Медвежатник - Дэвид Гудис

— Ну давай, просыпайся, — сказал Харбин.

— Вот видишь, детка, ты... — Бэйлок несколько раз моргнул, открыл рот, подержал его открытым, а потом с силой захлопнул, облизываясь и всем своим видом выражая похотливость. Потом он выпрямился и протер глаза. Потом посмотрел на Харбина.

— Мы приехали, — сказал Харбин. — Я хочу сбросить машину в бухту. Помоги мне вытащить сумки.

— Что за бухта?

— Ты видишь ее перед собой. Давай быстрее.

Они вытащили из автомобиля багаж — весь, кроме большого коричневого чемодана Доомера. Потом Харбин влез в машину и включил скорость, подруливая к бухте. Он открыл дверцу и открывал ее все шире, пока автомобиль не подкатился к воде. Приближался конец дока, и тогда он выпрыгнул из машины и изо всех сил побежал к Бэйлоку. Он услышал всплеск. Он надеялся, что вода окажется достаточно глубокой, чтобы полностью покрыть машину, а может быть, даже настолько глубокой, чтобы напрочь спрятать ее от любопытных глаз, но у него не было времени, чтобы вернуться и убедиться в этом. Еще не добежав до Бэйлока, он махнул ему рукой. Бэйлок подхватил две сумки поменьше и припустил трусцой, оставив Харбину еще одну, маленькую, сумку и чемодан с изумрудами.

Они промчались два длинных городских квартала, а в третьем заметили без дела курсирующее по улицам такси. Бэйлок закричал, и машина остановилась. Они погрузились в нее вместе с вещами. Харбин сказал, что им нужен недорогой отель. Водитель внимательно осмотрел наряд Харбина. Харбин очень приветливо спросил его, куда он смотрит, и шофер ответил, что не смотрит ни на что в особенности.

Такси затормозило перед нищенского вида зданием на Теннесси-авеню. Харбин оплатил счет и добавил четвертак на чай. Шофер почти натурально улыбнулся, включил скорость, и такси укатило.

Они вошли в отель, где клерк проводил их в комнату на втором этаже. Это был номер на двоих по два доллара с брата. Выглядел он ужасно. Окно открывалось прямо на стену соседнего здания, и Бэйлок сказал, что они здесь задохнутся. Харбин сказал, что они проведут здесь не так много времени, чтобы задохнуться.

— А сколько все-таки мы здесь пробудем? — спросил Бэйлок.

— До того момента, как я найду Глэдден.

— Когда ты ее будешь искать?

— Прямо сейчас.

Он не чувствовал никаких сил, для того чтобы идти куда-то прямо сейчас. Его мышцы устали, его руки после всей этой трудной езды отчаянно ныли. Но хуже всего были глаза. Его глаза закрывались, и ему приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы держать их открытыми. Ему хотелось лечь в кровать. Но он слишком беспокоился, чтобы завалиться спать.

Харбин зажег сигарету и вышел из комнаты. Внизу, в вестибюле, он увидел на стене телефон-автомат и механически потянулся к карману за сложенным листом бумаги, на котором был записан адрес ее отеля и телефон. Он хотел позвонить ей, сказать, что он в городе и увидится с ней завтра. Было бы намного удобней позвонить. Это позволило бы ему подняться наверх и рухнуть в кровать. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким усталым. Телефон-автомат приглашал его к действию, но он знал, что звонка будет недостаточно. Он был убежден, что ему надо пойти к ней, быть с нею рядом.

На Теннесси-авеню он двинулся вдоль берега по тротуару. Небо все еще было черным, когда Харбин добрался до набережной, но далеко за пляжем и рваной линией белого прибоя он увидел, что над океаном поднимается слабый рассвет. Набережная, все еще мокрая, выглядела так, словно толпы полотеров работали над ней несколько недель. Каждый четвертый фонарь вдоль набережной тускло горел, и это было единственное освещение, не считая легкого намека на рассвет. Несмотря на все это, было жарко, неестественно жарко. Жара наваливалась с лугов и болот Нью-Джерси, расположенных к северу от морского берега. Фасады отелей вдоль набережной были тихи и недвижны. Они застыли в ожидании толпы, которая прибудет сюда летом.

Он думал о том, что случилось на шоссе. Это должно было случиться раньше или позже. Нечто в том же роде уже произошло давным-давно в Детройте, в ту ночь, когда Джеральд Глэдден намочил полы красной кровью, текущей из его головы. В ту ночь Харбин бежал от полиции, он пробирался к маленькой девочке, которая была дочерью Джеральда Глэддена. И сегодня ночью — тоже копы и тоже кровь. И он стремится к дочери Джеральда Глэддена, чтобы схватить ее на руки и унести раньше, чем с нею сможет приключиться что-нибудь плохое.

Все эти годы, самыми разными путями, надо было обязательно возвращаться к Глэдден, оставаться с Глэдден, уходить с Глэдден. Это было больше, чем привычка. Это было нечто вроде религии.

Но потом все рухнуло. Распалась связь между ним и Глэдден. Это произошло, когда он сидел в ресторане и наткнулся на опьяняющий взгляд женских глаз.

Но теперь он стремился восстановить те неосязаемые узы, что связывали его с Глэдден. Для этого он вновь прокручивал в памяти череду событий с того самого вечера, когда Джеральд Глэдден нашел его на дороге, больного и голодного.

Тогда в голове у Харбина не было ничего, кроме жадного желания поесть и жалкого смущения ребенка, умоляющего о помощи мир, который не хочет его слушать. Только Джеральд выслушал его. Только Джеральд подобрал его и накормил.

Это была краденая еда, потому что Джеральд заплатил за нее деньгами, вырученными за продажу краденого товара. Это была незаконная пища, но это была пища, и если бы он не наелся, то мог бы умереть.

Позже, после того как они вместе провернули свое первое дело, Джеральд объяснил ему кое-что. Джеральд любил объяснять, он говорил не только о тактике и науке воровского ремесла, но и о философии, которая за ним стояла. То была философия Джеральда.

Джеральд всегда утверждал, что воровство не какое-то особое, исключительное дело, что каждое животное, включая человека, является преступником и каждое движение в жизни — это часть обширного процесса, сотканного из преступлений.

Какой закон, спрашивал Джеральд, может контролировать потребность находить пищу и отправлять ее в желудок? Никакой закон, говорил Джеральд, не может изменить практику естественного отбора. Согласно Джеральду, основой жизни является не что иное, как это занятие: отобрать вещь и убраться с вещью. Рыбы крадут икру у других рыб. Птицы грабят гнезда других птиц. Среди горилл самый умный вор становится царем племени. Среди людей, говорил Джеральд, принцессы, короли и магнаты — это просто удачливые воры. Воры, утверждал Джеральд, все — воры, и чем больше у них власти, тем больше они способны себе нахапать.

Он слушал Джеральда, потому что больше не было никого, кого он мог бы слушать. Рядом с ним больше никого не было. Он должен был слушать и должен был верить. Джеральд был его единственным окружением. Он слушал, и он верил. Джеральд был единственным, кто существовал. Учение Джеральда было единственным учением.

Аргументы Джеральда были не просто убедительны, они были подкреплены фактами из истории. Мать Джеральда была наполовину индианкой, ее мать — чистокровной индианкой, чистокровной навахо. Ради Христа, вопил Джеральд, посмотри, как грабили индейцев и как потом эти грабители насадили свои законы, чтобы оправдать грабеж. Всегда, когда Джеральд начинал говорить о навахо, он мог говорить часами.

Джеральд говорил, что, несмотря на повсеместные грязь, обман и коррупцию, человек может жить в этом мире и гордиться собой. Для того чтобы гордиться собой, говорил Джеральд, истинное значение имеет только одна вещь: подлинное благородство. Если человек решает стать грабителем, и он становится грабителем, и совершает ограбление гладко и красиво, с осторожностью и артистизмом, и уходит с награбленным, тогда он, согласно Джеральду, честный человек. И опасность нужно встречать спокойно, с ледяными нервами, и, если в ограблении участвуют помощники, с ними следует обходиться честно, и в отношениях со скупщиками краденого следует соблюдать все договоренности.

Существуют различные категории грабителей, так же как есть различные категории банкиров, мясников, сапожников, терапевтов. Не существует такой вещи, как просто ограбление, говорил Джеральд, и всегда когда он говорил это, то ударял пальцем о стол или по ладони другой руки. Существуют взломщики-ученые и взломщики-сорвиголовы. И конечно, существуют беззаконные сукины дети, которые не остановятся, пока дело не кончится электрическим стулом или пулей. Но самое главное, что следует помнить, говорил Джеральд, надо быть хорошим взломщиком, работать чисто и аккуратно и гордиться собой. Черт побери, надо быть благородным взломщиком!

Это главная вещь, говорил Джеральд, быть честным и благородным, единственная вещь, о которой следует думать. И если у человека ее нет, то нет особого смысла продолжать жить дальше. Ведь тогда в жизни остаются лишь чувственные удовольствия, которые не длятся долго и всегда сопровождаются унылым знанием того, что вскоре этому придет конец.