Невеста. Шлюха - София Блейк

Вадик выскочил к патрулю, отозвал старшего, пошептался с ним, и я увидела, как они засмеялись, после чего Вадим снова занял переднее сидение и мы снялись с места.

— Что, едем к ментам? — голос у Марины всегда злобный, когда ее кумарит.

— Кто сказал? — Вадим оборачивается к нам. Его карие глаза грустны, как обычно, но сухие губы улыбаются.

— Что ты им говорил? — интересуюсь я.

— Им–то? — Вадим прикурил сигарету и глубоко затянулся. — А сказал, что начальник городского СОБРа вас в баньке поджидает.

— И они поверили?

— А чего ж не поверить, если я выучил его имя-отчество с фамилией. Вполне достоверно звучит. Правда, на один раз. — Вадим снова глубоко затянулся. — Важно самому поверить в то, что говоришь, и тогда другие тоже поверят. Метод Станиславского — проверено, — он был доволен собой, а я тоже была им довольна, потому Кузьма никогда бы не додумался до такого — выучить данные ментов и нагло водить их за нос, прикрываясь их же начальством!

Вообще, у Вадима впалые щеки, а рот похож на красную трещину между длинным тонким носом и вытянутым подбородком с ямочкой. Его лицо напоминает мне помесь месяца, каким его рисуют в детских книжках и посмертный портрет Владимира Маяковского. Что касается остального, то Вадим длинный и очень худой.

— Выходите, красотки, — мы остановились у длинного дома, адрес которого сообщил клиент.

Вадим уже успел осмотреть окрестности, подняться в квартиру и вернулся к нам, чтобы объявить минутную готовность. Мы смотримся в зеркальца, добавляем последние штрихи к портрету. Каждая из нас уверена, что именно ее изображение способно забросить в седло пылкого принца из нашей общей мечты. Я вышвыриваю принца из седла. Я даю ему смачного пинка, и он кубарем катится в канаву на обочине. Клиент, бледный сорокалетний мужчина с незажженной сигаретой в зубах, выбирает не меня.

— Пидор проклятый, — матерится Марина, спускаясь по лестнице с пятого этажа.

— Хватит лаяться, — говорит Вадим. — Сама своим кумарным видом людей распугиваешь.

О проблемах Марины у нас не принято говорить. Каждый отвечает за свою жизнь, другие сами по себе. Но я месяца два не могла понять, что Марина наркоманка, а Вадим выкупил за считанные часы.

— Иди в жопу, — говорит Марина. — Я сегодня больше не работаю. Скажи — ушла к гинекологу.

— Сама набери номер и скажи, — отрезает Вадим. — А я думаю, что ты уже вообще не годишься для работы. Пора тебе профессию менять.

— Это не тебе решать, козел! — кричит Марина, выходя во двор.

— Именно мне и решать, — Вадим холоден, голос не повышает. — И прекрати орать, здесь дети.

— Да мне похер! — взвивается Марина. — Не тебе, жидяра, меня учить.

— Первое правило, — говорит Вадим, — не тронь мою нацию, получишь в морду. Правило второе: тебя учить больше некому, а если я откажусь от тебя, ты умрешь через месяц, вкатив себе вместо винта отраву. Я знаю, как это бывает. Денег на винт у тебя уже не будет, если ты перестанешь работать. Правило последнее: укороти язык, если хочешь, чтобы я тебе дал шанс.

— Мне плохо, — вздыхает Марина и приваливается к багажнику нашей «Волги».

Я подхожу ближе и смотрю немного снизу вверх в ее большие темные зрачки. В самом деле, выглядит Марина неважно, и в последнее время она почти ничего не ест.

— Тебе будет хуже, — говорит Вадим. — Ты еще можешь выбраться, но вначале ты сама должна захотеть этого. Или тебе нравится своим примером показывать другим девочкам, как не надо жить? А если ты все–таки нуждаешься в помощи, то, по крайней мере, не хами тем, кто реально может помочь.

— Да я положила на вашу помощь, — устало говорит Марина. — Я могу работать и зарабатывать. У меня еще есть время.

Вадим закуривает «LM» и тоже становится у багажника. Его белая рубашка под белой курткой безукоризненно отглажена.

— Когда ты в последний раз мыла голову? — спрашивает он. И, не дождавшись ответа, продолжает: — Маникюр ты сегодня сделала поверх старого, даже не сняв ободранный лак. Ногти на ногах у тебя, как у бомжихи, я видел, когда будил тебя на работу, и сами ноги уже с неделю небриты. Ты была очень красивая, Марина, но для нашей конторы ты уже не годишься. Следующим этапом будет вокзал или трасса. Но за те деньги тебе уже не продадут чистую соломку. Выбирай, времени у тебя, к сожалению, нет.

Я молчу, мне почему–то стыдно, хоть я держу себя в порядке и каждый день недосыпаю, чтобы успеть позаботиться о гигиене и красоте. Именно в таком порядке. В конце концов, мне только будет восемнадцать, и я нравлюсь многим не накрашенной, тогда как чистота и лоск тела — это мой вызов грязи, той, в которой я живу. К Марине я почему–то не испытываю жалости. Она все знает, но нарочно убивает себя. Если бы она попросила о помощи, я бы не отказала, но упрашивать ее полюбить наш прекрасный мир я не буду.

— Я подумаю, — тихо говорит Марина, опустив голову. — Спасибо за поддержку. Мне надо немного побыть одной.

И она уходит. Вадим тоже удаляется в сторону телефона-автомата. Вскоре мы едем на заказ, где клиент как раз просил доставить ему стройную девушку, и по его первому взгляду я понимаю, что он меня оставит, потом я улыбаюсь, моюсь, работаю, моюсь, работаю, улыбаюсь, моюсь, улыбаюсь, прощаюсь, и совсем не вспоминаю о Марине. Совсем.

Наутро возле моей кровати стоит букет красных роз, возле Вали — букет белых, а Света находит рядом с собой букетик розовых роз. Понятно, от кого, но все мы приятно возбуждены. Утро обещает быть чудесным, несмотря на моросящий дождь. Маринина постель застелена, а вещи она забрала еще с вечера. Пропали также Валины золотые часы (она уехала на работу в простых), кулон и косметика, Светина цепочка и лучшее платье. Я еще не нажила драгоценностей, и у меня украдены мои свечи против геморроя, дезодорант и крем для ног.

Мы расстроены, Света ревет в три ручья, матерится Валя, а Вадим, закатав белые рукава, меняет замки на двери. О розах уже забыли, но я все равно благодарю его за мои первые цветы в Брянске.

— Почему мне красные? — спрашиваю, когда другие не слышат.

— Для тебя это важно знать? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Символика цветов слишком простая, — говорю я. — Мне нужно заработать очень много денег. Твои цветы завянут, а президенты США бессмертны, и я могу любить только их.

— Господи, — его глаза, как у лесного оленя, — откуда ты такая взялась?

-- Too many questions, — отвечаю. — Take care.

Мне уже известно, что семья Вадима два года, как уехала в Израиль. Поэтому я почти уверена, что он поймет, и мне безумно хочется с кем–нибудь поделиться тем, что я урывками вычитываю в учебниках Бонка.