Большая девчонка - Елена Габова

Я опустилась на пол, опершись спиной на дверь музыкального кабинета. Рядом бросила рюкзачок. Сидела, подобрав под себя колени. А потом положила рюкзак на колени, уткнувшись в него, заревела. Шопен пробирался в меня и звенел там, струящийся, юный, летучий. Я плакала от неправды. Я все-таки обманула Захара. Хотя… нет, я не понимала ни-че-го. Знала только одно: неделю назад, перед театром, признание «люблю тебя» по отношению к Захару было бы чистейшей правдой. Всего неделю назад! Но сейчас, когда Лева ушел в другой класс, и виной этому была я, все оказалось совсем не так.

Но почему?

Музыка смолкла.

Я вскочила и, схватив рюкзак, рванула вниз.

Мне вовсе не нужно, чтобы Капитонов меня видел.

Левка шагал впереди меня рядом с учительницей музыки. Я нарочно пропустила их вперед, спрятавшись за углом кафешки. Мне хотелось посмотреть на Капитонова хотя бы со спины, хотелось узнать о его настроении. Да! Я коварно подслушивала! Я была такая же, как Зоя Васильевна – шпионка!

– Мне кажется, – говорил Лева Светлане Евгеньевне, – мне стоило бы родиться где-нибудь в Австрии или в Венгрии в конце восемнадцатого века. Как раз творил Моцарт и недавно скончался Гайдн…

– И творил Бетховен, и Шопен начинал блистать, – с энтузиазмом подхватила Светлана Евгеньевна.

Их плечи соприкасались. Никаких наушников у Капитонова не было. Обычно они всегда при нем, если не в ушах, то перекинуты через шею. Сейчас ему не нужен был плеер, потому что рядом звучал голос Светланы Евгеньевны!

Я кусала губы от ревности и бессилия.

– А в начале девятнадцатого ворожил Паганини! – спокойно, но как-то восторженно-спокойно продолжал Левка. – Говорят, его скрипка была от дьявола. А может быть, от Бога? Может, его современники ошибались? Хотелось бы послушать! Почему я родился на двести лет позже?

– Я знаю, почему. Ты родился для двадцать первого века, Лева. Ты очень талантлив.

И снова они столкнулись плечами! Да что такое! Они же нарочно сталкиваются! Им нравится!

– Спасибо.

– А ты знаешь, у меня есть подлинные ноты Мендельсона, – сообщила Светлана Евгеньевна в следующий момент.

От удивления Левка даже приостановился. Я чуть не воткнулась в его спину в сером пуховике.

– Да? Неужели? Такой антиквариат? Откуда?

– Мне подарил их один человек. Еще когда я училась в консерватории. Они были изданы в Германии более века назад.

– Вот это да! Да вы же настоящая богачка!

– Согласна. Когда я была помоложе…

– Простите… – опять остановка. – А сколько вам лет?

– Много, Лева, много. И это неважно. Так вот, я представляла себя в длинном платье с локонами, сидящей за старинным роялем.

– Представляю: горят свечи в бронзовом подсвечнике, вы играете Мендельсона и переноситесь на сто пятьдесят лет назад. Чудесно! Вы мне их покажете?

– Конечно. Я тебе их сыграю.

Светлана Евгеньевна в белом длинном платье… бронзовые подсвечники… свечи… Все это оживало и в моей фантазии…

Я шла за ними, как собачонка, и так завидовала Светлане Евгеньевне, что в кровь искусала губы.

– Спасибо. А как вы очутились в нашей школе?

Ответа на Левин вопрос я не услышала, потому что они стали переходить улицу, а передо мной зажегся красный, и тысячное стадо машин рванулось с дикой скоростью по мостовой, отрезая мое преследование.

Светлана Евгеньевна… Раньше я не обращала внимания на учительницу музыки. У нас предмета «музыка» давным-давно не было. Она не успела меня поучить, пришла в школу работать года три назад.

Я вдруг только сейчас осознала, что она молода. И что Лева запросто может в нее влюбиться. Но ведь он мог влюбиться в меня! В меня, если бы не ошибка в театре. Говорят, ошибки можно исправить. Но как? Как мне ее исправить?

В следующие три дня в кабинете музыки играли на фоно в четыре руки. Конечно же, Мендельсон со старинных нот тоже звучал… Его музыка была не похожа на музыку Шопена, она более задумчива, более рассеянна, паузы между музыкальными фразами длились дольше, но романтический настрой был одинаков. Оба писали музыку о любви. О том, что меня волновало сейчас больше всего на свете.

Я по-прежнему сидела на полу за дверью музыкального класса. Но до этого устраивала театр для Захара. Делала вид, что ухожу – одевалась, прощалась с ним на крыльце, махала рукой на прощание.

И – назад, в свое жесткое «кресло» под дверью.

– Покровская, что ты тут сидишь? Я уже несколько дней за тобой наблюдаю. Поднимись. Сидеть на полу неприлично.

Завуч Ираида Ивановна проходила мимо. Она подала мне руку, помогая подняться.

– Что тут происходит?

– Ничего. Я музыку слушаю.

С Ираидой Ивановной мы были хорошо знакомы, она у нас химию преподавала.

– Но почему же музыку нужно слушать, сидя на полу? – удивилась Ираида Ивановна.

– А в скандинавских школах все дети сидят на полу, – сказала я, отряхивая джинсы.

– Можно подумать, скандинавские страны бедные, – завуч язвительно ухмыльнулась.

– Нет, у них есть стулья. Но сидеть на полу для них в кайф.

– Можно подумать, ты там была.

– Нет. Видела в фильмах.

– А почему ты не внутри? Что, не пускают?

– Чтоб не мешать креативу.

Ираида Ивановна поморщилась.

– Креативу… все по-иностранному, по-иностранному. А ты скажи по-русски, Виолетта: чтоб не мешать творчеству.

– Чтоб не мешать… да.

– Как ты можешь мешать? Ты же очень воспитанная девочка (оп-ля! Я не замечала за собой особой воспитанности). А кто там, кстати, играет? – Ираида Ивановна улыбнулась, покачала головой. – И как хорошо играет! Да это профессионал! А? – спросила она у меня.

– Это Светлана Евгеньевна.

Почему-то я не сказала про Леву. А потом я и в самом деле – сомневалась, кто там, за клавишами. Они же оба… это… лауреаты.

– Молодец наша молодая учительница. Жалко, что уходит от нас.

– Уходит? Куда?

– В музыкальный колледж, концертмейстером.

А как же Лева? Кто ж его пустит за фортепьяно?

Ираида Ивановна смело, по-хозяйски, распахнула двери. Музыка смолкла.

– Заходи, Виолетта! – пригласила меня завуч.

Я услышала это уже на лестнице. Я сбежала.

Запел мой телефончик.

Перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, я нажала на кнопку приема.

Эсэмэска от Захарыча.

«Приходи ко мне в гости сегодня».

Ответ я отшлепала на крыльце. «Не могу. Спасибо. В другой раз».

Что?! Ведь именно о такой эсэмэске я мечтала месяц назад!

Вечером, вернувшись из магазина, куда меня посылала мама, я влетела в подъезд. Проскочила два лестничных марша и только на втором этаже вызвала лифт. Со мной это случается. Влетаю с улицы с разгону и не хочу останавливаться у кнопки, несусь дальше, пока хватает порыва. Лифт подъехал, раскрылся передо мной во всю улыбчивую пасть. Внутри кто-то был. Шагнув, я подняла глаза.

Капитонов!

– Добрый вечер, – поздоровался он и слегка мне поклонился.

Официально. Сухо. Он что, диктор программы «Время»? Лицо с намеком вежливой улыбки. Длинная шея обмотана длинным вязаным шарфом.

– Привет, – повествовательно ответила я.

Мы не смотрели друг на друга. А мне так хотелось взглянуть на него, но взглянуть на мягкого, доброго юношу с голубыми глазами. А сейчас – я видела – его глаза прятались в жесткие щелки. По коленкам бьет тонкая нотная папка на длинных шнурках.

Чужие люди в лифте подпирали противоположные стенки.

«Скажи что-нибудь! Что-нибудь скажи! Что-нибудь!» – молча молила я.

Телепатия – великое дело.

– Как дела? – спросили от противоположной стены. О, какой же далекой была эта стена! Человеку разжали зубы ножом.

– Да нормально.

Проще сказать, что все нормально, чем объяснять, почему так плохо.

Господи, как же долго ехать до восьмого! Целую вечность!

Конечная остановка.

Каждый своим ключом открывает свою дверь.

Вот и приехали.

Что мне сделать, чтоб он меня простил? Ну что сделать? Что?

Мейкап у меня всегда на лице. Назавтра джинсы и свитер были отложены в сторону. Оделась просто, как Джулия Робертс, когда она пришла к Хью Гранту в книжный магазин[4]. Вся такая не «Дольче и Габбана», но особенная, не всегдашняя, притопала в школу.

– Покровская, это ты, че ли?

Захар посмотрел на меня и протер глаза. Снова посмотрел и снова протер.

– Слышь, да ты еще и красивая!

– Вот те на! А ты что, не знал? А еще какая?

– Умная, ясно дело. Ты меня ловишь в сети?

– А ты еще не там?

– Еще не совсем. На полпути. Муха ты эдакая.

– Наверное, ты имеешь в виду, что я – паук. А муха – это ты.

– Точно-точно, паук. Паучиха. А я тогда – комарик. – Захар засмеялся.

– Считай, что тебя ловлю. Тебя, другого, третьего.

– Че-о? Че-то я не врубился.

– Я не только тебе хочу нравиться, – сказала честно.

– Слышь, Покровская. Я так не играю, – Захар скривил губы.

На перемене услышала, как Серега Пяльцев сказал Вовке Айпину:

– Все-таки как хорошо, когда женщина в юбке.