Последний побег - Трейси Шевалье

Они выехали из Фейсуэлла, и дорога сразу нырнула в лес. Хонор тяжело сглотнула слюну, пытаясь подавить приступ паники. Она не знала, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к диким лесам Огайо. Здесь ей так не хватало моря — не морских путешествий, а побережья, что суша четко отделена от воды, а пространство открыто до самого горизонта. Однако лес быстро закончился, дорога вывела их на широкий тракт, который тянулся сквозь поля кукурузы, и Хонор вздохнула свободно, вырвавшись из-под давящей сени деревьев. Вдоль дороги росли полевые цветы. Цикорий, дикая морковь и рудбекия волосистая. Движение было достаточно оживленным: коляски, повозки и всадники, ехавшие в ту же сторону, что Адам с Хонор, и в противоположную сторону, в Веллингтон.

— А почему все дороги идут прямо на север, юг, запад или восток? — спросила Хонор.

Еще во время поездки с Томасом из Гудзона в Веллингтон ее удивили прямые американские дороги. В Англии дороги следуют за очертаниями ландшафта, что, разумеется, далеко не всегда совпадает с прямым направлением по компасу. Адам хохотнул:

— Можно пойти прямиком, вот и идут прямиком. В этой части Огайо — сплошные равнины, нет никаких природных препятствий, и огибать ничего не надо. Кроме излучины Черной реки в нескольких милях к югу отсюда, эта дорога идет по прямой, все десять миль от Оберлина до Веллингтона. Те города, что поменьше, расположены более-менее равномерно. Через каждые пять-шесть миль во все стороны. Как на решетке.

— А Фейсуэлл не на решетке?

— Да, — мы стоим особняком.

— А почему города строят так равномерно?

— Наверное, те, кто контролирует эти земли, пытаются привнести хоть какой-то порядок на территории, которые, как они чувствуют, не особенно-то подчиняются их контролю. — Адам помолчал и добавил: — В Дорсете все по-другому.

Хонор впервые услышала, чтобы Адам сравнивал Огайо с Англией.

Прежде чем направиться в лавку, Адам провез Хонор по Оберлину. Это был красивый город, гораздо ухоженнее Фейсуэлла, а размером примерно в два раза больше, чем Веллингтон. Здания были крепкими и добротными и в отличие от фейсуэллских не производили впечатления временных построек. Хонор даже заметила несколько домов, сложенных из кирпича. В центре города располагалась большая площадь, ограниченная пересечением четырех улиц. Половину площади занимало здание колледжа, а другую половину — сквер с молодыми дубами и вязами, высаженными диагональными рядами. Хонор было отрадно увидеть знакомые деревья, и к тому же стоящие в определенном порядке — такие отличные от сплошной стены дикого леса, окружавшего Фейсуэлл.

Другие здания колледжа стояли еще на двух из четырех улиц, образующих площадь. Сидя в коляске, Хонор наблюдала за серьезными молодыми людьми, которые с деловым видом переходили из одного здания в другое. Среди них были и девушки, и даже чернокожие.

— Они все студенты?

Адам кивнул.

— Оберлин основали люди, чьи принципы очень похожи на принципы Друзей. Он возник как религиозная община. И весьма строгих правил. В городе не продают ни спиртного, ни табака.

— Значит, здесь все не заплевано.

— Да. — Он усмехнулся. — Удивительно? Но вот что забавно: человек ко всему привыкает. Я, когда езжу в Кливленд, уже и не замечаю плевков под ногами.

Оберлинские магазины располагались в основном на Мейн-стрит. После Фейсуэлла подобное разнообразие буквально ослепило Хонор: несколько бакалейных лавок, две мясные, сапожная мастерская, цирюльня, зубоврачебный кабинет, галантерея, два книжных магазинчика и даже салон дагеротипов. Улицы были значительно шире и чище, чем в Фейсуэлле, хотя во время дождя и они превращались в разливы грязи. Однако вдоль магазинов тянулись дощатые тротуары.

Полотняная лавка Коксов тоже находилась на Мейн-стрит, но казалась более чем скромной по сравнению с магазином, который братья Адама держали в Дорсете. Там рулоны тканей лежали в открытых шкафах высотой до самого потолка, была лестница на полозьях, ее можно было передвигать по всему магазину, чтобы добраться до тканей на верхних полках. Здесь помещение было больше, но товаров — значительно меньше. Все они были разложены на длинном столе в центре комнаты. Из-за болезни брат Адама не успел поставить дело на широкую ногу. Сам Адам справлялся неплохо, но торговля шла не особенно бойко. Вероятно, устои местного общества привлекали сюда квакеров — не зря же Мэтью открыл тут лавку, — но именно эти устои не давали деловым начинаниям развернуться в полную силу. Первые жители Оберлина придерживались строгих ограничений во всем и не одобряли одежды из дорогих тканей. И хотя сейчас в городе жило немало людей, не подчинявшихся этим правилам, все равно почти никто не покупал мягкий бархат и яркий атлас — весьма прибыльные товары, которые Коксы продавали не квакерам в Бридпорте. На самом деле в лавке Адама было мало такого, чего Хонор не смогла бы надеть сама. При достаточно большом выборе бумажных тканей и ситца здесь почти не было камчатого полотна и канифаса для штор и покрывал. А самыми яркими товарами в магазине были обрезки материи, которые Адам держал специально для рукодельниц, шьющих лоскутные одеяла. Насчет цвета ткани для одеял ни у квакеров, ни у оберлинцев не было никаких строгих правил. Можно было использовать даже яркие желтые, зеленые и красные цвета, которые Хонор (и любая другая женщина из квакеров) никогда бы не выбрала для своих платьев.

В первый час в магазине Адам не отпускал от себя Хонор: учил ее, как отмерять ткань по отметинам на краю стола, как надрезать материю и отрывать ровный кусок полотна, как заворачивать покупки в коричневую бумагу и завязывать сверток бечевкой. Хонор часто покупала ткани и видела, как работают продавцы — одинаково и в Оберлине, и в Бридпорте. По крайней мере, хоть в чем-то Америка и Англия были похожи. Убедившись, что Хонор все поняла и вполне справится самостоятельно, Адам отпустил ее обслуживать покупателей. Он сам занимался расчетами и присматривал за парнишкой, которого нанял точить ножницы и иголки — в надежде, что эта услуга привлечет покупателей и будет способствовать процветанию лавки.

Хонор радовалась возможности пообщаться с новыми людьми. Жизнь в общине Друзей была ей знакома, и Хонор всегда нравилась такая жизнь, но через пару недель в Фейсуэлле, среди одних и тех же лиц — день за днем, — Хонор начала уставать от монотонного однообразия, и ей захотелось чего-то нового. Дома, в Англии, она общалась не только с квакерами: поскольку Бридпорт — портовый город, там всегда находилось на что поглядеть и чему подивиться. Занимаясь с покупателями в лавке Адама, Хонор присматривалась к их одежде и прислушивалась к разговорам: о политике, о погоде, об урожае, о глупых шалостях, учиняемых оберлинскими студентами. Она наблюдала, как мальчики бегают с обручами, и улыбнулась, увидев маленькую девочку, тащившую за собой на веревке игрушечную деревянную собачку. Она держала младенца, пока его мать выбирала ткани, проводила старую женщину до коляски, ожидавшей ее за углом. Здесь она чувствовала себя нужной людям, не была незваной гостьей, как в доме Абигейл.

В магазин заходили и чернокожие женщины. Хонор старалась смотреть на них не слишком пристально, но ничего не могла с собой сделать: они были словно экзотические птицы, непонятно как оказавшиеся среди стаи обычных воробьев. Для Хонор они все казались на одно лицо. С коричневой, как отполированный дуб, кожей, высокими скулами, широкими носами и очень темными, серьезными глазами. Держались женщины солидно и даже чопорно. Мельком взглянув на Хонор, они подходили к Адаму, терпеливо дожидались своей очереди, если он занимался с другой покупательницей, после чего обращались к нему, спрашивая о тканях или давая ему ножницы на заточку. Они словно решили для себя, что Адам — человек проверенный и надежный, и им нет нужды обращаться к Хонор. Они точно знали, чего хотели, быстро выбирали ткань, платили и уходили. С Адамом они говорили мало, а Хонор вообще не сказали ни слова. Никто из них точно бы не попросил ее подержать их детей на руках.

Когда в магазине выдалось затишье, Хонор решила выйти из душного помещения на улицу и немного пройтись. Через пару домов после кондитерской располагалась продуктовая лавка, рядом с ней стояли чернокожие женщины. Они собрались в кружок, о чем-то беседовали и смеялись. Дверь в лавку была открыта, и Хонор увидела, что за прилавком стоит чернокожий мужчина. Он продавал мятные леденцы и ледяную стружку — и явно был тут хозяином. Хонор удивилась. Она не думала, что у негров могут быть собственные магазины. Донован прав: Оберлин — город радикалов.

Хонор привыкла, что многие считают ее странной, и чувствовала себя посторонней почти везде. Понимала, что чернокожим женщинам удобнее общаться в своем кругу, как ей самой удобнее общаться с квакерами. Люди даже самых широких взглядов все равно тянутся к тем, кто такой же, как они сами. А если ты отличаешься от других, к тебе относятся в лучшем случае настороженно. К тому же у негров имелись причины опасаться белых, ведь среди них даже в одной семье могут появиться очень разные люди, как Донован и Белл Миллз. Наблюдая за чернокожими женщинами, которые сейчас чувствовали себя свободно и непринужденно — чего не было в лавке Адама Кокса, — Хонор вдруг поняла, что ей очень обидно и больно. «Я изгой даже среди изгоев», — подумала она.