу... До свидания, спасибо. Слышали, Ефим Моисеевич?

-    Да, я все понял и очень вам благодарен. И товарищу Родионову. Извините, у меня к вам еще один вопрос: сколько я буду получать в редакции? В моем теперешнем положении это немаловажно. В литейном я имел больше двух тысяч с премиальными...

Горина немножко замялась.

-    Понимаете, мы вчера говорили об этом с товарищем Гапченко, это редактор нашей газеты. Таких ставок в редакции, к сожалению, нет. Тысячу четыреста рублей в месяц платить вам сможем. Остальное чем-нибудь компенсируем... Немного пострадать материально вам все же придется...

-    Ладно, - сказал Ефим, - где наша не пропадала!

-    Я так и думала: торговаться не станете, - она протянула ему свою несколько крупную, но изящную руку. - До свидания, надеюсь поработать с вами крепко, по-коммунистически.

Глава одиннадцатая

Итак, Ефим Сегал после многолетнего перерыва возвращался в журналистику, на газетную работу, где он неизменно чувствовал себя как рыба в воде. Вдобавок ему предоставляется благоустроенное жилье! Ликуй, Сегал, фортуна жалует тебя! А у него на душе - словно кошки скребут, и с этим отвратным ощущением ничего не поделаешь. Было бы оно просто чем-то непонятным, нешаблонным, от шестого чувства идущим, - нет, Ефим точно знал, чем именно вызвана эта неудовлетворенность, отравляющая, казалось, естественную приподнятость от приятных перемен. Во-первых, спрашивал он себя, почему ты с такой легкостью принял предложение Гориной? Разве тебе не нравилась работа в цехе, где ты одержал, быть может, самую большую победу в жизни - почти потерянных для общества людей, закоренелых рецидивистов, считай, наставил на путь истинный. Это не пустяк! Однако, возражал он себе, ты - журналист, твое место в редакции, а не в литейном цехе, где ты, по сути, случайный человек... И это тоже правда, и с этим невозможно спорить.

Да, но тогда почему он будто ищет себе оправдание? И не найдет его, потому что знает о себе то, в чем не хочется признаваться!

Брось вертеться и кокетничать перед самим собой, брал он сам себя за шиворот, ты оставляешь цех и переходишь в редакцию потому, что здесь и чище, и значительно легче, легче для тебя. Ты ненавидишь мещанскую мудрость «рыбка ищет где поглубже, человек — где получше», а сам?!.. «Где наша не пропадала», — сказал ты Гориной, когда она предупредила тебя о немалой потере в заработке. И покривил душой. Ты даже без всяких возражений проглотил ее недвусмысленный намек: «остальное как-нибудь компенсируем...» А как, чем? Лишним ордерочком на барахло? Лишним талончиком на кусок, вырванный изо рта рабочего или рядового служащего?.. Почему же ты, принципиальная личность, смолчал? Почему, наконец, согласился перейти в многотиражку, если уже несколько лет до войны работал в центральной прессе?

На все эти вопросы приходилось дать самому себе единственный ответ, от которого никуда не деться: не такой уж ты, Сегал, агнец Божий, каким тебе хотелось бы себя видеть.

Причины тому отчасти в нем, главное - вне его. Да, от природы он твердый орешек, но... не без червоточины! Беспорочным на Земле был всего-то один человек - Иисус Христос, и то люди не потерпели такого среди себе подобных, вознесли на небеси подальше от грешных... А он, Ефим, - дитя человеческое, плод общества, в котором произрастал и формировался. И первые уроки лжи и лицемерия получил еще в школе, в пионерском отряде. Молодость, юность его пришлись на то время, когда ложь в новом обществе утверждалась как норма жизни, люди врали из чувства глубоко запрятанного страха за личную безопасность. И теряли себя, и вершилось незримо всеобщее разложение.

И если в окружающей тлетворной среде не оформился Ефим в лицемера и приспособленца, то этим, по всей вероятности, был обязан своим неукротимым генам. Вне Ефима все было против этих злосчастных ген. Мудрено ли, коль в червоточинку проникло гнильцо? Поражало другое: как в столь благоприятных условиях не превратилась червоточинка в сплошную язву, не покрылась ржой душа Ефима, не струхлявила, не погибла?

Навсегда запомнил Ефим, с какой гордостью увидел подпись «Е. Сегал» под небольшой заметкой в пионерской стенгазете. С той далекой поры он уже не расставался с журналистикой: был активным юнкором, много позже - рабочим корреспондентом московской городской газеты. Наблюдения его отличались точностью, излагал он их на бумаге живо, сжато, чем и обратил на себя внимание опытного журналиста, заведующего отделом городской газеты. «А ты, Сегал, прирожденный газетчик, - сказал тот ему однажды. - Не знаю, какой ты слесарь, но журналист, по-моему, из тебя выйдет толковый. Главное - жилка, искорка! У тебя она есть. Могу рекомендовать тебя в многотиражку».

Маленькая двухполосная газета «Резец», выходившая два раза в неделю на механическом заводе, стала первой ступенью на крутом подъеме Ефима в храм журналистики.

Редактор газеты, седеющий подслеповатый человек лет пятидесяти, показался восемнадцатилетнему Ефиму старцем. «Должен вас предупредить, юноша, - сказал он строго и назидательно, - пишете вы бойко, но чрезмерно, чрезмерно бойко. Надо умерять пыл и не тащить на бумагу все подряд».

Вскоре Ефим получил серьезное задание: разобраться в причинах отставания сборочного участка. Ему хотелось написать предельно правдивую, а значит, и полезную статью. Восемь страниц машинописного текста, рожденные в трудах и муках начинающего журналиста, были отданы на суд редактора Исая Борисовича Розенбаума. Он прочел материал и недовольно заметил: «Не там акценты расставляете, Сегал, явно не там. Ну, зачем вы наводите тень на секретаря партийной организации, на главного инженера... И директора задели, зачем?.. Экий, право!.. Партия учит нас: нельзя подрывать авторитет руководителей. Поняли? Перед вами наш «Резец». Прочтите, пожалуйста, чей это орган?»

«Орган парткома, завкома и дирекции завода» - прочел Ефим вслух, его понемногу начала забавлять дидактика редактора.

«Вот именно! Следовательно, имеем ли мы право критиковать лиц, их возглавляющих?»

«Выходит, - подхватил Ефим, сразу понявший, в чем дело, - городская газета не может критиковать городских руководителей разных рангов, республиканская - республиканских, а союзная...»

«Не будем уточнять, - перебил редактор, - вы все поняли, вы же умный парень! Задача нашей прессы - помогать руководящим товарищам, лучшим, доверенным представителям партии, помогать им изживать отдельные недостатки еще имеющиеся в нашей действительности; критиковать тех, кто им мешает не уклоняться от генеральной линии партии. Такова наша, советских журналистов, первая заповедь. Остальное постигнете впоследствии, жизнь обкатает... А уж если нет, то в орнитологи...»