Хозяин Проливов - Ольга Елисеева

Кровь бросилась ему в лицо. Перед глазами стояла только Бреселида. Чумазая. Растрепанная. Чужая. Ее следовало немедленно отобрать и привести в чувство хорошей затрещиной. Царь совсем позабыл о своей разорванной душе. О необходимости избавиться от сумасшествия. Эта женщина была его душой. А то, что она стояла рядом с каким-то грязным выродком в козловой шкуре, — полным сумасшествием!

Новый удар окончательно отрезвил Делайса. Он не дал обнаженной бронзе опуститься на свое плечо. Вовремя подставил меч, отклонил вражеский клинок и сам начал наступать. Противник попятился, но устоял и вскоре снова бросился в нападение. Он был очень силен, к тому же его оружие — тяжелый меч с плоским лезвием — было на целую ладонь длиннее акинака Делайса. Враг не казался опытным бойцом, но чудовищная мощь его неуклюжих ударов заставляла царя шататься на ногах. В глазах горела неподдельная ярость, объяснить которую только жаждой власти «живой бог» не мог. Но и разбираться, за что этот сумасшедший так ненавидит его, времени не было.

Бреселида стояла в стороне и глядела в одну точку под ногами сражающихся. В другое время ее насмешили бы неритмичные удары мечей и откровенные промахи, которые противники допускали чуть ли не при каждом выпаде. Было видно, что Делайс, даже если и готовился возглавить мятеж, давненько не играл с оружием. Что же говорить о мальчике-пастухе, которого только вчера выпустили из овечьего загона?

Но сейчас «амазонке» было не до смеха. Она вцепилась в узду лошади. В голове колотилась только одна мысль: кто?

«Тот, кому ты пожелаешь победы. — Большой белый ворон, сделав круг над полем битвы, сел всаднице на плечо. — Серп с тобой?»

Женщина машинально извлекла из-за кожаного нагрудника обернутую в холщовую тряпку реликвию. Теперь эта игрушка не имела для нее никакого значения. Зато ворон издал гортанный крик и вновь поднялся в воздух. Наконец Серп был в его руках! Еще минута, не больше, и омытый кровью одной из жертв, он снова оживет. Будет способен действовать. Отсечь животворную мощь Зевса. Символ его власти и господства.

Чья воля, прямая как стрела, воцарится тогда в мире?

Желтые глаза Феба прищурились. Бой затянулся. Он устал ждать. Но женщина внизу — женщина, к которой он питал непростительную слабость, — все еще колебалась. Она просто не могла выбрать!

Сосредоточившись, Аполлон заставил воздух плавиться у клинков и спаял мечи. Ну? Попляшите теперь! Кто первым схватится за Серп? Вон он на земле, у ног Бреселиды. У «амазонки» вдруг заложило уши от напряжения. Она всей кожей ощутила, как дрожит воздух и время вокруг них начинает идти иначе, чем шло до сих пор. Это было явным признаком присутствия богов.

Делайс тоже почувствовал «двойной зрачок». Сначала ему показалось, что в глаз попала соринка, он потянулся, чтобы смахнуть ее, но услышал легкий щелчок, точно кто-то отдергивал занавес на деревянных кольцах, и в тот же миг царь увидел Феба высоко в ясном осеннем небе, его желтые глаза были недовольно прищурены, а взгляд указывал на Серп.

«Живой бог» отпустил рукоятку бесполезного уже меча. Но не успел схватить новое оружие. Проследив за взглядом противника, пастух первым метнулся к «амазонке» и подхватил с земли хорошо знакомый предмет. Серп блеснул на солнце, рассекая по косой воздух. Делайс услышал свист у своего уха. Нетрудно было просчитать дальнейший путь изогнутого клинка от щеки через шею до ключицы. Царь уже почувствовал, как сглатывает собственную кровь. И тут закричала Бреселида. Истошно, без слов. Было ясно, что всадница испугалась именно за него. И именно ему желает победы.

За сотую долю секунды до того, как Серп коснулся вспотевшей кожи царя, Делайс почувствовал, что его время непозволительно растянулось по сравнению со временем противника. Он успел перехватить Фарнака за кисть и развернуть лезвие Серпа острым концом к врагу. Так что вся сила, вложенная пастухом в удар, пришлась на его собственное тело.

Серп погрузился мягко. Почти без препятствий. Лишь в самом конце чиркнув по позвоночнику. Его тонкий, как у иглы, рог показался из спины Фарнака, как раз когда царь отдернул руки от рукоятки, потому что на нее густой струйкой побежала кровь. Он слышал, как кричит Бреселида. Теперь уже не испуганно, а безнадежно и протяжно. Как воют бабы над телами убитых солдат. Она оттолкнула его, наклонилась, схватила пастуха за руки. Но тот был уже мертв. Он умер сразу, как только Серп коснулся его тела. Еще до боли. Даже до раны. Словно кто-то вынул душу из его груди.

Делайсу же в лицо ударил горячий свет. Такой мощный, что царь потерял сознание. Подбежавшие охранницы лили «живому богу» воду в лицо. Старая Гикая немилосердно и без всякого почтения лупила его по щекам. Пока мертвенно-бледная кожа не разгорелась от крови. Царь открыл глаза, сделал вдох и вместе с ним втянул в себя отобранные остатки души, выдохнув чужое безумие. «Второй зрачок» еще не погас в его глазах, и он видел, как маленькой синей обезьянкой с бубенцами на ошейнике оно побежало от него, скользя над травой. Все дальше и дальше в сад богов.

«Живой бог» приподнялся на локтях и обвел глазами тесный круг «амазонок», толкавшихся над ним. Встревоженные, усталые лица. Среди них не было одного. Бреселида, которая так кричала, увидев Серп у его горла, теперь склонялась над другим телом. Ее не интересовал царь. Она в оцепенении смотрела на лицо мертвого пастуха, с которого, как вода, стекло все, что еще минуту назад казалось таким родным. Теперь оно походило на пустой дом. Было простым, даже простоватым. В нем не осталось ничего от Делайса.

Царь встал. Ему неприятно было наблюдать, как его женщина — он впервые так назвал про себя Бреселиду — стоит над чужим трупом. Делайс сделал к ней несколько шагов и со стоном схватился за затылок. Вместе с собственной душой, разумом, памятью он захватил и кое-что из головы этого несчастного. Кое-что, принадлежавшее теперь только ему. Иначе и быть не могло. Капельку сумасшествия. Капельку нежности. И много, много тоски.

— Идем, — бросил царь, властно беря «амазонку» за плечо. — Ты сделала то, что должна.

Женщина сбросила его руку.

— Он меня любил, — даже не оборачиваясь, сказала она.

Делайса передернуло.

«Это я тебя любил!» — чуть не закричал он.

Маленький караван двигался в горы. Таврский хребет остался позади, и каменистые долины, где торчавшие из земли глыбы напоминали фигуры людей и животных, попадались на каждом шагу. Царь ехал мрачнее тучи. День за днем он все ближе подступал к роковой черте, а человеческого в нем оставалось достаточно, чтоб содрогаться при мысли о всесожжении.