Пацаны, не стреляйте друг в друга - Владимир Колычев

– Это неправда, – мотнул головой Панфилов.

– А еще он говорит, что вы большой бабник. Говорит, что вы к Максютовой зачастили...

– Я расследую дело о гибели ее мужа...

– А может, она просто нравится вам? – с надеждой и в то же время с досадой посмотрела на него Агата.

– Нет.

– Она не замужем, на ней можно жениться...

– Я не хочу на ней жениться.

– Тогда женитесь на мне! – сказала она и в смятении спрятала глаза.

– На тебе? – опешил он.

– Да... Я готова принести себя в жертву...

– Час от часу не легче, – озадаченный, выдохнул Марк Илларионович.

– Вы женитесь на мне, а маму оставите в покое...

– Тебе всего шестнадцать лет.

– Да, но маме было пятнадцать, когда вы с ней встречались.

– Тогда мне было всего двадцать четыре года. А сейчас – сорок три. Разница слишком большая.

– Я вырасту, – Агата искательно заглянула ему в глаза.

– Когда ты вырастешь, мне уже пятьдесят будет.

– Неправда, я уже в семнадцать лет буду взрослой... Хотя я знаю девчонок, которые уже в пятнадцать лет... ну, вы понимаете... – через силу, со стыдливым жеманством улыбнулась она.

– Ничего я не понимаю! – резко сказал Панфилов. – И понимать не хочу. И не надо тебе приносить себя в жертву. Во-первых, это глупо!..

– А во-вторых?

– И во-вторых, глупо. И в-третьих, и в-четвертых...

– Тогда просто оставьте маму в покое!

– Будем считать, что этого разговора не было.

– Правильно!.. Правильно папа говорит! – вскочив на ноги, с истеричной дрожью в голосе воскликнула Агата. – Вы нехороший! Вы опасный человек!..

– Мне все равно, что говорит твой папа...

– Учтите! Если мама уйдет к вам, я покончу с собой!

Панфилов обреченно вздохнул. Он знал, что это не пустые слова. В свое время Настя отравилась таблетками, теперь вот и Агата была близка к тому же. И если это вдруг случится, виноват будет он... Но не мог отступиться от Насти, потому что очень-очень любил ее.

Он выпроводил Агату, закрылся в кабинете, достал из бара бутылку коньяку. Он не знал, что делать, и надеялся, что пьяная голова подскажет, как ему быть дальше.

Какое-то время он пил, не пьянея. Но в один совсем не прекрасный момент хмель ударил в голову с такой силой, что закачалась дальняя стена кабинета... Ему бы остановиться, но рука сама потянулась ко второй бутылке.

В кабинет зашел Грецкий. Марк Илларионович воспринял его появление как нечто само собой разумеющееся.

– Иди сюда, – миролюбиво махнул он рукой, призывая к себе.

– Водку жрешь? – презрительно скривился Антон.

– Коньяк.

– Где моя дочь?

– Ее здесь нет.

– Что ты с ней сделал?

– Что я мог с ней сделать? – начал заводиться Панфилов.

– Ты мог ее изнасиловать!

– Я не такая свинья, как ты!

– Не знаю, кто из нас свинья!

– Ты нарываешься! – с грозным видом поднялся со своего места капитан.

– Да пошел ты, козел!

Грецкий явно нарывался на грубость. А Панфилов был в том состоянии, когда тормоза не действовали.

Он подошел к Антону, с силой схватил его за грудки, прижал к стене. На этом бы и остановиться. Но голова сама собой устремилась вперед...

Мощный удар лбом в переносицу вышиб из Грецкого дух. Панфилов разжал руки, и беспомощное тело мешком плюхнулось на пол. И в это время в кабинет вломилась целая делегация – полковник Сагальцев собственной персоной, его зам по работе с личным составом, майор Перелесов, два омоновца...

– Это что за дела? – покачнувшись на ногах, заплетающимся языком спросил Панфилов.

Обычно сильная встряска действует на людей отрезвляюще, но в его случае хмель еще сильней затуманил сознание.

– Это я хочу спросить тебя, капитан, что это такое? – взревел Сагальцев, показывая на лежащего Грецкого.

– Мужик нарвался, неужели не ясно!

– Мне ясно, что ты пьян как скотина! Мне ясно, что ты сам нарвался, Панфилов! – продолжал бушевать начальник РОВД.

– А ты мне не тыкай! – вскипел Марк Илларионович.

– Что?! – ошалело уставился на него полковник. – Ты забываешься, капитан!

– Игорь Ильич, не надо, успокойтесь! – попытался урезонить его Перелесов, но Сагальцев еще больше взъярился.

– Ты мне за все, Панфилов, ответишь! Как самосуд здесь разводил, как людей честных истязал!

– Людей или блюдей? – хмыкнул Панфилов. И взглядом показал на Грецкого. – Этот, может, и людь. А твоя Алка – точно блюдь!

– Что?! – взорвался полковник. – Кольцов! Пушинский! Арестовать этого!..

Даже сквозь пьяный дым Панфилов понимал, что разговаривал с начальством в недопустимом тоне. Но вместе с тем он также осознавал, что Сагальцев появился здесь неспроста. Это Грецкий его сюда привез, чтобы показать, насколько грубо обращается с ним капитан Панфилов. Привез и устроил дешевую провокацию. Отнюдь не с дешевым исходом. До сих пор Грецкий без сознания. За что боролся, на то и напоролся. Но своего все-таки добился. Теперь его обидчика можно было привлечь к уголовной ответственности. Что, в общем-то, и собирался сделать Сагальцев.

Но взять Панфилова было не так-то просто. Сам он догадался, что сопротивление при аресте усугубит его вину, но его верные помощники Левшин и Захарский не стали утруждать себя сомнениями. Они ворвались в кабинет, растолкали начальство, раскидали омоновцев и встали, закрыв собой Марка Илларионовича.

– Это что такое? – в яростном недоумении вскричал Сагальцев.

– А то, что нельзя со мной силой, – надменно усмехнулся Панфилов.

И смиренно добавил:

– Я сам... Только без наручников...

Он сам пошел к машине, сам сел в салон, позволил омоновцам взять себя в живые клещи. Его привезли в город, заперли в камере предварительного заключения.

– Завтра поговорим, – сказал на прощание Сагальцев. – На трезвую голову. И с прокурором...

Панфилов не нашел ничего лучшего, чем отдать все имевшиеся при нем деньги дежурному милиционеру. Взамен он получил бутылку дешевого коньяка и мертвецки пил в течение всего вечера и ночи.

Проснулся он утром в состоянии жесткого похмелья. Напился холодной воды из-под крана, умылся, снова лег. В голове каша, все равно, где он, что с ним... Сагальцев появился ближе к обеду, сам зашел к нему в камеру. В глазах недоумение, замешанное на страхе и досаде.

– Что-то неважно выглядите, Марк Илларионович, – глядя куда-то в сторону, принужденно сказал он.

– Ничего, бывало и хуже.

– Зря вы так.

– Что зря?

– С Грецким так сурово обошлись. На Аллу наговорили... Ну было у нас с ней, так, эпизод...

– Но ведь было. А вы смерть мужа ее на самоубийство списали...

– Я не списывал... Следователь счел нужным... И вообще...

– Что вообще?

– Приношу вам свои извинения, – с нажимом на собственную гордость сказал Сагальцев.

– Извинения принимаю, но после холодного пива.

– Лучше перетерпеть, работа у вас.

– Может, мне лучше отгул взять? – усмехнулся Панфилов.

– Как хотите, – пожал плечами полковник. – В принципе, Костромской на месте, можно обойтись и без вашего присутствия. И бригада тоже на месте...

– Бригада?

– Да, оперативно-следственная...

– Что-то я вас не очень понимаю.

– Я, если честно, тоже... Алла... Гражданка Максютова погибла...

– Когда? – встрепенулся капитан.

– По всей видимости, ночью. Утром пришла горничная, обнаружила труп...

– Вот тебе и омут, – в мрачном раздумье изрек Панфилов. – Вот тебе и черти... Я в Серебровку поеду. Но пивка все равно возьму...

Левшин и Захарский ждали его у входа. Эту ночь они тоже провели во временном изоляторе, откуда их также вытянула неведомая сила. И «Нива» уже здесь.

– Куда, в Москву или в Серебровку? – спросил Левшин.

– В Серебровку.

Возражений, разумеется, не последовало. Но все же было видно, что прапорщик загрустил. И Захарский тоже поскучнел.

Не мог Марк Илларионович ехать в Москву, не мог бросить Настю на произвол судьбы. Черти какие-то мутят тихий омут, как бы до нее не добрались. Да и не мог он находиться вдалеке от нее.

Глава десятая

Панфилов сильно опоздал. Тело Максютовой уже увезли. Осталось только кресло, в котором ее нашла горничная. Кресло, стоявшее боком к трюмо. В зеркале небольшая дырочка от пули, радиальные трещины и тошнотворная субстанция, сухим протокольным языком именуемая физиологической жидкостью.

Зато застал он Костромского, который первым прибыл на место происшествия. И лейтенанта Тараскина, находившегося здесь во главе оперативно-следственной бригады.

– В кресле сидела, – сказал Юра. – Пеньюар, шелковый халат нараспашку. Рука свешена, пальцы касаются пистолета... В одном виске дырочка маленькая, а в другом – дыреха...

– Самоубийство, – авторитетно заявил следователь.

Панфилов внимательно посмотрел на него.

– Вы в этом уверены?

– Конечно... Чокнутая семейка. Сначала муж, потом жена...