О смелых и отважных. Повести - Млодик Аркадий Маркович

— Что ж, ему и своего нельзя будет добавить? — спросила Глаша.

— Нельзя!

— Оно же мое личное! — возмутился Юрий. — И картошка, и еще кое-что!

— У нас один тоже с этим личным возился! — строго сказал Глебка. — И подвел весь отряд!… Я кусочек сала у него попробовал — и сейчас тошнит! Как таракана проглотил!… Вот оно личное-то какое!

— Зачем же ты мою картошку ешь? — спросил Юрий.

Глебка поперхнулся, хотел выплюнуть картошку, но передумал.

— Ты еще не настоящий боец продотряда, и у тебя должна быть пока своя еда! — резонно ответил он. — А как поставлю на общее довольствие, — так все!

— Отберешь?

— Заберу в общий котел!… Или выброшу, как то сало!

Юрию не очень понравилось это, но возражать он не посмел, лишь вопросительно взглянул на Глашу: она опытная в таких делах, может, придумает что-нибудь.

Но Глаша не поддержала брата.

— Тебе все равно и картошку, и муку заместо денег дали, чтоб за поезд заплатить, — сказала она и обратилась к Глебке. — Только ты его до самого Питера довези! Ладно?

— Довезем! В сохранности будет! Так вместе с хлебом на вокзал и въедет! — ответил Глебка. — Я ведь за хлеб головой отвечаю!… Когда Ленин нас с батей в Кремль вызвал, мы пришли, стоим, значит, молча, как в строю — по команде смирно, — а Ильич слушает внимательно!

— Кого слушает? — спросил Юрий.

— Да нас!

— Вы же молчали!

Глебка метнул на Юрия негодующий взгляд, вытянул губы в снисходительной усмешке и сказал с сожалением:

— Безголовый!… Понимать надо!… Ленин ка-ак посмотрит — сразу видит, чем живешь ты и что думаешь! Можешь и не говорить! Только подумал — а он уже знает!… Тут батя и говорит: «Хлеб в Питер доставим, Владимир Ильич! Если я умру, — он доставит!» Это батя про меня сказал! А я…

Глебка запнулся, будто наскочил на невидимую преграду. Слова, которые сгоряча сказал отец машинисту, вырвались у Глебки случайно и обожгли его. Юрий и Глаша увидели, как его глаза наполнились слезами. Глебка отвернулся.

Глаша вскочила, хотела подойти к нему, но отдаленный гул заставил ребят вздрогнуть. Сначала были слышны отдельные взрывы, потом торопливо застучали пулеметы, загремели залпы.

Вскочил и Глебка. Лицо у него оживилось.

— Батя! — произнес он. — С боем пробивается!

Глаша отрицательно мотнула головой.

— Не там стреляют! — сказала она и прислушалась. — Где-то на проселке. У моста вроде… Недалеко от станции…

— Кто же это? — шепотом спросил Юрий. — Бандиты?

— Какая разница! — сердито воскликнул Глебка. Он уже понял, что отряд не мог оказаться там, откуда долетала перестрелка. Радость его померкла. — Поехали! — скомандовал он и, вытащив на случай маузер, выскочил из вагона.

А у моста сборный отряд матроса Дубка добивал попавшую в засаду банду Хмеля. Бой развернулся точно по намеченному плану. Передние всадники попадали еще до выстрелов. Поперек моста в нескольких местах была протянута тонкая проволока. Вороной жеребец Хмеля наскочил на нее и рухнул на бревна. Батька отлетел к перилам. На мосту образовалась пробка. Несколько гранат, брошенных из-за деревьев, довершили дело. Путь вперед был прегражден. В работу вступили пулеметы замаскированные у дороги. Конная лавина повернула назад и наткнулась на деревья, с треском рухнувшие с обеих сторон. Их заранее подпилили и свалили по команде Дубка. Бандиты оказались в ловушке.

— Сдавайтесь, гады! — прогремел матрос.

Но бой еще продолжался несколько минут, пока бандиты не убедились, что выхода нет.

Пленных перегнали на другую сторону реки. Батька Хмель выделялся среди них и фигурой, и папахой, и холеным надменным лицом.

Дубок подъехал к бандиту.

— В кого, гад, ночью палил?

Хмель будто не слышал вопроса. Дубок щелкнул предохранителем еще теплого маузера. Хмель скривил губы, сказал холодно:

— Не выстрелишь… до суда… Законы уважать надо!

— А ты, бандит, уважал их?

Хмель снова покривил губы.

— Я — птица вольная! Это на тебе закон верхом ездит! Не скинешь!

Дубка трудно было вывести из себя. Но такой наглости он еще не видывал. Сдавив ногами коня так, что тот всхрапнул испуганно, матрос сказал:

— Именем революции объявляю тебя вне закона!

Маузер приподнялся.

Хмель пригнулся, ухватил двумя руками стоящего впереди верзилу, приподнял его и, как щитом, прикрылся от Дубка. Верзила завизжал противным высоким голосом.

От него Дубок и узнал все, что произошло с отрядом Глеба Прохорова. Вымаливая себе жизнь, верзила не забыл рассказать и о мальчишке, который умчался с теплушками, прихватив с собой отцовский мандат.

Глебка и не подозревал, что на лесной дороге в двух верстах от вагонов говорят о нем. Вместе с Юрием он подталкивал теплушки и никак не мог решить, хорошо это или плохо, что перестрелка за лесом прекратилась. Особенно сбивал его с толку Юрий.

— А что если это действительно бандиты? — спрашивал он и смотрел на Глебку так, будто тот мог предотвратить любую опасность.

— А то кто же! — безжалостно ответил Глебка. — По своим не стреляют! Ты знай жми! Быстрей доедем!

— Куда? — трагическим голосом восклицал Юрий. — На станцию? А что если бандиты прорвались и захватили ее? Переждать бы!… Выяснится — тогда и поедем дальше!

— Я тебе пережду!

Глебка сердито косился на Юрия и еще сильнее толкал вагоны. Юрий жалобно вздыхал. Чтобы приободрить его, Глебка сказал:

— Не бойся! Перед станцией я выдумаю что-нибудь!

Но выдумал не Глебка, а Юрий. Шел он, упершись руками в заднюю площадку, а перед самыми глазами на досках виднелись буквы и цифры. Они-то и навели Юрия на одну мысль.

— Какая самая страшная болезнь? — неожиданно спросил он у Глебки.

— Холера! — буркнул Глебка. — Чума еще есть, тиф… А тебе зачем?

Юрий не ответил.

— Боль-ные чу-мой, — по слогам произнес он. — Не звучит! Холер-ные боль-ные… Лучше! Верно?

— Ты что, очумел? — спросил Глебка.

Юрий перестал толкать теплушки и опустил занемевшие руки. К нему вернулось обычное наигранное высокомерие.

— Ты потолкай, а я руки поберегу! — произнес он. — Им предстоит достойная работа!

Уже привыкший к тому, что Юрий подчиняется беспрекословно, Глебка был поражен и не мог найти слов, которые следовало бы обрушить на Юрия.

— Ты… ты… — начал было Глебка угрожающе.

— Да, я! — перебил его Юрий. — Интересуюсь: ты меня к награде представишь? Командир обязан поощрять своих бойцов!

Тут Глебка догадался, что Юрий разговаривает таким тоном неспроста.

— Ну? — заинтересованно спросил Глебка.

— Подайте мне кисть и краски! Я вам разрисую вагончики! Любой бандит за версту от них убежит, да еще и другим скажет, чтобы близко не подходили!

Глебка тоже отнял руки от вагона и остановился. Он понял.

Красок и кистей у Глебки не было. Зато он собственноручно выгреб из буржуйки все угли и подавал их Юрию, пока тот, стоя на буфере первого вагона, рисовал на передней стенке череп, скрещенные кости и выводил огромные зловещие буквы: «Холерные больные».

Все это делалось на ходу. Глаша, одобрительно поглядывая на брата, погоняла коня, и тот тянул и тянул теплушки один, без помощи мальчишек, точно понимал, что они заняты важным делом.

На станции Узловая было тихо. Все, кто там остался, с нетерпеньем поджидали возвращения отряда. Никто не сомневался в том, что банда будет разбита. Взрывы гранат, пулеметные очереди, залпы — все это говорило о том, что план Дубка удался и банде батьки Хмеля пришел конец.

Начальник Узловой поглядывал в окно на выходящую из леса проселочную дорогу. Телеграфист, которого поминутно запрашивали из соседних станций, то и дело выбегал на платформу посмотреть, не показались ли красноармейцы. И никто не заметил, как с востока на станцию въехали три теплушки.

Какой-то скрип заставил отдыхавшего машиниста выглянуть из окна маневрового паровоза. Вначале его поразила лошадь, запряженная в вагоны. Потом он увидел девчушку, сидевшую на буфере, и пугающую надпись над ее головой: «Холерные больные». Глазастый череп уставился прямо на машиниста и заставил его отступить внутрь паровозной будки.